Собрание сочинений, том 27 - Маркс Карл Генрих - Страница 34

Устраивай же поскорее твои денежные дела и возвращайся сюда. Я горю от нетерпения уехать, а между тем мне приходится здесь выжидать окончания всех этих интриг. Теперь я никак не могу уехать. Чем скорее, следовательно, ты приедешь, тем лучше. Только урегулируй сперва свои денежные дела. Я во всяком случае останусь на своем посту, пока это будет возможно, если удастся — то до тех пор, пока ты приедешь. Но именно потому желательно, чтобы ты поскорее приехал.

Твой Энгельс

Впервые опубликовано в книге: «Der Briffwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого и французского

21

ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ

В БРЮССЕЛЬ

Париж, [25]—26 октября 1847 г.

Дорогой Варфоломей!

Только сегодня могу тебе написать, потому что только сегодня мне удалось поймать маленького Луи Блана — после отчаянной борьбы с консьержкой. Результат моих долгих переговоров с ним сводится к тому, что маленький человек на все согласен. Он был сама вежливость и любезность и, кажется, ничего так сильно не желал, как вступить с нами в самые тесные сношения. Ему также совершенно чужда свойственная французам покровительственная манера. Я писал ему, что приду к нему с официальными полномочиями от лондонских, брюссельских и рейнских демократов, а также как представитель чартистов. Он подробно справлялся обо всем; я описал ему состояние нашей партии, как весьма блестящее, говорил о Швейцарии, о Якоби, о баденцах как о наших союзниках и т. д.

Сказал, что ты стоишь во главе: «Вы можете считать г-на М[ар]кса главой нашей партии (то есть наиболее передовой фракции немецкой демократии, в качестве представителя которой я перед ним выступал), а его последнюю книгу против г-на Прудона {139} — нашей программой». На это он обратил большое внимание. В конце концов он мне обещал высказаться в «Reforme» о твоей книге. Он рассказал мне многое о подспудном движении, которое теперь происходит среди рабочих; сказал, что рабочие дешево напечатали 3000 экземпляров его «Организации труда» и что через две недели понадобилось новое издание в 3000 экземпляров; он говорил, что рабочие теперь более революционно настроены, чем когда-либо, но научились выжидать, не устраивать мятежей, а наносить только решительные удары с уверенностьюв успехе и т. д. Впрочем, он, очевидно, отучился от покровительственной манеры и по отношению к рабочим.

«Когда я вижу такие вещи, как эта новая программа г-на де Ламартина, мне становится смешно! Чтобы правильно судить о современном состоянии французского общества, надо занимать такое положение, которое дает возможность иметь представление обо всем, посещать утром министра, после обеда торговца, а вечером — рабочего. Ближайшая революция будет носить совершенно другой характер и будет гораздо более решительной, чем все прежние, и просто глупо постоянно выступать только против королей и т. д.»

В конце концов он был очень любезен и радушен. Как видишь, с этим человеком все в порядке, у него самые лучшие намерения. О тебе он говорил с большой симпатией. Ему очень жаль, что вы расстались несколько холодно и т. д. Он все еще очень склонен к изданию в Париже немецкого ифранцузского обозрения. Может быть, впоследствии этим можно будет воспользоваться. — Относительно Руге, о котором он расспрашивал, я сказал ему неприятные вещи: «он стал панегиристом прусского ландтага, даже после того как ландтаг был распущен без всякого результата» [102]. — «Значит, он сделал шаг назад?» — «Конечно».

С отцом Флоконом я также в самых лучших отношениях. К нему я явился вначале в качестве представителя англичан и спросил его по поручению Гарни, почему он так игнорирует «Star». Да, сказал он, ему очень жаль, ему бы очень хотелось написать об этой газете, но в редакции нет никого, кто знал бы английский язык! Я предложил ему каждую неделю писать для него статью, на что он согласился с большой охотой. Когда я сказал ему, что состою корреспондентом «Star», он был очень тронут. Если так будет продолжаться, то мы через месяц привлечем на свою сторону все это направление. Флокон хочет получить у меня записку о чартизме для личного пользования, он не имеет ни малейшего представления о нем. Я сейчас пойду к нему и постараюсь завлечь его дальше в наши сети. Я скажу ему, что «Atelier» делает мне предложения (что в самом деле верно, я еще сегодня вечером пойду туда), но я их отклоню, если он, Флокон, будет подобающим образом вести себя. Это тронет его благородное сердце. — Если я пробуду здесь еще немного и стану лучше писать по-французски, то я закину удочку в «Revue independante». —

Я совершенно забыл спросить Л. Блана, почему он не принял твоей статьи о конгрессе [103]. Я упрекну его в этом в следующий раз, когда он ко мне придет. Между прочим, я сомневаюсь, получил ли он вообщетвою книгу {140} . Он совершенно не мог этого вспомнить сегодня. Перед моим отъездом он также очень неопределенноговорил об этом. Я выясню это через несколько дней. Если у него нет книги, я дам ему свой экземпляр. —

Представь себе, этот маленький Бернайс, который бегает здесь повсюду и изображает из себя всеми покинутого «мученика», «который всем помогал деньгами или добрым советом» (буквально), эта скотина имеет a horse and gig — лошадь и кабриолет! Конечно, это принадлежит Бёрншт[ейн]у, но ведь это все равно. Тот же самый субъект, который сегодня изображает из себя несчастного мученика, нуждающегося в деньгах, завтра хвастается тем, что он единственный человек, который умеет зарабатывать деньги.Он написал 21 лист (!) о деле Пралена [104]; книга выйдет в Швейцарии. Суть его книги состоит в том, что мучеником является герцог, а не герцогиня!! На его хвастовство о мученичестве я ответил ему требованием вернуть мне старый долг в 60 франков. Он становится настоящим дельцом и хвастает этим. Впрочем, он сумасшедший. — Даже сам Эвербек злится на него.

Кабе я еще не видел. Он, как видно, рад, что уезжает, так как заметил, что положение здесь начинает становиться шатким и неустойчивым. Флокон хочет начать действовать, а Л. Блан этого не хочет; это совершенно правильно, хотя Л. Бл[ан] также участвует в разных историях и заранее радуется, что буржуазия вдруг лишится своей безопасности, если внезапно вспыхнет революция.

Я был у отца Флокона. Этот славный человек отнесся ко мне исключительно сердечно, и честная откровенность, с которой я рассказал ему свою историю с «Atelier», растрогала его почти до слез. От «Atelier» я перешел к разговору о «National»: «Когда мы в Брюсселе обсуждали вопрос, к какой фракции французской демократии следует обратиться, мы все пришли к единодушному мнению, что прежде всего надо завязать сношения с «Reforme», потому что за границей существует сильное и вполне обоснованное предубеждение против «National». Прежде всего национальные предрассудки этой газеты мешают всякому сближению». «Да, да, это верно», — сказал Флокон, — «и это даже послужило причиной основания «Reforme»; мы с первого же дня заявили, что не хотим завоеваний». «И затем», — продолжал я, — «если верить моим предшественникам, так как сам я никогда не был в редакции «National», эти господа всегда делают вид, что желают покровительствовать иностранцам, что, впрочем, вполне согласуется с их национальными предрассудками; но мы не нуждаемся в их покровительстве, нам не нужны покровители, мы хотим иметь союзников». — «О, да, но мы — совсем другое дело, мы об этом и не думаем». — «Это верно, и я могу только с похвалой отозваться о поведении господ из «Reforme»».