Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич - Страница 15

«Вот выдержка!» — позавидовал я Диману.

А Кернер тем временем дал ключ швейцару, и ют, открыв багажник, стал запихивать туда чемодан. Мелкорослый швейцар возился с этим чемоданищем, как муравей с куском конфеты. Наконец чемодан был уложен.

— Когда уйдет швейцар, кидаем, — сказал Диман.

— Нет, когда заведет машину… Даже когда тронется, не раньше.

— Как рванется с места, не успеем.

— Успеем. Кидай чуть вперед.

Кернер расплатился со швейцаром. Швейцар благодарил, кивал головой, улыбался. «Знал бы, идиот, кому улыбается», — подумал я и сказал Диману:

— Приготовься.

Мы достали камни. Решили так: первым кидаю я, а потом Диман, потому что он сильнее, дальше сможет бросить.

Кернер сел в машину, швейцар даже ручкой помахал, потом повернулся, пошел к двери.

У «Мустанга» заработал мотор, включилась левая мигалка.

Я завел назад руку, крепко сжал камень — ждал момента, когда вишневый автомобиль тронется.

— Кидай, — шепнул Диман.

И тут же я услышал топот позади. Кто-то бежал снизу.

«Успею», — мелькнуло у меня в голове, и я резко вдохнул воздух перед броском, но чья-то сильная рука уже схватила мою кисть. Диману тоже, видимо, помешали, потому что я услышал шум борьбы и яростный крик Димана:

— Пусти!

Вывернувшись, я увидел перед собой Виталькиного отца Петра Сергеевича Шинкарева.

— Спокойно… — сказал он, не отпуская моей руки. — Не рвись…

А на Димана, оказывается, наскочил Глеб.

Диман был сильнее, но Глеб, как клещ, впился в его руку. Все же, мотнув Глеба несколько раз из стороны в сторону, Диман вырвался. Он метнулся к окну и успел швырнуть камень.

Этого можно было не делать: вишневый автомобиль отъехал уже далеко. Диман швырнул лишь так, сгоряча.

Петр Сергеевич отпустил мою руку. Все мы тяжело дышали. Никто ничего не говорил. Петр Сергеевич вынул из кармана платок, вытер со лба пот. Произнес:

— Дурачье.

— Предатель. — Диман кинул ненавидящий взгляд на Глеба.

Глеб вздрогнул и ничего не ответил. Он рассматривал царапину на своей руке.

— Он не предатель, — сказал Петр Сергеевич. — Он поступил честно. А вы настоящее дурачье…

— Идемте.

— Куда? — спросил Диман.

— Там узнаешь.

И тут я заметил Таню. Она стояла ниже нас на лестничной площадке второго этажа. Она приоткрыла рот, будто хотела крикнуть что-то, но передумала. Таня держалась рукой за перила, а одну ногу поставила на первую ступеньку. Наверное, собиралась подняться, но тоже передумала.

— Идемте, — еще раз сказал Петр Сергеевич, Таня не стала дожидаться, пока мы спустимся.

Она вдруг резко повернулась и побежала по лестнице. Стук каблуков се таял, таял. Потом хлопнула дверь, и стало тихо. Очень тихо. Потому что мы спускались медленно и молчали.

«Почему здесь очутилась Таня? — думал я и никак не мог найти ответа. — Что она собиралась делать?»

Только через два месяца я узнал обо всем (на этот раз не от Верки, а от Глеба).

Оказывается, Глеб, примчавшись к нам во двор, чтобы разыскать Шинкарева, сразу же наткнулся на Таню: «Где у вас тут Шинкарев живет, не знаешь?» — спросил он, еле переводя дух. («Взмыленный конь!» — представил я себе Глеба в тот момент.) Во дворе тогда только и говорили про дядю Васю, немца и Шинкарева. Поэтому Тани сразу же спросила: «А зачем тебе Шинкарев?» — «Нужен. Много знать будешь, состаришься». — «Ах, так! — вскипела Таня. Вот и разыскивай сам». (Я представил, как она царапнула Глеба своими зелеными глазами.) Во дворе, как назло, больше никого не было. Глебу и пришлось «коротко и толково» выкладывать все. что он знал. «Он, дураки! — испугалась Таня. — Я побегу». (Значит, все нас назвали дураками. Все, кроме Витальки, — отметил я про себя.) «Куда ты побежишь? А Шинкарев?…» — крикнул ей вдогонку Глеб. «Второй подъезд на третьем этаже», — бросила на ходу Таня.

За дверью у Шинкаревых завывал пылесос. «Вот некстати», — подумал Глеб и позвонил. Открыл сам Петр Сергеевич. Он был в шароварах и линялой ковбойке. «Витальки нет дома», — сказал он. «Мне не Виталька нужен». — «А кто?» — «Вы». — «Ну проходи», — неуверенно пригласил Петр Сергеевич. Глеб зацепил электрошнур, тянущийся по коридору, и сразу начал: «Ваши ребята, Эдик и этот толстенький… Диман…» Шинкарев слушал внимательно, не перебивал, лишь один раз спросил: «Давно ты их видел?» Потом он вдруг нырнул в другую комнату и крикнул: «Я переоденусь! Ты рассказывай». Потом он вышел и сказал: «Идем». Пылесос так и остался посреди комнаты. На улице Петр Сергеевич остановил первую попавшуюся машину, и они поехали к «Интуристу». Шинкарев еще просил, чтобы ехали побыстрее. «Ну, дальше ты все знаешь», — закончил Глеб.

Но все это я узнал после, а сейчас мы молча спускались по лестнице и не знали, куда нас ведет Шинкарев.

Мы вышли на улицу. Я мельком взглянул на стеклянную дверь гостиницы, на то место, где только что стоял «Мустанг», и мне стало не по себе.

Если бы Шинкарев не знал, кто мы и откуда, еще можно было бы сбежать. Рванули бы в разные стороны — и поминай как звали. Но тут…

— Мне можно уйти? — спросил Глеб.

— Нет, — коротко ответил Петр Сергеевич.

«В милицию ведет», — думал я вначале. Когда же прошли мимо отделения, я решил, что он хочет доставить нас прямо в прокуратуру. Но Петр Сергеевич не свернул вправо, где на улице Софьи Ковалевской было место его работы.

«Куда же ведет? Может, в тюрьму?» Где находится тюрьма, я не знал. Не видел нигде такой вывески.

Я уже не озирался по сторонам, а смотрел себе под ноги и думал о том, что со мной будет. Мама, наверное, всплеснет руками: «Нет, не верю. Эдик на это не способен». Отец помрачнеет и скажет: «Допрыгался». Учительница осенью объявит классу: «Эдика Свиридова в этом году не будет с нами…»

— Садитесь, — услышал я голос Виталькиного отца.

Мы были в парке. Вместе со всеми я сел на скамейку.

Откуда-то издалека доносились плавные звуки труб. Репетировал духовой оркестр. Какой-то старинный вальс обрывался на одном и том же месте. Вальс был медленный и грустный. Сейчас даже Силин со своей трубой был бы в тысячу раз приятней. За спиной жужжали над цветами пчелы. Ровное, бесконечное их жужжание лилось, как струйка воды из незакрытого крана.

Слева на площади, за липовой аллеей, малышня гоняла мяч. Слышались крики, визг, смех.

Молодая женщина провезла мимо нас коляску. Она покачивала ее и что-то напевала…

Не пойму, отчего я вдруг стал ко всему прислушиваться, приглядываться? Словно это меня интересует. Словно это все мое.

А может, и есть мое? Раз я все это слышу и вижу. Будет ли все это завтра там? Где — там?

— Ну, что же, — сказал Петр Сергеевич, — давайте обо всем поговорим.

Вечером я вышел из дому, пересек двор и направился к подъезду, в котором жил дядя Вася.

Я медленно поднимался по лестнице и думал: зачем я иду к нему, что скажу и что он мне скажет?

Разговор с Петром Сергеевичем крепко засел в моей голове. Конец нашей затеи мог быть только плохим. Если б нас поймали, история с дядей Васей опять всплыла бы, но на этот раз все обернулось бы хуже. Как-никак с него начались неприятности для немца. «Я, может, и сам с удовольствием дал бы Кернеру по физиономии, — сказал Петр Сергеевич. — В концлагере насмотрелся на их дела… Но преступник, вышедший на свободу после заключения, уже не считается преступником. Тронуть его никто не имеет права. Его, как и всех, охраняет закон. А кто закон нарушает, несет наказание. Вас бы тоже по головке не погладили. И родителям бы досталось». — «Да мы его пугнуть хотели», — попробовал оправдаться Диман. «Ото такими-то камнями?» — усмехнулся Петр Сергеевич. «Еще небольшие взяли. По совету вашего Витальки», — вставил я. «Витальки?» — переспросил он, и лицо его сразу стало усталым, серым.

Он долго молчал, а потом заговорил о предательстве. Он сказал, что Глеб, сообщив ему о нашем плане, вовсе не стал предателем, потому что лучше нас во всем разобрался и действовал ради того же дяди Васи. К тому же Глеб открыто предупредил, что помешает мам, а вот Виталька… «Виталий, — глухо проговорил Петр Сергеевич, — вел себя как предатель. Захотел посмотреть представление. А я ему раньше вас обо всем рассказал… Как же он?…» Петр Сергеевич сидел хмурый и подавленный. Мне даже жаль стало этого человека с седыми висками, который только что казался таким сильным и грозным.