Саджо и ее бобры - Куоннезина Вэши - Страница 20

Он вернулся в лагерь и сказал убитому горем отцу, что не надо больше печалиться. Старого вождя окружили индейцы, и он долго рассказывал им, как удалось найти следы. Он уверял Гитчи Мигуона, что огонь не погубил детей. Большое Перо слушал его, сжимая обгоревшую крышку корзинки, и не мог успокоиться.

Вечером, после того как разбили лагерь и стало темно, Гитчи Мигуон поднялся на огромный голый утес, у ног которого распростерлась разоренная пожаром земля. С омраченным скорбью лицом индеец поднял руки к небу и стал молиться вслух:

— О-уэй, о-уэй, Маниту! Владыка леса, сохрани моих детей от беды! Сохрани их от гибели!

Если их не станет, погаснет моя жизнь, как этот пепел сгоревшего леса у ног моих!

Солнце не светит мне больше, и я не слышу песен птиц. Только веселый голосок Саджо звучит в моих ушах, а перед глазами стоит отважное лицо моего сына — взором сокола встречает он огненного врага!

О Маниту, я поступил дурно! Я признаю свою вину. Это я ранил сердечко моей Саджо, это я затуманил грустью ее глаза.

О Гитчи Маниту, верни их невредимыми в Долину Лепечущих Вод! Сохрани их! О-уэй! О-уэй!

И в то время как голос его раздавался над опустошенной пожаром землей, позади в свете месяца сидел седовласый вождь с лицом, покрытым морщинами. Он мерно и тихо ударял в расписной барабан.

А Саджо и Шепиэн, ничего об этом не зная, спешили все дальше и дальше от Долины Лепечущих Вод. Они давно пересели с парохода в поезд. Вперед, сквозь тьму ночи, к городу, с быстротой ветра мчали их колеса.

Глава XIII. МАЛЕНЬКИЙ УЗНИК

Но что же случилось с Чикени?

Вспомним тот день, когда торговец унес бобренка из дома Большого Пера и, казалось, вырвал зверька навсегда из жизни друзей.

Пять дней в пироге на пути к Поселку Пляшущих Кроликов прошли для Чикени довольно благополучно: его поил и кормил индеец, один из спутников торговца. Бобренку только недоставало Чилеви и, наверно, было непонятно, куда вдруг исчезли Саджо и Шепиэн. Он начал тосковать, часто скулил и все ждал, что Саджо, как всегда, откликнется на его зов.

Все было напрасно — приходил чужой индеец, менял воду и давал корм. По поручению торговца этот человек поехал с Чикени на пароходе, довез его до железной дороги, получил за бобренка деньги и там покинул его: зверек больше его не интересовал.

Здесь бобренок начал громко скулить и рваться на свободу; он, наверно, думал, что приехал домой, и ждал, что дети освободят его из душного и неудобного помещения.

Но никто не пришел.

Он стал грызть ящик. Тогда послышались какие-то чужие, недобрые голоса. Он попробовал было выкарабкаться по стенкам своей темницы, но они были слишком высоки; грубые голоса продолжали кричать, и кто-то застучал по ящику.

Сам не свой от страха, бобренок лежал теперь не двигаясь и только скулил в тоске. Где же, где Саджо? Она всегда утешала его в беде и брала на руки. И где Чилеви? Ведь он никогда еще не разлучался с братцем больше чем на час.

Скоро Чикени очутился в поезде, который помчал его с грохотом и ревом. Когда поезд тронулся, бобренок забыл закрыть уши, что бобры обычно делают при неприятных звуках или во время плавания, чтобы в уши не попала вода. Оглушенный и испуганный невероятным шумом, Чикени в своем неистовом стремлении вырваться на свободу бросился вниз головой в поилочку, видно приняв ее за нырялку, и перевернул ее. К довершению всех бед теперь его начала мучить жажда. И есть было нечего. Его выхватили из дома так быстро и неожиданно, что Саджо не успела положить в ящик хоть кусочек хлебца, которого хватило бы ему на несколько дней пути, а никто другой так и не позаботился о его еде. И вот, измученный голодом, жаждой, тоской, испуганный до полусмерти, Чикени снова принялся грызть ящик, чтобы вырваться на волю. И если бы он не сломал о гвоздь один из острых резцов, то, наверно, добился бы своего, но теперь было слишком больно работать зубами.

Вся подстилка — ее и было-то немного — загрязнилась, и, когда поезд мчался, бобренка швыряло из стороны в сторону; он налетал на твердые стенки ящика, и все тельце его ныло от ушибов. Чикени пробовал удержаться посередине своей темницы, подальше от твердых стен, но у него ничего не получалось.

Один раз проводник сжалился над зверьком и поделился с ним завтраком — бросил ему корочку хлеба. Бобренок уцепился лапками за его руку, и этот человек решил, что Чикени — опасный зверь; он не знал, что бобренок просил помощи. После этого никто больше не подходил к ящику, поилочка по-прежнему оставалась без воды, никто не кормил Чикени, никто ни разу не переменил ему сбившуюся, грязную подстилку.

Бобренок продолжал жалобно скулить, и все звал и звал своих маленьких друзей, которые теперь не могли услышать его жалобный детский голос. Он просил их прийти и освободить его от большого несчастья, которое обрушилось на него. Грохот колес заглушал его слабый голосок, и никто, никто не обращал на него никакого внимания.

Много раз поезд останавливался и снова, рванувшись с места, мчался дальше, швыряя бобренка от одной стенки к другой в его тесной темнице. Даже когда поезд сделал последнюю остановку, мучительное путешествие не кончилось — тряска на грузовике была еще сильнее, чем в поезде. Только потом наступил покой.

Кто-то с треском и скрипом открыл ящик, чья-то большая, сильная рука бережно подняла бобренка за хвост, другая перевернула Чикени головой кверху, палец погладил одну из усталых горячих лапок, а тихий голос промолвил какие-то ласковые слова — и бобренку сразу стало легче.

Это был Элек — смотритель, который ухаживал за зверями, и сторож в зоологическом саду, куда направили Чикени. Он очень хорошо знал свое дело. Увидев, в каких ужасных условиях пришлось ехать зверьку и какой он был грязный и жалкий (это чистюля Чикени!), Элек раздраженно сказал агенту по перевозке:

— Ни воды, ни корма! Нос как в огне, потрескался хвост, переломаны зубы! Разве так перевозят бобров? Это просто безжалостно! Ну, ничего, малыш, мы тебя приведем в порядок, — добавил он, ласково взглянув на бобренка.

Смотритель уже все заранее приготовил для приема маленького гостя, так как его появление не было неожиданностью, — контору зоологического сада уведомили о его прибытии.

Скоро Чикени доставили в его новое жилище. Оно было выстроено из чего-то твердого, похожего на камень, только камень гораздо приветливее. Со всех сторон возвышалась железная решетка.

И в этой тюрьме, сооруженной из железа и цемента, Чикени, зверек, который не совершил никакого преступления, должен был просидеть до конца своих дней. Ласковый, нежный бобренок теперь считался диким и, должно быть, опасным зверем.

Здесь было особенно тесно после привольного озера, на берегу которого бобренок прожил большую часть своей коротенькой жизни. Но Чикени пока не жаловался — он почуял воду и забыл обо всем. Он увидел перед собой глубокий прозрачный пруд, не очень большой, но в нем была вода. Бобренок бросился туда и, плавая на поверхности, стал жадно пить. Живительная влага освежила его тело, облегчила боль в лапках и хвосте. Отмокли и комья грязи, прилипшие к шерстке, пока он плавал взад и вперед. После трехдневного мучительного пути — грохота, голода, грязи, — это купание показалось бобренку верхом блаженства. Он думал, что это нырялка. Там, где-то внизу, выход, через него он, конечно, попадет в родное озеро и на берегу встретится со своими товарищами по играм. Чилеви прибежит навстречу и будет кататься от радости на своей пушистой спинке, а Саджо возьмет его, Чикени, на руки, прижмет к себе и будет шептать что-то на ушко, щекоча маленькое смешное местечко под подбородком. И тогда все тяжелые дни будут забыты.

И вот с важным видом Чикени нырнул прямо вниз, но налетел головой на цементное дно бассейна. Удар оглушил бобренка. Немного погодя он снова нырнул, вторая попытка кончилась такой же неудачей. Он начал царапать лапами и пробовал грызть зубами цементное дно, ища выхода в тоннель, но только поломал себе коготки и еще больше повредил зубы. Тогда бобренок выкарабкался из пруда, побрел к решетке и попытался пролезть через нее, но железные прутья не пускали. Чикени хотел перегрызть их — все напрасно, его поломанные зубы даже не поцарапали железа. Он стал бегать по своей тюрьме, иногда останавливался, пытаясь подрыть землю, но под ногами всюду был цемент. Долго он метался так от пруда к решетке, грыз железные прутья, скреб цемент; наконец, обессилев, растянулся на холодном полу и заскулил от тоски. Так, бывало, скулил он и раньше, когда нападет тоска; тогда Саджо убаюкивала его, и он урчал от радости. А как ему хотелось дотронуться лапкой до шелковистой шерсти Чилеви! Но здесь нет ни Саджо, ни Чилеви, только тюрьма, где заперт несчастный малыш.