Пинбол - Косински Ежи - Страница 48

Образ Донны Даунз в вечернем платье, кланяющейся перед респектабельной европейской публикой, разбудил воображение Домостроя. Как бы ему хотелось оказаться рядом с ней в Варшаве — городе, где он учился, — мастером со своей ученицей, любовником со своей возлюбленной, который успокаивает ее по дороге в концертный зал, в последний раз перед выходом на сцену критически оценивает ее игру в репетиционной комнате, убеждается, что ее любимый рояль правильно установлен на сцене, с затаенным дыханием слушает ее выступление и обнимает ее сразу после триумфа.

— Тебе она нравится, ведь правда? — спросила Андреа.

— Донна Даунз?

— Да, Донна Даунз, — на этот раз совершенно беззлобно сказала Андреа.

— Внешне она мне нравится. Покажи мне мужчину, который бы со мной не согласился! — сказал Домострой, притворяясь, будто и думать уже забыл о Донне.

Андреа беззастенчиво разглядывала его.

— Думаешь, Донна окажется старательной ученицей в одном из твоих секс-клубов?

— Судя по тому, что мне известно, Донна Даунз далеко не ученица, — отозвался Домострой. — Спроси у Джимми.

— Я спрашиваю тебя, — настаивала Андреа и, не дождавшись ответа, продолжила: — Что, если эта мерзкая распутница покорится тебе? В конце концов, Донна уже рабыня — рабыня музыки белого человека. Разве ты, как мастер в этом деле, не являешься ее потенциальным властелином? — Замолчав, она в упор уставилась на него. — Подумай, какой фурор произведет твоя черная рабыня в Варшаве, играя Большой полонез на конкурсе имени Шопена! — Она подождала, пока он переварит хорошенько смысл сказанного. — Почему бы тебе не позвонить ей, мастер? — сладострастным голоском секс-кошечки поинтересовалась она.

— С удовольствием, — нарочито игривым тоном ответил Домострой, — но если так, смогу ли я рассчитывать на то, что ты отвлечешь Джимми?

— Легко, — усмехнулась Андреа. — Этот многообещающий юноша так посмотрел на меня в кафетерии, что я не удивлюсь, если он сам попросит о встрече.

— Если ты встретишься с ним, не болтай лишнего! Помни, кто он такой, и что «Ноктюрн», компания, выпускающая Годдара, также является распространителем записей «Этюда», которым владеет его отец. Музыкальный бизнес — это нечто вроде города, выросшего вокруг рудника; все эти люди связаны друг с другом, и кто-то из них может даже знать Годдара.

— Ты так и не сказал, собираешься или нет звонить Донне.

— Разве это имеет какое-то значение?

Она махнула рукой:

— Было бы занятно. А что бы ты сказал, если бы я сама за ней приударила?

— Ладно тебе. Никогда бы не заподозрил тебя в склонности к женщинам.

— В плане секса я могу с кем угодно и когда угодно, — зловеще проговорила она. — И ей лучше не становиться у меня на пути.

— У тебя на пути? Если ты нравишься Джимми, Донна едва ли станет препятствием. А если нет…

— Кто говорит о Джимми? Послушай, я же вижу, что она тебе нравится, и не желаю, чтобы рядом с тобой отпивалась эта черная мандавошка, ясно? Пока я не узнаю, кто такой Годдар, мы с тобой заодно, не так ли, партнер? — Губы ее насмешливо скривились. — Хоть ты и вернулся в "Олд Глори", я хочу быть уверена, что ты всегда наготове.

— Для романа на одну ночь?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — начал Домострой, делая вид, будто думает, что она все еще шутит, — что, будь я Донной, на твои чары не поддался бы.

Андреа уловила его настроение.

— Однако ты не Донна, — отрезала она. — Ей и так, бедняжке, не повезло родиться черной. Да к тому же она не уверена в себе как артистка. А еще наша закопченная дама сексуально неустойчива, и горяча при этом. Она сделает все, чтобы чувствовать себя необходимой и стать равноправной — хотя бы только в глазах любящего ее. — Андреа явно дразнила Домостроя. — Как женщина, я понимаю эту распутницу куда лучше, чем ты. На что угодно спорю, что мгновенно затащу в свою постель нашу черную жемчужину.

— Зато как мужчина я понимаю Годдара куда лучше, чем ты, — сдерживая гнев, огрызнулся Домострой, — и окажись он даже замаскированным арабским шейхом, вряд ли он уступит чарам активной американской лесбиянки.

Слова Андреа вызвали в памяти Домостроя образ женщины, с которой он общался несколько лет назад и которую не мог забыть до сих пор. Тогда он был на вершине своей славы, и, возможно, из-за того, что его имя постоянно мелькало в газетах, кинокомпания предложила ему роль русского композитора в голливудской эпопее. Не сомневаясь в том, что подобный опыт только подстегнет воображение и пригодится в работе, Домострой ответил согласием.

Натурные съемки проходили в Испании. Когда Домострой и другие актеры прибыли в Севилью, там, в отеле "Альфонсо XIII", впечатляющем реликте архитектурного прошлого Испании, вот-вот должен был начаться фестиваль современной музыки. В нем принимали участие несколько известных артистов и композиторов, и Домострой с сожалением подумал, что расписание его съемок — с восьми утра почти до самого вечера — не позволит ему услышать большую часть оркестров и сольных исполнителей.

Как-то, переодеваясь в прицепе-костюмерной под бдительными очами парикмахера, дублера, гримера и костюмера, Домострой заметил снаружи молодую женщину. Он узнал в ней сотрудницу группы костюмеров и реквизиторов, она была поглощена чтением красочной программы музыкального фестиваля.

Он и до этого видел ее несколько раз — хорошенькая, несколько бледная, с тонкими чертами лица — и обратил внимание, что она боится встретиться с ним глазами. Это остановило его, а женщина, приняв его холодность за отказ, стала его избегать. И все же она ему нравилась, особенно ее манера одеваться; каждый день она меняла платья, и каждое платье вносило в ее облик новые штрихи, чуть ли не меняя и ее внутреннюю суть.

Позже, увидев ее сидящей в одиночестве в кафетерии, Домострой сел напротив и спросил, какие из мероприятий фестиваля она собирается посетить. Обрадованная проявленным интересом, женщина ответила на вопрос, а затем сказала, что в восторге от фестиваля не только из-за музыки, но и оттого, что здесь собралось так много композиторов. Для нее, человека робкого, сочинение музыки кажется уходом от реальной жизни, и ее всегда интересовало, не являются ли композиторы такими же робкими людьми, как она, завидуют ли они исполнителям, аранжировщикам и прочим прихлебателям, которые нередко более известны и лучше оплачиваются, нежели сами композиторы? Она только что прочитала статью, в которой один французский психолог утверждает, будто музыканты, по природе своей погруженные в музыку и поглощенные ею, духовно и эмоционально также одарены более других людей — так что становятся единым целым со своими возлюбленными. Она сказала, что всегда хотела знать точно, какие события или состояния души вдохновляют композитора писать музыку.

Несмотря на ее озабоченность — или одержимость — тайной создания музыки, продолжала она, у нее никогда не было знакомого композитора, она вообще ни разу с ними не сталкивалась. Она надеялась, что музыкальный фестиваль в Севилье, на который съезжается столько композиторов, даст ей шанс познакомиться хотя бы с одним из них.

— Вы уже с одним познакомились, — покровительственно сообщил Домострой. — Со мной. Если только не считаете, что отныне я только киноартист! — решил пошутить он. Она подняла на него глаза.

— Конечно, я знаю, что вы композитор, мистер Домострой. И я слушала вашу музыку. Просто мы познакомились при таких обыденных обстоятельствах!

— Обыденных?

— Ну да. В нашей встрече не было никакой тайны.

Он был ошеломлен ее прямотой.

— Вы хотите сказать, что в нашей нынешней встрече нет никакой тайны из-за того, что мы встречались и раньше? Потому что вы уже видели меня на съемочной площадке?

— О нет, совершенно не это, — покраснев, запротестовала она. — Просто потому, что вы уже знаете, кто я, чем занимаюсь и даже… — она запнулась, — даже как я выгляжу в обыденной жизни.

— И все-таки вы загадочны, — сказал Домострой. — Я ничего о вас не знаю. Но вы мне симпатичны. Скажите, при других обстоятельствах вы действительно выглядите как-то иначе?