Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич - Страница 24

Все было необычайным: и мое знакомство с Ниной, и лифт, уносящий нас на пятнадцатый этаж, и то, что мы сейчас будем обедать в кафе. Мне приходилось бывать в кафе с мамой и папой. Но вот так…

— «Огни Москвы», — сказала лифтерша, и, словно услышав это, лифт остановился, и двери его раскрылись.

Кафе «Огни Москвы» занимало длинную открытую веранду и зал. Мы сели за столик на веранде, но сидеть спокойно я не мог, то и дело вскакивал и заглядывал за перила.

А там, внизу, подо мною лежал город. Слева горели золотые луковки кремлевских соборов. Они прежде всего бросались в глаза. Потом уже я стал рассматривать и башни со звездами на шпилях, и зубчатые стены, и Александровский сад, по которому только что шел с Ниной. За садом виднелась река. Ее голубая лента то пряталась среди домов, то появлялась вновь. А за рекой опять дома, дома, дома… Они пропадали в дымке. Лишь один дом, высокий и островерхий, возвышался над горизонтом.

Нина тем временем изучала меню.

— Эдик, — позвала она.

Я обернулся. Она положила меню на мой край стола и сказала:

— Выбирай скорее, — уже подходила официантка.

Меню — оно было в толстой синей папке — я взял с опасением. Я думал, что все здесь стоит очень дорого, «безумно дорого», как сказала бы мама. А ведь деньги мне дали не на кафе. Уж лучше бы мы пообедали в столовой. Правда, она находится обычно на первом этаже, а не на пятнадцатом. «Ладно, — успокоил я себя, — за один раз не пропаду. Можно завтра обойтись без обеда в случае чего».

Но страхи мои были напрасными. Цены оказались не такими «безумными», как я предполагал. Думаю, что мама все же назвала бы их «терпимыми». Я смело выбрал «борщ по-московски», «эскалоп со сборн. гарн.» и «компот из свеж, яблок». Что такое «эскалоп», я не знал (просто мне понравилось слово), да и «сборн. гарн.» выглядело таинственно. Мало ли что может войти в «сборн. гарн.»!

Теперь же, когда мы знали, что будем заказывать, официантка долго не появлялась. Несколько раз к нашему столику направлялись женщины с белыми наколками на голове, и я думал: «Наконец-то!», только они проходили мимо. Но вот официантка все же подошла и к нам:

— Ну, выбрали или нет?

— Выбрали, — сказала Нина и стала называть блюда.

Официантка что-то помечала в блокнотике, который вынула из кармана, пузырем прилепившегося к ее фартуку. Огрызок карандаша так и плясал по блокнотику.

Лицо у нее было утомленное, недовольное. Пудра густым слоем лежала на щеках и носу. В общем, ничего приятного в этом лице не было.

— А братец что будет? — Официантка повернула голову в мою сторону.

— Борщ московский, — бодро проговорил я.

— Так. — Карандаш ее вновь пустился в пляс.

— Компот из свежих яблок, — сказал я, но уже не с той бодростью, так как забыл, что же я выбрал на второе.

Карандаш сплясал что-то коротенькое и замер.

А я все никак не мог вспомнить блюдо с понравившимся мне слоном. Помнил, что есть там сборный гарнир. Но вот это самое слово, красивое такое слово… проклятое слово…

— Второго заказывать не будем? — нетерпеливо спросила официантка.

— Будем, — сказал я неуверенно.

— Что?

— Это… это самое… — Я схватил меню. Перед глазами запрыгали закуски, названия вин, мороженого, сигарет.

— Сейчас, сейчас… — приговаривал я. — Сейчас…

— Ну, знаешь, мне некогда тут стоять! — Лицо ее сделалось еще недовольнее, а пудра еще заметнее. («Штукатурка сыплется», — сострил бы Виталька.) Официантка сказала: — Раньше надо было думать, — сунула блокнотик в карман и решительно шагнула прочь.

И в этот миг глаза мои поймали проклятое слово.

— Подождите! — закричал я вслед официантке. Она обернулась:

— Надумал?

— Да! — обрадовался я. — Эскалоп.

Она опять подошла к столу, достала блокнотик, принялась писать.

Когда она вынимала блокнотик, из кармана у нее вылетела красная десятка и упала прямо к моей ноге.

— Эскалоп, — произнесла официантка. — Что еще?

— Ничего, — сказал я, поднял десятку и протянул ей: — Возьмите.

— Потом, — отмахнулась она, — потом. — И пошла.

«Ну хорошо, — подумал я, глядя, как удаляется официантка. — Раз она такая…» Но мысль эта жила во мне лишь несколько секунд.

Я вскочил с места, догнал официантку у самой двери и снова стал совать ей деньги. От бега но длинной веранде я вначале не мог произнести ни слова.

Официантка рассердилась:

— Я же сказала, потом! Какой непонятливый! Сиди и жди, а бегать на стадионе будешь. — Она повернулась ко мне спиной.

— Возьмите, — сказал я зло, — это ваши. Вы уронили их.

Вот когда пудра с нее действительно посыпалась. А может, просто покраснело лицо.

— Ой, — сказала она, взяв десятку, — что же ты…

— Ничего. — Я отправился к своему столику. Но теперь она меня догнала:

— Слушай, ты извини меня, дуру ненормальную. Вот спасибо! — Она взяла меня за плечо и заглядывала в глаза, растерянно улыбаясь, — Замоталась я совсем, понимаешь! Первый день после болезни. Еле ноги держат…

Я пробормотал: «Пожалуйста», — и пошел на свое место.

Через несколько минут на нашем столе появились ножи, ложки, вилки, тарелки.

— Ну и братец у тебя, — говорила официантка Нине, — толковый братец, первый сорт. «Нате, говорит, десяточку, ваша законная десяточка, вы, говорит, ее обронили».

Потом она принесла хлеб и опять посыпалось: «толковый братец», «первый сорт братец» и, значит, объяснения, почему я такой толковый.

Я прикусывал губу, чтобы не прыснуть со смеху. Нина тоже улыбалась.

Как мы управились с первым, я и не заметил. И что особенного в «московском борще», тоже не заметил. По-моему, его вполне можно было бы назвать и «уярским».

Только съели первое, наша официантка несет второе. Все на наш стол поглядывают: что, мол, за чудеса такие!

Официантка подошла и спрашивает:

— Ну как, вкусно?

— Очень, — ответили мы.

— Кушайте на здоровье.

Эскалоп оказался поджаренным куском мяса. «Сборн. гарн.» тоже ничего особенного. Немного картошки, немного капусты, несколько зеленых горошин и долька помидора. Да, еще по краям лежали листики петрушки. Вообще-то красиво, только я не коза, чтобы жевать эти листики, мне бы побольше картошки жареной положили. А мясо было жестким и разрезать его тупым ножом, который достался мне, не было никакой возможности. Я мог бы, конечно, запихнуть в рот весь кусок и прожевать спокойненько. Но в кафе я проделать это не решался, тем более при взрослой девушке. Да и мясо-то было недосоленное.

— Знаешь, — сказал я Нине, — невкусное мясо братцу попалось.

— Сестрице тоже.

Мы рассмеялись.

— А может, нам обменяют? — проговорил я.

— Не пользуйся своим влиянием в корыстных целях.

— Влиянием… — проворчал я.

— А как же! Ты и так словно почетный гость. Уж будь скромным.

Если б такие слова скапали мне родители, я бы все это пропустил мимо ушей, потому что всякими поучениями был сыт но горло. А тут я почему-то слушал — и ничего, не кривился, не смотрел в сторону и даже думал, что, может быть, Нина и нрава.

Я с новой энергией взялся за нож. На кусок мяса я давил с такой силой, что тарелка вот-вот должна была развалиться на части, но мясо не поддавалось. Оно пружинило, как ластик, трещало и хрустело — короче говоря, оно издевалось. Куском поджаренного мяса я его уже не мог назвать. Таким мясо не бывает. Уж пусть называется эскалопом.

Когда я измучился вконец, этот дьявольский эскалоп прыгнул вдруг из-под ножа на скатерть.

Я замер. Уж сейчас Нина сделает мне такой втык, что со стыда провалишься сквозь все пятнадцать этажей. Но она ничего не заметила. Она солила в это время кусочек помидора. К моему счастью, солила его не спеша и очень тщательно.

Тогда я сообразил, что нечего обалдело смотреть на эскалоп, назад он сам не прыгнет. С молниеносной быстротой я подхватил его и плюхнул к себе в тарелку.