Бойся Кошек - По Эдгар Аллан - Страница 9

Этого просто не может быть, говорил он себе и сам же посмеивался над тем, что ему в голову вообще могла прийти подобная нелепая мысль. Ведь не может же быть так, чтобы его окружали люди-призраки, у которых лишь ночью начинается настоящая жизнь, и добровольно они выходят наружу лишь после захода солнца? Разве возможно такое, чтобы в дневное время они накидывали на себя маску бодрого притворства, тогда как подлинная их активность начиналась лишь с наступлением темноты? А может, у них души ночных существ, и весь этот благодатный городок находится в руках — лапах кошек?

Столь причудливая мысль потрясла его, словно ударила током; он даже невольно съежился, почувствовав приступ страха. И хотя он продолжал изредка посмеиваться над подобными мыслями, сознание его постепенно начинало испытывать нечто большее, нежели обычную неловкость, приходить к выводу, что неведомые ему силы все чаще подергивают, а то и просто тащат его за тысячи невидимых нитей, привязанных к самой сердцевине его естества. В душе его начинало медленно шевелиться нечто такое, что располагалось бесконечно далеко от его обычной повседневной жизни, что дремало на протяжении долгих лет — и тут же он ощущал, как к сердцу и мозгу его несутся едва заметные, стремительные сигналы, скоротечные импульсы, порождавшие причудливые мысли и даже воплощавшиеся в отдельные незначительные поступки. У него было такое ощущение, что ставкой в этом состязании с неведомыми силами является нечто жизненно важное, как для его тела, так и для всей души.

Всякий раз, когда он вскоре после захода солнца возвращался в гостиницу, Везин замечал фигуры горожан, робко крадущихся от дверей своих магазинов, бредущих по улицам в обоих направлениях и огибающих углы домов, и неизменно при его приближении беззвучно, как тени растворявшихся в наплывавших сумерках. Когда же двери гостиницы ровно в десять часов наглухо запирались, у него, естественно, полностью пропадала любая возможность посмотреть, как выглядит город в ночное время, хотя мысль об этом постоянно будоражила его сознание.

«…из-за их спячки, и из-за их кошек», — эти слова теперь все более часто звенели у него в ушах, хотя за ними по-прежнему не просматривалось никакого доступного ему смысла.

Более того, некая сила заставляла его ночью спать мертвецким сном.

III

Случилось это, кажется, на пятый день его пребывания в городе — хотя в этой части его рассказ иногда допускал некоторые отклонения, — когда он наконец сделал открытие, вселившее в его сердце еще большую тревогу, едва ли не подведя его к грани резкого психического надлома. Прежде он уже замечал, что под воздействием окружающей обстановки в его характере уже начали происходить некоторые незначительные изменения, отчасти изменившие кое-какие его привычки, хотя некоторое время он упорно старался отрицать их существование. На сей же раз произошло нечто такое, что застало его врасплох и нельзя было с небрежной легкостью отвергнуть.

Даже в лучшие свои годы Везин не отличался особой активностью, предпочитая занимать позицию скорее пассивного, во многом безразличного созерцателя, хотя, когда обстоятельства того требовали, был способен также на решительные, энергичные, а подчас и весьма жесткие действия. И то открытие, которое он сейчас сделал, и которое столь сильно потрясло его, в сущности было не таким уж сложным для понимания и заключалось в том, что его внутренняя энергия, сила постепенно, но неуклонно убывала, явно превращаясь в ничто. Он внезапно обнаружил, что почти не в состоянии принять какое-либо решение. Именно на пятые сутки он впервые обратил внимание на то обстоятельство, что уже довольно долго живет в этом городе, тогда как по ряду причин, сущность которых до сих пор продолжала оставаться не вполне понятной ему, гораздо благоразумнее и безопаснее было бы как можно скорее уехать отсюда.

Но он понимал, что не может уехать!

Подобное состояние трудно выразить словами, а потому он скорее жестами и мимикой передал доктору Силянсу ту степень собственного бессилия, которую испытал в тот момент. Как он сам сказал, все это подглядывание и присматривание словно обвило его ноги невидимой сетью, недоступными взору путами, которые не позволяли ему свободно передвигаться и исключали возможность побега. Он чувствовал себя подобно мухе, угодившей в хитроумно сплетенную паутину; он был пленен и лишен возможности к бегству и спасению.

Это было поистине гнетущее открытие. Воля его словно погрузилась в пучину оцепенения, и он постепенно утратил всякую способность принимать решения. Одна лишь мысль о каком-то энергичном действии — нацеленном, разумеется, на побег, — вызывала у него состояние панического ужаса. Все течения его жизни словно повернули вспять, устремившись внутрь него самого, пытаясь вынести на поверхность нечто такое, что лежало захороненным на недосягаемой глубине, заставляя его вспомнить нечто давно забытое. Ему казалось, что где-то в пучине его естества распахнулось окно, через которое он увидел совершенно новый мир, но тот, как ни странно, отнюдь не показался ему абсолютно незнакомым. За окном же в его воображении виделся диковинный занавес, и когда он также взмыл вверх, взор его смог устремиться дальше и наконец постичь отдельные детали тайной жизни этих необыкновенных людей.

Неужели именно поэтому они следят за мной и чего-то выжидают? — спросил он себя, чувствуя, как отчаянно бьется в груди сердце. Правда ли, что они ждут того момента, когда я присоединюсь к ним — или напрочь отвергну их? Может ли быть такое, чтобы решение все еще оставалось за мной, а не за ними?

Именно в тот момент до него впервые дошел зловещий смысл всего этого приключения, отчего он почувствовал уже не смутную, а вполне явную тревогу. На карту была поставлена вся его хрупкая личность — и где-то в глубине своего сердца он внезапно превратился в труса.

Иначе с чего бы он вдруг стал передвигаться всюду крадучись, тихо, стараясь производить как можно меньше шума и постоянно оглядываясь назад? Почему он ни с того ни с сего взял за правило едва ли не на цыпочках перемещаться по коридорам этой почти пустынной гостиницы, а оказываясь за ее пределами, стремился иметь у себя за спиной надежное прикрытие? И почему, если на самом деле не было никакого страха, он вдруг с такой неожиданной ясностью осознал глубокую мудрость местной традиции с заходом солнца не выходить на улицу? В самом деле, почему?

Когда Джон Силянс принялся в мягкой форме добиваться от него ответов на все эти вопросы, он с извиняющимся видом признал, что ему абсолютно нечего сказать.

— Просто я почувствовал, что если не стану проявлять повышенную осторожность, со мной может произойти нечто очень неприятное. Мне действительно стало страшно. Это было инстинктивное чувство; такое ощущение, словно мне противостоит, на меня ополчился весь город. Я оказался всем им зачем-то нужен, и если они доберутся до меня, то я лишусь самого себя, по крайней мере той части собственной личности, которую знал все эти годы. Впрочем, я ведь не психолог, — робко добавил он, — и лучше, пожалуй, не смогу описать собственное состояние.

Следующее свое открытие Везин сделал во время прогулки по внутреннему дворику гостиницы примерно за полчаса до обеда. Зная, что у него еще остается немного времени, он решил подняться к себе наверх и, пройдя по длинному узкому коридору в свою маленькую уединенную комнату, в полной тишине хорошенько все обдумать.

Во дворике в тот момент кроме него никого не было, но в душе Везина постоянно таилась вероятность того, что в любой момент из двери может появиться та самая полная женщина, которую он определенно побаивался и которая под предлогом вязания усядется где-нибудь в укромном уголке и примется следить за ним. Это случалось уже не раз и ему было невыносимо ее присутствие. Он хорошо помнил то свое первое предчувствие, вполне бредовое по самой своей сути, что как только он повернется к ней спиной, она тут же бросится на него и в едином прыжке вцепится сзади в шею. Разумеется, это была сущая чепуха, но в те дни такая мысль постоянно преследовала его, а известно, что как только сознанием человека овладевает какая-то идея, она уже перестает быть чепухой.