Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич - Страница 5

— Кто? — испугался я.

— Верка. Кто же еще? Пошли сотрем.

Я помялся.

— Неудобно при всех, — сказал я. — Давай потом.

Леха, Виталькин брат, равнодушно произнес:

— Шею накостылять надо.

— Кому? — попробовал я уточнить.

— Не знаю, — признался Леха. — Кому-нибудь.

Костик тоже прочитал оба слова «Таня» и «Эдик», но при чем здесь знаки + и =, понять не мог.

— Это что, про тебя написано? — подкатывался он ко мне несколько раз.

Когда встретилась Верка, я невольно сжался: вот теперь поехидничает. Но Верка сказала именно то, что я ожидал услышать от Тани:

— Какой-то дурак написал. Не обращай, Эдик, внимания.

После того как я перестал замечать ее гаммы и колотить в стенку, Верка, видимо, переменилась. Но мне-то что от этого, мне все равно.

И наконец я увидел Таню. Она шла по двору к воротам. Я подождал немного и, когда она уже вышла на улицу, припустил следом. Догнав ее, я сказал, стараясь дышать ровнее:

— Здравствуй, Таня. А мне как раз в ту сторону идти.

— Здравствуй, — холодно проговорила она. — Разве ты знаешь, куда я иду? Может, я сверну сразу же за углом.

— Таня, я знаю… Ты из-за этой надписи… Ты не сердись… Подумаешь!

— Что мне сердиться! — вспыхнула Таня. — Ее написал какой-то злой человек.

— Почему… злой?

Таня не ответила. Лишь когда мы дошли до угла, она сказала:

— И вес равно ведь там неверно написано. Чего сердиться?

— Да, — произнес я растерянно.

— Ну, пока, — сказала она и свернула направо. Вначале мне захотелось пойти за нею, даже побежать. Но я сдержался. «В самом деле, что же получается, если написать: «Таня + Эдик»? Ничего не получается. Знак = здесь смешно выглядит. Нет, знак = ни при чем. Просто нельзя писать +. Ведь плюс что-то соединяет. А у нас?…»

Я вернулся во двор. Посмотрел, как ребята играли в футбол, потом тоже начал гонять со всеми мяч.

Через некоторое время вышел Виталька с аппаратом, сфотографировал несколько раз нашу игру. Но вскоре матч закончился, потому что толстый Диман забил мяч на крышу. Залезать туда можно было лишь с чердака. Ключ от чердачной двери был у дворника, а дворника не оказалось дома.

И тут мы услышали знакомую песню. Ну конечно, Чикиряй с гитарой.

Чикиряй сразу догадался, в чем дело.

— Эх вы, шустрики-мямлики, — сказал он. — В наше время в таком случае лазали по трубе.

— Врешь, Чикиряй, — сказали ему.

— Заливаешь.

— Болтай ногой.

— Ох, шантрапа! — закачал головой Чикиряй и улыбнулся. — Никакого уважения к старшим. Чему вас только в школе учат… Кто забил-то?

— Диман.

— Пусть лезет, — коротко заключил Чикиряй.

— Куда ему, — заговорили все разом. — Вон он какой толстый. Труба не выдержит.

— Труба даже меня выдержит, — сказал Чикиряй и сплюнул.

— Вот и полез бы.

— Я б вам доказал, только брюки жаль. — Он посмотрел на цепочки. — Сегодня в парке танцы.

— Вычистишь, — сказали ему.

Чикиряй рассердился:

— Что я вам, шестерка, что ли, на крыши лазить! Как хулиганить, так вы с удовольствием. На стенках писать — ото вы умеете, а проявить геройство — нас тут не было! — И он мельком взглянул на меня.

Я представил себе, как я лезу по трубе на крышу. Все внизу стоят с раскрытыми ртами, затаили дыхание. Дворник подошел, на себе волосы рвет: ну почему меня не было дома? А потом… потом появилась Таня. Она молча стала впереди всех, и опять глаза у нее синие-синие. Как тогда, в театре. «Эдик! — прошептала она'. — Осторожнее, Эдик! Пожалуйста, осторожнее».

— Пустите, — сказал я и шагнул к трубе. 06-хнатпв ее руками и ногами, я стал подтягиваться.

Нет, охи и ахи не раздались. Но и гробовой тишины тоже не было. Зато можно было предположить, будто все оставшиеся внизу всю свою жизнь только тем и занимались, что лазили по водосточным трубам. Посыпались десятки советов:

— Держись теперь правой рукой!

— Крепче прижимайся!

— Левую, левую поднимай!

— Хватайся за крюк!

Но желанный голос, который произнес бы: «Осторожнее, Эдик!» — так и не долетел до моих ушей.

Наконец я выбрался на крышу. Она дышала жаром и приятно хрустела под ногами.

— Кидай, кидай! — закричали мне снизу.

Я швырнул мяч, все к нему бросились, подхватили, и тут же матч возобновился.

Слезал я без советов и указаний. А слезать, известное дело, гораздо труднее, чем влезать. Но, видимо, в моих способностях уже никто не сомневался, и спуск мне доверили совершить одному. Возле трубы не было ни души.

Когда же я стал на землю двумя ногами и привел более или менее в порядок брюки и рубашку, матч уже закончился. В углу двора звенели биты: Чикиряй организовал игру в расшибалочку.

— А-а, — сказал Чикиряй, — верхолаз. Стань на кон. По пятачку играем.

Играть мне не хотелось, да и в кармане-то был всего двугривенный.

— Я посмотрю! — сказал я.

Игра была в разгаре. Ребята столпились возле горки монет, позабыв обо всем на свете.

К ящикам у стенки прислонился чей-то велосипед, на его руле болтался Виталькин фотоаппарат, здесь же под колесами велосипеда лежал покинутый всеми футбольный мяч.

Чикиряй, наверное, выигрывал, потому что при каждом ударе биты слышались его восклицания: «Во дает!», «Во колет!», «Ну разбойник!». Когда же Чикиряй бил сам, то лишь покрякивал.

Я равнодушно смотрел, как под ударами бит переворачивались монетки.

Чикиряй вдруг притих. Все реже он бил, вед» больше в азарт входили другие. А Чикиряй стал мазать: ударит и выходит из кона до следующего раза. А возле монеток теснее и теснее сжимался круг ребят.

И тут я заметил, что Чикиряй, когда все склонились над монетками, снял с велосипеда Виталькин аппарат и быстро сунул его за ящики. Встретившись взглядом со мною, он понял, что я все видел. Тогда он прижал палец к губам и выразительно кивнул на ту стенку, где была моя надпись.

Снова Чикиряй стал выигрывать. Опять зазвучали: «Во дает!» и «Ну разбойник!».

Я стоял совершенно подавленный. Я не знал, как мне быть. Сказать Витальке про аппарат — тогда Чикиряй тут же выдаст меня с этой надписью. Не говорить? Да разве я…

— Ну, шустрики-мямлики, ставь по десять копеек! — закричал Чикиряй.

Смельчаков не нашлось: Чикиряй и так здорово всех ободрал. Мальчишки положили биты в карманы.

— Айда в футбол! — предложил Диман и откатил от велосипеда мяч.

Кто-то из ребят взял за руль велосипед.

— Стой, — сказал Виталька. — А мой аппарат?

— Какой?

— Да тут на руле висел.

— Нет никакого аппарата.

Виталька забеспокоился:

— Да я сам вешал.

Все смотрели на велосипед, на то место, где он стоял, пожимали плечами.

«Скажи… скажи… скажи…» — настойчиво забилась в моей голове мысль. Но я попытался унять ее. «А как же надпись?» — спросил я. Но другая мысль вонзилась, как иголка: «Украли аппарат. Ты же сам видел. Молчать будешь, да?»

— А может, ты его дома оставил? — словно сквозь вату донесся до меня голос Чикиряя.

— Я же помню, как вешал…

«Значит, вот что получается, если пишешь «Таня плюс Эдик». Получается трусость… да, трусость… ну нет…»

— Дико извиняюсь, — говорил Чикиряй, — что же, твой аппарат кто-то свистнул, да? Может, ты скажешь, это я сделал? — Он похлопал себя но карманам. — Обыщи! — приказал он Витальке.

— Зачем же! И так видно…

— Нет, ты обыщи! А то еще скажешь, что я вор!

Я почувствовал, что задыхаюсь.

— Ты вор! — выдохнул я, и сразу стало легче.

— Что?! — надвинулся на меня Чикиряй. — А ну повтори!

— Ты вор! — Меня опять охватывало напряжение. Я уже почти ощущал удар Чикиряя на своем лице. — Ты положил его туда, за ящик. — Я показал рукой.