Недолгие зимние каникулы - Добряков Владимир Андреевич - Страница 6

Я смотрел на Алешу, на его загорелую спину, на то, как он играет с мальчишками в полосатый мяч и совершенно не обращает на меня внимания. Только раз, когда мяч близко подкатился к тому месту, где я лежал, Алеша кивнул мне:

— Чего лежишь? Становись, постукаем.

Стукать по мячу я, конечно, не пошел. До мяча ли было! Неужели Алеша, думал я, даже не догадывается, как выручил меня? Наверное, не догадывается. Иначе не вел бы себя так. И я решил, что должен сказать ему всю правду.

Улучив момент, когда Алеша, сидя на песке, вытаскивал из ноги какую-то колючку, я подошел к нему и тихо сказал:

— Спасибо, Алеша.

— Это за что? — Он поднял на меня удивленные глаза. Белки глаз его были голубые, а сами яблоки с черным, крохотным зрачком, — серые, чистые. Нет, Алеша не смеялся.

— Я воды хлебнул много. Испугался, что утону, а ты…

— Скажешь! — Алеша фыркнул и опять принялся за ко-.лючку. — Берег-то в двух шагах был. Чепуха! — Он выдернул наконец застрявшую в пятке колючку, вскочил на ноги и побежал к ребятам.

Потом мы, ни разу не говорили с ним об этом случае, словно и не было его никогда. И дома не сказал. Зачем лишение волнения…

В передней неожиданно щелкнул замок, и мама из темноты спросила:

— Боря, ты дома?

Я не успел ответить. Зажегся свет, и Лидушка, просунув — в дверь голову, закричала:

— Он дома, дома!

— Ты почему в темноте? — Мама, не раздеваясь, вошла в комнату. — Лежишь… Что с тобой? Не заболел? Что у тебя с пальцем? И почему не пришел на обед?

Попробуй ответить на столько вопросов сразу! Я, как мог, изобразил на лице небрежную улыбку и попытался в нескольких словах сообщить все, что волновало маму. Но, видно, получилось не очень убедительно, и мама, пристально посмотрев на меня, пошла на кухню, откуда тотчас послышался ее голос:

— Так и есть: пообедал с пятого на десятое. Ну что за наказание с тобой — половину котлеты оставил. Кисель, как был, стоит.

— Зато весь суп съел. Полную тарелку! — Я и про коктейль мог бы еще похвастать, но, понятное дело, промолчал.

Полная тарелка супа все же не успокоила маму:

— Нет, ты объясни, пожалуйста, почему вовремя не привел на обед? Мы ждали тебя, ждали. Неужели так долго красили в школе парты? Ну, это безобразие! Я на родительском собрании непременно скажу…

Только этого не хватало! Я принялся горячо растолковывать маме, что парты мы покрасили быстро и учительница отпустила нас рано, а задержался и не пришел на обед из-за одного мальчика, с которым просидел у него дома, потоку что заигрался в шахматы.

— Кто этот мальчик?

Я чуть не заплакал.

— Из нашего класса. Алеша Климов. — Мне приходилось врать напропалую. А что оставалось делать?

— Алеша Климов — хороший мальчик. И родители у неприличные люди, — сказала мама. — Алеша бы должен понимать, что так долго играть нельзя. Увижу его — непременно скажу… А в первую очередь ты сам должен помнить…

Наверняка пришлось бы выслушать длинное нравоучение что я должен помнить и как вести себя, но выручила Лидушка.

— Мамочка! — влетела она в комнату. — Я хочу наряжать елку! Боря уже поставил ее. Она, мама, все-таки красивая. Идем, посмотришь!

Мы все отправились смотреть елку. Красоты в ней было маловато. Мама вздохнула:

— Только такие оставались. И то — в очередь.

Я чувствовал себя, виноватым: мало того, что не пришел помочь выбрать и нести елку, мне вообще заботу о ней следовало взять на себя. Елка. — тоже мужское дело. И пораньше позаботиться, за несколько дней. Ладно, в следующий раз не промахнусь.

— Ничего, — слабо утешил я, — вполне приличная елка. А навесить игрушек — совсем будет красивая.

— Давай вешать! — вцепилась в меня сестренка.

— Тише ты, больно! — Я опять подул на палец с наклейкой.

— Сильно поранил? — заботливо спросила мама и взяла мою руку.

— Пустяки.

— Господи! Худой ты у меня, бледный. Вместо того чтобы сидеть в квартире — играть в шахматы, лучше на улице гулял бы. Чудесный день был сегодня. Хоть сейчас выйди во двор, подыши воздухом.

— А елку убирать? — На круглом Лидушкином лице была написана такая обида, что я поспешил сказать:

— Хорошо, помогу тебе немного и пойду дышать воздухом.

— А мне — коржи печь. Самим Бонапартом буду вас кормить. Наполеоном. — Мама улыбнулась своей шутке и собралась уже идти на кухню, но вдруг вспомнила: — А письма, Боря, в ящике не вынимал?

— Не было письма.

— Что такое? — сказала мама. — Или почта к Новому году так перегружена, что не могут вовремя доставить? Не мог же папа не поздравить нас.

— Сегодня только двадцать девятое, — напомнил ч. — Еще завтра день. Да послезавтра.

ГЛАВА ПЯТАЯ —

ОБ АЛЕШИНОМ ИЗОБРЕТЕНИИ, НАХАЛЬНОЙ МАРИНКИНОЙ КОСИЧКЕ И СНОВА — О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛЕ

Просто дышать воздухом мне показалось неинтересным. И во дворе делать было нечего. Ребят — никого. Наверное, по телевизору какой-нибудь фильм показывают или хоккейный матч.

Я вышел со двора. Наша улица Мечникова — не центральная улица, и движение здесь небольшое. Лишь за домом 48, где живет Алеша, поперек нашей улицы одна за другой бегут машины и автобусы — там основная магистраль города.

В ту сторону я и пошел. Я еще не был уверен, что иду туда не случайно. Просто у меня мелькнула мысль: хорошо бы увидеть Алешу и как-то предупредить его, чтобы он, в случае чего, сказал моей маме, будто я был у него и играл в шахматы. Разве мама не может повстречаться с Алешей на улице? Сколько угодно. И тогда… Ведь так и сказала, что непременно поговорит с ним.

Конечно, просить Алешу о таком обмане и как-то все объяснить ему — не легкое дело. Я даже не знал, решусь ли на это. Ну ладно, пускай не решусь. Главное, мне хотелось почему-то увидеть Алешу. Вот хотелось, и все.

Алеша был дома. По телевизору в самом деле показывали какой-то фильм. В комнате, освещенной сиреневым светом экрана, сидели два его младших брата, бабушка и отец. А сам Алеша «опять в мастерской над чем-то мудрит». Так, выразилась его мама, это она открыла мне дверь.

«Мастерской» у них называлась малюсенькая комнатка, которая в других квартирах, где я бывал (да и в нашей тоже), зовется обыкновенной кладовкой. В этих кладовках пылятся старые вещи, чемоданы, давно прочитанные журналы. Здесь же никаких журналов и старых вещей не хранили. Здесь стоял невысокий верстак с писками и обрезком трамвайного рельса. Над верстаком, вдоль стены, на двух полках лежало много всякого инструмента — отвертки, зубило, клещи, молоток, набор напильников и еще большой набор сверл, торчавших из гнездышек в длинном деревянном бруске. И против каждого гнездышка — размер: «1», «1,5», «2»…

Однажды, в прошлом году, я заходил в Алешину мастерскую и потому сейчас уже не так, как в тот первый раз, поразился этому царству красивого, блестящего металла. Но все равно дух захватывало.

— Садись, — Алеша показал на табуретку. — Видишь, какую машину изобретаю.

На аккуратно отпиленной дощечке, размером с тетрадку, в дырчатых стойках от конструктора была закреплена ось с железным колесом на конце. Большая часть колеса была заклеена голубой полоской изоляции. Алеша занимался тем, что пристраивал к колесу какие-то тонюсенькие упругие пластинки.

— Что это будет?. — с любопытством спросил я.

— Переключатель для елки. Чтобы красные загорались лампочки, потом — зеленые, синие… Принцип понимаешь?.. Очень просто: колесо поворачивается — включает щетки с цепью красных лампочек, отключает их, потом…

И правда, очень просто. Я сразу понял.

— А кто будет колесо крутить?

— Можно вручную. А лучше приспособить микромоторчик. Чтобы автоматически загорались. Боюсь только, потянет ли моторчик.

— А пусть щетки еле-еле касаются, — посоветовал я. — Чтобы трение было минимальным.

— В том все и дело. Тонкая работа. Думал, до кино успею, а вот до сих пор копаюсь.