Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 80

Совсем иной была судьба Абхазии, где, в частности, в силу особенного склада народного духа ислам мирно уживался с христианством, а оба эти вероисповедания — с исконным языческим наследием абхазов. Но к концу XVIII века перед Абхазией встала проблема судьбоносного исторического выбора: будет ли она находиться в зоне влияния Турецкой или же Российской империи?

Как известно, тогдашний владетель Абхазии князь Келешбей Чачба (Шервашидзе; 1747–1808), предшественники которого признавали свою вассальную зависимость от Турции, отказался от прежних порядков и в 1806 году официально заявил о желании Абхазии войти в подданство России. Но проблема была не простой; в Абхазии имелись достаточно сильные сторонники «турецкого выбора». Среди них оказался и старший сын и наследник Келешбея — Асланбей, который в конце концов непосредственно связал себя с заговором против отца. Тогда Келешбей лишил Асланбея прав наследника и передал их своему младшему сыну Сефербею, который ранее принял христианство с именем Георгий.

Но 2 мая 1808 года Асланбей убил своего отца и захватил власть в Абхазии…

Это событие как бы предопределило последующую судьбу абхазского народа. Б. В. Шинкуба рассказывал мне, что много лет работает над трагедией, посвященной этому событию, которое крайне нелегко воплотить во всем его остро противоречивом смысле — человеческом и народном, духовном и государственном. Перед нами поистине шекспировская коллизия…

С одной стороны, сама безоглядная сила и страсть сопротивления, не остановившегося перед убийством отца, с другой же — несомненное нравственное поражение, ибо отцеубийство едва ли поддается оправданию…

12 августа 1808 года князь Георгий (Сефербей) Чачба подтверждает волю своего убитого отца о переходе Абхазии в подданство России; 17 февраля 1810 года Александр I издал соответствующий акт, а 10 июля десант российских войск высадился в Сухум-Кале (Акуа) и Георгий пришел к власти.

Но противостояние продолжалось. Оно выразилось уже в том, что сразу после присоединения к России сотни абхазских семей эмигрировали в Турцию, начав тем самым махаджирство, продолжавшееся почти до конца XIX века.

Если перед христианской Грузией (исключая обращенных в ислам турками аджарцев), в сущности, никогда не стояла проблема «выбора» между турецкой и российской ориентациями, то для Абхазии эта проблема долго была реальной. Так, сын и наследник Георгия (Сефербея) Михаил Хамудбей не раз испытывал колебания (существенна здесь уже двойственность самого княжеского имени — христианского и мусульманского…).

Говоря обо всем этом, важно, во-первых, осознавать вполне самостоятельную, не связанную с грузинской, новейшую историческую судьбу Абхазии, а, во-вторых, понимать, что не преодолеваемая в течение десятилетий ситуация этого самого выбора резко обостряла любые недовольства и противоречия.

Так, например, крупное восстание в Абхазии в 1866 году началось, как показал видный абхазский историк С. 3. Лакоба (см. его изданные в 1990 г. «Очерки политической истории Абхазии»), на почве своего рода драматического недоразумения: абхазов хотели «освободить» (как и всю империю) от крепостного права, но народ ни в коей мере не считал себя лишенным свободы и воспринял навязываемую ему реформу по сути дела в качестве грубейшего оскорбления. А в результате началась широкая эмиграция в Турцию, и абхазское население в 1866–1867 годах сразу же сократилось с 79 190 до 64 933 человек — то есть более чем на 14 тысяч (см.: Г. А. Дзидзария. Народное хозяйство и социальные отношения в Абхазии в XIX веке. — Сухум, 1958, с. 483).

Российские власти не препятствовали и, к сожалению, даже поощряли этот уход части народа (считая махаджиров заведомо враждебной силой); правда, нельзя не отметить, что тем, кто вскоре захотел вернуться (а таких было не так уж мало), это разрешалось.

Но, несмотря на трагедию махаджирства, исторический выбор был сделан. В редакционной статье № 3 газеты «Абхазия» за 1994 год недвусмысленно сказано: «Так, видимо, начертано самой судьбой, что абхазскому народу быть сильным, благополучным и процветающим только рядом с Россией, только под крылом ее двуглавого орла. Это проверено самой историей… Абхазский народ свой выбор сделал после долгих размышлений и мучительных поисков истины»…

Кому-либо может показаться, что ответственное и емкое слово «народ» употреблено в процитированном тексте ради эффекта. Но такое сомнение было бы всецело ошибочным. Судите сами: более шести десятилетий Абхазия по воле Берии являлась «неотъемлемой частью» Грузии. Но вот впечатляющие данные переписи 1989 года: «свободно владеют русским языком» 75 967 абхазов (81,4 процента), а грузинским языком — только 1452 абхаза (1,5 процента)». И это уже в самом деле выбор народа, а не каких-либо отдельных лиц или группировок…

Не исключено, что, в частности, и этот факт побудил «командующего войсками Госсовета Грузии в Абхазии» Каркарашвили сделать 25 августа 1992 года свое совершенно неслыханное заявление из захваченного им Сухумского телецентра: «Из ваших (то есть абхазов. — В. К.) погибнут все 97 тыс., которые будут поддерживать решение Ардзинбы. Хочу дать совет лично г-ну Ардзинбе: пускай он не сделает так, чтобы абхазская нация осталась без потомков».

Крайне прискорбно, что это официальное заявление доверенного лица Шеварднадзе не получило самой резкой официальной оценки России и мира. Ведь даже Гитлер и его присные никогда не заявляли публично, что они намерены целиком уничтожить какой-либо народ (в частности, план «окончательного решения еврейского вопроса», принятый гитлеровцами в 1942 году, был сугубо секретным и стал известен только после разгрома фашизма).

Если бы Запад действительно следовал своим собственным громогласным декларациям, он должен был бы после этого заявления (никак не дезавуированного грузинскими властями) объявить режим Шеварднадзе вне закона.

И любой честный человек, вдумавшись в это заявление грузинского «командующего», безоговорочно отвергнет какое-либо право тбилисского режима претендовать на господство над Абхазией. Могут ли претендовать на владение землей те, кто готовы полностью уничтожить живущий на этой земле народ?!

Размышляя сегодня об Абхазии, никак нельзя обойти вопрос о Чечне, ибо ее нынешнее противостояние Москве многие пытаются истолковать, в сущности, так же, как абхазское противостояние Грузии. В этом сказывается длительное господство догматического мышления, которое пыталось сводить все явления к стандартному общему знаменателю. И хотя ныне на те или иные вопросы даются прямо противоположные, чем ранее, ответы, понимание исторической реальности при этом нисколько не углубляется, ибо на место одной абстрактной схемы приходит другая схема.

Мое давнее пристальное внимание к Абхазии не могло не обратить меня к изучению Кавказа в целом и, в частности, к Чечне. Тем более, что мой ближайший друг, замечательный русский поэт Анатолий Передреев (1934–1987) провел детство и юность в Грозном, женился на чеченке, выросшей в ссылке, постоянно переводил чеченских поэтов, дружил с ними и вообще жил как бы между Москвой и Чечней. Через него и я соприкоснулся не только умом, но и душой с чеченским бытием.

Размышляя об Абхазии и Чечне, нельзя не прийти к выводу, что перед нами глубоко различные исторические судьбы и, естественно, никак не сводимые к какому-либо общему знаменателю нынешние ситуации.

Начать уместно с того, что если Абхазия традиционно борется за свою национальную суверенность и само свое национальное существование, то для Чечни это, строго говоря, совсем не характерно — пусть многие и утверждают обратное. Вполне вероятно, что мне напомнят об эпохе Шамиля. Однако Шамиль (как и все его предшественники) стремился создать единое для всего Северного Кавказа исламское государство, а вовсе не какие-либо национальные; его воля была направлена на полное слияние всех многообразных северокавказских племен.