Болотный цветок - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" - Страница 24

Занятая своими тревожными думами, Марина быстро шла, не обращая внимания на кустарник, кочки и ветки, раздиравшие ей платье, на росу, которая вымочила ей ноги. Не отдавая себе отчета, она шла вдоль реки, казавшейся ей верной защитницей, и потому сделала большой обход.

Наступила уже ночь, когда она подходила к замку. Луна была в первой четверти и тускло освещала аллею вдоль стены дома. Марина шла быстро и неожиданно наткнулась на высокую фигуру отца Ксаверия, которого сначала не заметила.

—

Как, вы вернулись одна, графиня, и пешком? — спросил удивленный ксендз.

—

Да. Лошадь вывихнула себе ногу, и пришлось выйти из кареты. Вот я и пришла через парк, — нехотя ответила она и хотела пройти мимо.

Но зоркий взгляд ксендза уже подметил, что платье ее было выпачкано и мокро, дорогое кружево на одном из рукавов разорвано, а лицо было бледно и глубоко взволновано. Очевидно, между супругами что-то произошло, и он должен знать, что именно.

—

И граф отпустил вас одну? — недоверчиво спросил он. — Нет, что-то случилось… вы так бледны и расстроены…

Он схватил ее похолодевшую руку и крепко сжал в своей.

—

Скажите, что вас встревожило? Будьте откровенны, графиня. Ведь вы здесь одиноки, без поддержки и совета, между ненавидящей вас пани Ядвигой и графом, который вовсе не так равнодушен, как кажется. Доверьтесь и примите мою помощь. Если мой житейский опыт, знание и духовный авторитет могут быть вам полезны — воспользуйтесь ими безбоязненно, прошу вас.

Марина не отняла своей руки. В его голосе звучало правдивое, горячее участие, а в глазах отражалось искреннее сожаление взрослого, который хотел бы утешить ребенка. Да, он прав: она здесь одна, без друга и советника.

Марина была в таком состоянии, когда душа жаждет излить свое горе, услышать слово утешения и мудрый совет, способный успокоить Душевный разлад. Да почему, наконец, ей не посоветоваться с ним? Ведь это — единственный человек, протягивающий ей здесь руку помощи. По ее неопытности у Марины даже не шевельнулось подозрение, что ксендз мог питать к ней более горячее чувство, и что под его сутаной могла таиться страсть, более сильная и упорная, чем у Станислава, который в своей жизни любил до пресыщения, тогда как этот был впервые порабощен своим чувством.

—

Спасибо вам, отец Ксаверий, за доброе слово. Ведь вы тоже служитель того самого Бога, которому мы оба поклоняемся; так почему бы мне и не открыть вам мою душевную муку? — тихо сказала она.

—

Да, у меня с графом произошла неприятная сцена, которая ясно показала, что данное после свадьбы слово меня больше не ограждает… Я не вижу выхода из этого положения и не могу даже обороняться открыто, чтобы не вызвать пересудов или громкого скандала, который, дойдя до отца, обратил бы в ничто мою жертву. Одно, что могло бы все разрешить, так это моя смерть… Я устала жить и не дорожу жизнью, но меня удерживает и мучает сомнение, как Господь осудит мою мятежную душу, если она самовольно предстанет пред Ним, не будучи призвана?

Ксендз вздрогнул и пристально поглядел на ее расстроенное лицо и влажные от слез глаза.

—

Кто же из нас, смертных, осмелится определять границы милосердия Божия? Но церковь, которой служу я, считает самоубийство столь тяжким грехом, что лишает самоубийцу священной могилы, церковных молитв и изгоняет его с кладбища. Страждущая душа его, — учит церковь, — блуждает во мраке ада… А разве ваше вероучение проповедует не то же самое? Священник, направляющий вашу совесть, должен был разъяснить вам, какой страшный грех — даже сама мысль о самоубийстве. Неужели у вас нет духовного отца, который утешил бы вас и поддержал?..

Марина опустила голову и уклонилась от прямого ответа.

— Да, моя церковь тоже осуждает самовольную смерть, и я буду отвержена, если наложу на себя руки; а все-таки, что же мне остается, чтобы избежать любви моего мужа, к которому я чувствую только отвращение? Вот вы, отец мой, духовник, постарайтесь втолковать ему, как ненавистно мне его чувство; убедите его, что честный человек должен держать данное слово.

—

Постараюсь, — сказал отец Ксаверий после некоторого молчания. — Конечно, граф не избег пагубного влияния окружающего его безобразного и безнравственного общества; поведение его доказывает вам, как он мало стесняется правилами христианской нравственности, которую он прямо отрицает, когда она ему мешает; но он все же верует в Бога и доступен голосу чести. Я попробую вразумить его; во всяком случае, рассчитывайте на мою помощь и поддержку.

—

Благодарю вас, — ответила Марина, признательно пожимая ему руку, и затем быстро направилась в свои комнаты.

Станислав вернулся к себе в бешенстве. Он никак не ожидал встретить такой отпор и презрение со стороны этой девочки, которую еле удостаивал, бывало, взглядом, и казавшейся ему всегда бесцветной, «пресной» наряду с блестящей красотой Юлианны, демонической Надин и многими другими страстными кокетками, услаждавшими бурную жизнь богатого кутилы. Отделявшая их нравственная преграда обратила его внимание на Марину, и вдруг ее нежная, мечтательная красота, стыдливая грация и та нетронутость, которой от нее веяло, его очаровали; затем, очень скоро это чувство перешло в дикую страсть; которую еще более распаляло ее сопротивление. Сознание, что эта женщина, которя была его достоянием, его отталкивает, бесило Станислава и пробуждало настоящую ненависть к графине Ядвиге. Если бы эта ведьма в своем глупом фанатизме и слепой ненависти ко всему русскому не раскрыла прошлого перед Мариной, никогда он не очутился бы в таком ужасном положении перед женой.

Как тигр в клетке, шагал он по своей комнате, придумывая планы, один рискованнее другого, чтобы положить конец своему невыносимому состоянию. Как бы то ни было, он ни за что не желает дольше жить под одной крышей с бабушкой и решил уехать из Чарны; в ином месте, в другой среде, окруженная иными влияниями, Марина образумится, может быть, и примирится с ним.

Граф провел скверную ночь и утром отправился к бабушке объявить ей свое решение, которое приведет ее, конечно, в ярость, это он знал наверное, но помешать которому она не могла, в виду того, что большое состояние, унаследованное графом от матери, делало его совершенно независимым.

Графиня Ядвига сидела в своем будуаре и, перебирая четки, с набожным видом перелистывала книгу «Жизнеописание мучеников». Когда вошел внук, она положила книгу.

—

Отчего ты такой бледный и хмурый, мой друг? — спросила она с улыбкой, протягивая ему руку.

Но Станислав точно не заметил протянутой руки. Голос его дрожал от сдерживаемого гнева, когда он ответил:

—

Вот наивный вопрос после той невероятной гадости, которую ты учинила, посеяв раздор между женой и мной. Я давно хотел потребовать у тебя отчета, по какому праву вмешалась ты в мою личную жизнь? Ведь ты же знала, что вынудило нашу свадьбу, и дала на нее согласие, а потом предательски сорвала с глаз этой наивной девочки повязку, скрывавшую от нее прошлое, и создала мне ад, поставив меня в отвратительное положение.

—

Моя совесть вынудила меня поступить таким образом, — решительным тоном прервала его графиня. — Я должна была согласиться на вашу свадьбу, чтобы спасти честь Юлианны; но допустить между вами близкие отношения, это противоречило бы моему долгу как христианки, и было бы попранием самых основных правил нравственности.

Граф вспыхнул и смерил ее взглядом, полным глубокого презрения.

—

Ты?.. Ты боишься нарушить нравственные правила и христианский долг? Ха, ха, ха! — и он громко захохотал. — Да за кого же ты меня принимаешь, бабушка? Я не мальчик и не настолько глуп и слеп, чтобы не видеть, какую роль играли у тебя отцы Игнатий и Тадеуш, и в какой состоит ныне отец Ксаверий, и потому позволяю себе усомниться, чтобы те отношения, с помощью которых твои преподобные духовники направляли тебя на Небо, входили в понятие «долга христианской нравственности». Но не в этом дело; твоя добродетель меня не касается, и, пожалуйста, не ссылайся на нее в оправдание своих гадостей. Вовсе не стремление спасти меня от греха руководило тобой в этом случае, а твоя слепая ненависть к вере, которую исповедует Марина, и ее русскому происхождению. Женись я на какой-нибудь польке, хоть и распутнице, но католичке, ты обо всем промолчала бы и благословила меня; а с православной ты решила меня разлучить. Так вот я пришел тебе сказать, что мне твоя опека надоела, и что я думаю уехать из Чарны. Через несколько дней я отправляюсь с женой заграницу, а тебе предоставляю полную свободу упражняться в христианских добродетелях при помощи отца Ксаверия, и желаю вместе с ним попасть прямо в рай.