Бремя страстей - Джексон Лайза - Страница 11

Санни улыбнулась, ей было не привыкать слушать такие речи от своих клиентов. Среди них, между прочим, был и Карл Каннингем. Именно Санни посоветовала ему показаться врачам, так как внутри у него было черное пятно, которое могло разрастись. Но Белва никогда не узнает, почему ее муж в свои трид­цать лет вдруг решил весной впервые пройти медицинское обследование.

Белва покопалась в кошельке и положила на стол бумажку в двадцать долларов.

— Я позвоню тебе,— пообещала она, дви­гаясь вперевалку и с трудом пропихивая свои широкие бедра через дверной проем старень­кого трейлера. Несмотря на свою толщину, Белва была выносливой женщиной и одна уп­равлялась на ферме, пока ее муженек вкалывал на Рекса Бьюкенена, занимаясь заготовкой и транспортировкой леса.

Старенький двуцветный «форд» Белвы, ос­тавив за собой шлейф из голубой струи вы­хлопных газов и клубов пыли, затарахтел по узкой дороге и исчез в зарослях дубов и елей, что укрывали этот ничтожный клочок земли от окружной дороги. Санни прожила здесь почти всю свою сознательную жизнь, и, хотя трейлер был невелик и слишком тесен для ее семейства, она не хотела отсюда уезжать.

Когда-то, на заре своей жизни, она мечтала о многом. Она выросла на пыльном ранчо в стороне от городской жизни. Ее отец, Исаак Рошак, едва сводил концы с концами, стараясь прокормить семью, а его жена Лили, женщина редкой красоты, бывшая наполовину индиан­кой из племени чероки, страдала от пренебре­жения со стороны немногочисленного местно­го общества. Исаак женился на Лили из-за ее яркой экзотической красоты, но никогда не уважал ее, а напившись, часто обзывал недоделанной скво, затем тащил в спальню и захло­пывал дверь. Из-за тонкой фанеры доносились звуки — крики, стоны, мычание, вызванные то ли наслаждением, то ли болью, которые пугали маленькую Санни, их единственного ре­бенка.

Где-то начиная с трех лет Санни стали посе­щать видения, она видела сны, которые часто сбывались. Только матери было известно о не­обычайном свойстве дочери, Исааку она об этом не говорила.

— Ты должна держать от всех в секрете то, что ты иногда видишь,— предупреждала Лили свою маленькую дочь.

— А папа?

— Он будет только использовать тебя в своих интересах, милая. Он превратит тебя в дрессированного зверька и заставит высту­пать с предсказаниями перед чужими за день­ги.— И Лили улыбалась печальной улыбкой, какие порой расцветают на лицах глубоко не­счастных людей.— Есть вещи, которые нужно скрывать в своем сердце.

— А у тебя есть секреты?— спрашивала Санни.

— Есть, только довольно пустяковые, за них нечего беспокоиться.

С годами Санни узнавала эти секреты, они действительно оказались совсем простыми. Исаак всегда хотел иметь сына, а Лили, со свойственной ей сдержанностью, старалась сделать так, чтобы этого не случилось. Детей больше не было. Одна Санни.

Исаак предположил, что его жена стала бесплодной, и Лили решила не разубеждать его. Его злость на нее росла с каждым годом, он обвинял ее в том, что она больше не женщи­на, обзывал высушенной старой скво. Но легче ему от этого не становилось. Ему были нужны сыновья, причем много сыновей, чтобы помо­гать вести хозяйство на ранчо. Не будь Исаак Рошак богобоязненным католиком, он охотно развелся бы с ней и нашел настоящую женщи­ну, которая родила бы ему мальчиков.

Но истинной причиной было нежелание Ли­ли продолжать род Исаака.

В шкафу с выдвижными ящиками, где хра­нилась косметика, лак для ногтей и другие предметы женского обихода, Лили держала не­сколько пузырьков и бутылок с травами, по­рошками и снадобьями, которыми часто поль­зовалась, смешивала и готовила из них варево с отвратительным запахом, которое потом вы­пивала. Санни она об этом не рассказывала, но та и сама потом догадалась, что мать в свои «опасные» дни принимала эту гадость и тем самым предохраняла себя от возможной бере­менности.

Исаак проводил все больше времени в горо­де, где пил и распутничал, все чаще приходил домой пьяным, бахвалился своими победами над порядочными белыми женщинами, кото­рые рады были заполучить его к себе в постель и не лежали колодами на простынях, как некоторое чертово изваяние! Он громко разгла­гольствовал, приходил в бешенство от любого пустяка и в конце концов тащил жену в спаль­ню или отключался на кушетке.

С его присутствием в доме воцарялась на­пряженная обстановка, и однажды он совер­шил роковую ошибку, впервые подняв руку на дочь. Ей было тогда пять лет, и она нечаянно разлила молоко, с которого еще не успели снять сливки. Ведро стояло на столе, когда Санни, гоняясь за котом, споткнулась и толк­нула, падая, старый колченогий стол. Она попыталась удержать ведро, но не успела. Ведро упало на пол, молоко, словно океанский при­бой, хлынуло на давно потрескавшийся лино­леум и потекло в разные стороны.

Отец в это время курил и читал какой-то охотничий журнал в гостиной. До него донесся шум и вскрик дочери. Он пребывал в плохом настроении, так как у него погибла при отеле корова, и, увидев на полу разливанное море молока, пришел в дикую ярость, которую и сам не мог бы объяснить.

— Ах, ты, маленькая дрянь! Что ты здесь натворила, черт бы тебя побрал!

— Извини, папа.

— Извинениями не отделаешься! Пропали деньги за масло и сливки, убирай сейчас же! — Он все больше разъярялся и достал бутылку виски, которую хранил в шкафчике над ракови­ной. Лицо его пошло красными пятнами, он швырнул сигарету в водосток и дрожащими руками налил в стакан виски.

Санни живо схватила половую тряпку, но она была слишком мала, ей удалось только разогнать молоко по всему полу.

— Паршивая девчонка, да ты такая же не­умеха, как твоя мать. Это все индейская кровь в твоих жилах! — Он вышел на веранду и при­нес веревочную швабру.— Начинай снова,— сказал он и швырнул ей швабру. Она с трудом удержала своими маленькими пальчиками длинную деревянную ручку. — И убирай как следует. Должен сказать, сегодня ты влетела мне в копеечку.

У Санни все дрожало внутри. Она с трудом двигала швабру, но веревки были сухие и пло­хо впитывали молоко; белые ручейки потекли под стол, вдоль старых рассохшихся плинту­сов.

— Ничего не умеешь! — закричал Исаак.

— Папа, я стараюсь.— Слезы текли по ее щекам.

— Лучше старайся! — Он осушил стакан янтарной жидкости. Теперь на его лице чита­лось выражение откровенной ненависти.

— Черт меня дернул жениться на твоей матери! Но она была беременна, и я думал, что ты будешь мальчиком.— Губы его скри­вились в злой усмешке.— А ты оказалась девочкой, да к тому же бестолковой, даже пол не можешь вытереть. Только лучше тебе на­учиться этому, Санни, а то на что еще ты будешь годна? Самая женская работа. Работа для скво. Господи, какой же я был осел, что женился на ней! — Он отшвырнул стакан, а Санни кусала губы, чтобы остановить лью­щиеся из глаз слезы.

Никогда еще отец не разговаривал с ней так грубо. Он неоднократно оскорблял свою жену за то, что благодаря своей красоте она обма­ном женила его на себе, за ее бесплодие, когда пришло время обзавестись еще детьми. Санни слышала их ссоры, слышала его обвинение в том, что она легла с ним еще до свадьбы, а потом кричала, что он изнасиловал ее, и только женитьба удержала ее отца, который грозился вырвать из его груди сердце.

Ссоры были безобразными и злобными. Санни тряслась в своей постельке, зажимая руками уши и считая себе источником всех бед, творящихся в доме. Отец ее не выносил, а мать, хоть и любила свою дочь, вынуждена была жить с ее отцом — мужчиной, к которо­му питала отвращение.

Глотая слезы, Санни опять принялась дви­гать швабру, а отец смеялся над ее тщетными усилиями тем злым, отвратительным смехом, каким обычно смеялся над попыткой матери оказать ему сопротивление.

— Ни на что не годишься! — вновь заорал он и от возмущения затряс головой, когда кот спрыгнул с подоконника и принялся лакать из молочного ручейка. Исаак грубо выругался и со всей силы пнул кота ногой, словно фут­больный мяч.

— Не надо! — закричала Санни.