Пинбол - Косински Ежи - Страница 56

Со всей деликатностью, на которую он был способен, Домострой сказал, что видит в ее игре два противоположных начала: желание освободиться от пометок Шопена, дабы получить возможность для импровизации — порыв, возможно, унаследованный от игравшего джаз отца, — и потребность в буквальной точности и неотступном следовании каждому значку в нотах Шопена, что, безусловно, является следствием классической школы Джульярда. С ее безусловным талантом и достаточной практикой, продолжил Домострой, почему бы не научиться сливать воедино оба эти импульса и справляться с наиболее трудными пассажами Шопена не только тщательностью исполнения, но и всей изобретательностью и энергией прирожденной джазистки? Чтобы достичь этого, ей, по его мнению, необходимо развивать гибкость и силу в спине, плечах и локтях, а также в запястьях и пальцах. Еще он предложил показать ей специальные упражнения для большей подвижности суставов пальцев и прямо сказал, что нужно больше времени проводить за роялем, не только репетируя и оттачивая пьесы Шопена, но уделять внимание упражнениям и гаммам для совершенствования техники игры в целом. Он посоветовал ей некоторые упражнения Крамера и Клементи, оказавших немалое влияние на технику Шопена, работы Черни, Хуммеля и аранжировки этюдов Шопена Леопольда Годовского, особенно же его двадцать два этюда для левой руки, включающие до-диезную вариацию на тему так называемого "Революционного этюда".

Донна внимательно слушала его и, даже если завуалированная его советами критика казалась для нее неожиданной или задевала ее, старалась этого не показать. Она лишь спросила, как он оценивает ее шансы на победу в Варшавском конкурсе. Домострой с той же прямотой ответил, что если она не усовершенствует технику и силу удара, ее шансы он оценивает не слишком высоко, однако добавил, что за несколько недель она многого сможет добиться, если будет работать по-настоящему.

Наконец она встала, и Домострой повел ее к выходу. Снаружи было тепло и солнечно, и они неторопливо обогнули "Олд Глори", пересекли стоянку и дошли до высокой проволочной ограды. Дальше, насколько хватало глаз, лежало мертвое гетто, обугленные руины с разбитыми окнами, старыми покосившимися ступенями, ведущими к заколоченным дверям, задними дворами, заваленными камнями и полусгоревшим мусором. Они пошли по тропинке, тянувшейся вдоль ограды, и встревоженная их приближением крыса выскочила из высокой травы и понеслась к руинам.

Домострой время от времени искоса поглядывал на девушку. Раньше он видел ее только при искусственном свете и не знал, как блестит ее кожа на ярком солнце. Под изящными линиями ее бровей сияли длинные дуги век, словно озаренные внутренним светом, а глаза, оттененные густыми ресницами, оказались зелеными, как свежая листва. Он отметил милые ямочки под безупречно очерченными скулами, тонкую игру света на пухлых и гладких губах. Ее красота ошеломляла, чуть ли не подавляла его; она была царственна, хотя непринужденна и чиста, как душа, что скрывалась внутри.

Кто-то пронзительно свистнул с крыши пустующего дома, и, когда Домострой посмотрел в ту сторону, он увидел, что ему машет троица "рожденных свободными". Он помахал в ответ.

— Недалеко отсюда была моя школа, — сообщила Донна. Она показала в сторону руин. — Там и тогда были развалины. Я часто ходила через них, одна или с ребятами; там мы играли в прятки, дрались, гонялись за кошками и крысами и нередко сами убегали от мерзавцев, охочих до девушек. Я заползала вот в такие вонючие канавы и ждала моего парня.

Они шли в тишине, нарушаемой только чирикающими воробьями, что копошились в земле и в кустах.

— Однажды я услышала, как мой отец поет старый блюз, — сказала она и пропела:

Пойдем же -

Я отыскал укромное местечко!

Ах, как я рад,

Что отыскал укромное местечко!

И я сказала себе, что больше не хочу возвращаться в эти канавы, и решила найти для себя в этой жизни какое-нибудь укромное местечко, и поняла, что им может быть музыка. С тех пор я освободилась от рабства.

С минуту она размышляла, затем улыбнулась:

— Знаешь, всякий раз, когда я пытаюсь думать о себе как о серьезном музыканте, мне вспоминается декоративное панно с вышитыми на нем строчками Пола Лоуренса Данбара, которое моя мать повесила у нас в кухне:

Брось-ка этот шум, мисс Люси,

Ноты отложи.

Толку-то потеть над ними,

Если ты совсем завяла

За своей игрой.

Разве ты способна звуки

Донести из этой кухни

До густых лесов безбрежных.

Как поет Малинди…

Донна закончила, и Домострой почувствовал, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба. Она, несомненно, признательна ему за сегодняшний день и, возможно, хочет выразить это, оставшись с ним подольше, может быть даже позволив ему за собой поухаживать. Но он не пытался за ней ухаживать. И когда она собралась уходить, не сделал попытки ее задержать, хотя чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Он не хотел становиться ее любовником вследствие признательности, которую она, должно быть, испытывает, и, более того, не хотел делить ее с Джимми Остеном. Он проводил ее до автомобиля и отворил перед ней дверцу.

Скользнув на сиденье, она положила руку ему на плечо.

— Когда мы увидимся снова, Патрик? — несколько неуверенно спросила она.

— Когда пожелаешь, — резко отозвался он. — Просто приезжай.

— Но я не хочу навязываться. У тебя ведь есть и собственная работа.

— Нет у меня ничего. Приезжай в любое время.

— Ловлю тебя на слове, — сказала она, заводя мотор. — Три раза в неделю — это, наверное, слишком много?

Его вдохновила подобная перспектива, однако он постарался скрыть это от Донны.

— "Мы несем ответственность за все дозволенные удовольствия, которыми не сумели насладиться", — процитировал он Агаду и усмехнулся, дабы избавить от смущения и ее, и себя. — Для начала сойдет. И когда мы приступим?

— Как насчет завтра? — с готовностью предложила она, и у Домостроя не осталось сомнений в том, что она с удовольствием принимает его помощь.

— Привет Джимми, напомни ему о моем существовании, — сказал он.

— Конечно, хотя сомневаюсь, что он забыл о тебе! — Донна тронулась с места; волосы ее всколыхнулись на ветру.

В растрепанных чувствах Домострой поплелся в танцевальный зал. Когда он обернулся, ее уже не было. Стоянка была пуста. Даже "рожденные свободными" покинули свой пост.

Донна не стала скрывать от Остена, что ездила к Домострою. Она даже рассказала ему, что собирается заниматься с композитором чуть ли не ежедневно, чтобы за оставшееся до Варшавского конкурса время взять от него как можно больше. Остен не мог оспорить ни ее право, ни нужду в такой помощи, однако его возмущало, что для этого был избран именно Домострой. Ему слишком хорошо была известна репутация этого типа, а теперь, в придачу, он все больше и больше подозревал, что Домострой и есть тот человек, который снимал женщину из Белого дома и, возможно, вместе с нею писал письма Годдару. В конце концов, озадаченный повышенным интересом Донны к Домострою, он решил выяснить, в чем же тут все-таки дело, и однажды вечером взял напрокат машину и покатил в "Олд Глори".

Прежде ему случалось проезжать через Южный Бронкс, но он всегда направлялся куда-то еще, и лишь теперь, отыскивая нужное место, Остен впервые осознал, насколько этот район похож на трущобы Тихуаны. Не считая того, что в Тихуане, по крайней мере, обитатели трущоб жили с надеждой, пусть несовместимой с реальностью, что их город, по причине близости к богатым Соединенным Штатам, однажды превратится в деловой и культурный центр и сами они тоже восстанут из праха, как все эти вырастающие вокруг новые здания и магистрали. Но здесь, в Южном Бронксе, не было ни новых зданий и магистралей, ни повода для подобных надежд.

Он отыскал "Олд Глори" и, медленно объехав все строение, увидел автомобиль Донны, стоявший у входа в танцевальный зал рядом со старым кабриолетом, принадлежащим, скорее всего, Домострою. Он знал, что Донна пробудет там весь вечер, так что решил дождаться, когда сумерки уступят место темноте.