Пинбол - Косински Ежи - Страница 24

Первой его мыслью было: это невозможно, недопустимо! Как могла смерть вот так, внезапно, без всякого предупреждения, встать между ними, словно жизнь девушки значила не больше, чем музыка дрянного синтезатора, которую не жалко прервать, выдернув шнур из розетки! Но тогда зачем вообще дается жизнь, если ее можно отнять так мгновенно, так беспричинно?

Затем его охватила паника. Он осознал, что нужно будет вызвать полицию, а потом его потащат в участок, забитый грабителями, шлюхами и сутенерами. Ему же все равно никак не объяснить причину смерти девушки, убеждал он себя. Он понятия не имеет, где она взяла эту дрянь и сколько вмазала себе. А что говорить, когда полицейский спросит, кто он такой, чем зарабатывает на жизнь, почему остановился именно в этом отеле, где познакомился с девушкой, были ли они близки? Его семя все еще в ней; в полиции могут сказать, что она умерла во время сношения или, вообще, что это он убил ее.

Он содрогнулся, представив, какое впечатление его неясная роль в смерти девушки произведет на отца. Отец придет в ужас, увидев сенсационные заголовки в газетах. А как это отразится на репутации "Этюд Классик" — семейном предприятии и единственной страсти его родителя? Его просто передернуло при мысли о том, что придется объяснять миру, кем на самом деле является Джеймс Норберт Остен. Как перенесет это открытие и неизбежную вслед за этим истерию средств массовой информации его отец? А он сам? И что будет с его музыкой?

Соблюдая всяческую осторожность, он взял полотенце и стер отпечатки пальцев со всех предметов в номере, которых мог коснуться. Когда он закончил, в горле у него пересохло, а сердце готово было выскочить из груди. Оставив тело девушки прислоненным к стене, он выключил свет и, выйдя из номера, запер за собой дверь. С диском Годдара под мышкой он спустился в вестибюль и незаметно выскользнул на улицу, где тяжкие мысли отступили. Он вновь почувствовал себя в безопасности.

Если письмо из Белого дома разбудило в нем воспоминания о мертвой девушке, то лишь потому, что теперь, как и тогда, он почувствовал искушение обладать той, кого привлекает в равной степени и он сам, и его музыка. Сидя в ванной, он продолжал размышлять об анонимном авторе письма. В Калифорнийском университете в Девисе, где он учился и до сих пор числился аспирантом, любой, способный написать так хорошо и так проницательно, обязательно специализировался либо на английском, либо на психологии. Кто писал это, девушка или старуха? Может быть, она жена, или дочь, или секретарша, или содержанка какой-нибудь знаменитости? А если она пожелала — или была вынуждена — скрыть свое имя, то почему написала на бланке Белого дома и послала письмо в официальном конверте?

Судя по тексту, она знала, почему он выбрал себе псевдоним «Годдар». И это его просто ошеломило. Каким образом?! Если она решится написать снова, говорила незнакомка, то "сообщит подробнее об этом и прочих подобных мелочах". А что за туманные намеки о разгадках, таящихся в его мексиканских песнях? И почему она написала только теперь — ясно ведь, что она уже давно изучает все, связанное с Годдаром. И самое главное, если учесть, что она столько времени посвятила анализу его жизни и творчества, то почему не просит о встрече?

Возможно, у нее обширные связи в Белом доме. Впрочем, ему на это наплевать. Сами по себе, политика и власть никогда для него слишком много не значили; одно вроде искусства выдувать стекло, другое — разбивать его вдребезги. Его отец, многие из жизненных ценностей которого он воспринимал как свои собственные, считал политику источником большинства несчастий человечества и с гордостью утверждал, что из всех искусств музыка наименее подвержена политическим влияниям.

Остен снова посмотрел на конверт из Белого дома. Ему пришло в голову, что в музыке слово «конверт» связано с атакой и упадком — началом ноты, ее усилением, продолжительностью, а также уменьшением и затуханием. И это нечто совершенно иное, нежели реверберация и отражение звука, которые так широко используются в современной музыкальной технике, где синтезаторы захватывают и меняют всю область натурального звучания. "Насколько умен автор письма?" — гадал Остен. Является ли этот необычный конверт, так же как и письмо в нем, завуалированным объявлением войны «конверту», обволакивающему голос Годдара, — попытка подтолкнуть его к созданию эхо и реверберации? И если его догадка верна, то зачем ей это надо?

Он вдруг сообразил, что по штемпелю на конверте можно кое-что узнать о том, кто послал письмо. Штемпель был вовсе не вашингтонский, а нью-йоркский, где-то в районе Вест-Сайд, судя по индексу. Может быть, она хотела, чтобы он обратил на это внимание?

Чем больше он думал о ней, тем больше его беспокоило, что он не знает, кто она такая, так что не может даже представить себе, где ее искать, как выследить и победить в этой игре.

Он быстро вытерся и оделся, взял конверты, предназначенные для «Ноктюрна», сунул в карман письмо из Белого дома, а все остальные бумаги бросил в вестибюле в мусоросжигатель. Покидая отель, он в четвертый раз за сегодняшний день прошел мимо спящего портье.

Остен решил, раз уж он оказался на востоке, навестить отца. Он позвонил ему, чтобы сообщить, когда сможет приехать, и взял напрокат машину, выбрав, как всегда, забавы ради, модель, которую еще не водил. С тех пор как он стал Годдаром, Остен брал напрокат почти все, чем пользовался в этой жизни, за исключением музыкального оборудования, которое всегда покупал за наличные и свозил в одно место. Аренда стала для него чуть ли не источником наслаждения и постоянного совершенствования.

Чтобы какой-нибудь документ, способный навести на его след, не попался на глаза посторонним, он никогда не занимался делами в дешевых гостиничных номерах, а когда жил в Нью-Йорке, часто менял квартиры, нигде надолго не задерживаясь, дабы не накапливать имущества, способного привлечь к нему внимание. В этой стране, чье величие некогда упокоилось на способности ее народа покупать — часто безоглядно — все, что она произвела, теперь, в период инфляции, купленное когда-то либо выставлялось на продажу, либо сдавалось в аренду.

Остен проехал мимо "Удара Годдара", вест-сайдской дискотеки, названной его именем. Он был здесь только однажды, чуть больше двух лет тому назад, но тот единственный вечер оставил в его памяти самые яркие воспоминания. Ему, конечно, любопытно было посмотреть, что представляет собой эта знаменитая дискотека, но куда любопытней узнать, что почувствует он, Годдар, оказавшись в этом месте, один среди чужих, никому не знакомый и все же известный каждому. В дискотеку тогда ходила самая разношерстная публика: студенты Колумбийского университета и Джульярда, а также множество черных музыкантов и их поклонниц из расположенного поблизости Гарлема.

Из-за двери доносился ритмический грохот. Остен нерешительно переступил порог. Сегодня выступали, меняясь каждый час, две рок-группы, а исполняли они в основном его самые знаменитые и новейшие хиты. Пройдя через забитые людьми комнаты, Остен повернулся, чтобы взглянуть на сцену, и в этот момент на него налетела танцующая парочка. Потеряв равновесие, он повалился на столик у стены, сбив при этом два бокала и бутылку шампанского. Занимавшие столик дородный чернокожий с черной же стройной девушкой вскочили, опрокинув стулья.

— Эй, ты, ублюдок, смотри, куда прешь! — заревел негр, с замшевых штанов которого стекало шампанское, и ринулся к Остену с самыми агрессивными намерениями.

— Он тут ни при чем, — заметила девушка. Она стряхнула капли со своего бархатного комбинезона и невозмутимо поставила пустую бутылку в ведерко со льдом, стоявшее рядом со столиком.

— Да неужели? — воскликнул разъяренный мужчина, продолжая толкать Остена. — Тогда кто этот долбаный…

— Хватит, Пол, — резко проговорила девушка, вставая между ними. — Разве ты не видел, что этот парень вовсе не хотел испортить нам вечер?

Зеваки уже окружили их в надежде на стычку. Остен протянул чернокожему руку: