Саджо и ее бобры - Куоннезина Вэши - Страница 11

Если случалось какое-нибудь неожиданное происшествие, то виновником его неизменно бывал не кто иной, как Чилеви, и во всех скандалах голос сорванца-бобренка заглушал все остальные голоса; его можно было слышать из самых неожиданных мест и в любое время.

Нельзя сказать, чтобы Чикени был тихоней, — и он не прочь был повозиться, как всякий бобренок. Только иногда он вдруг прервет свою игру, словно что-то промелькнет в его головке, — быть может, это было смутное воспоминание о родном пруде, — и тогда, если около него не было Саджо, он, бывало, брел на своих неуклюжих ножках искать ее. Найдет, усядется рядышком и начнет прихорашиваться. Потом ляжет возле девочки, положит свою мордочку к ней на колени и станет лепетать что-то на своем таинственном бобровом языке — должно быть, рассказывать, что за беда с ним случилась; или же лежит с полузакрытыми сонными глазами, издавая какие-то тихие звуки, то ли от удовольствия, то ли от тоски, а может быть, он что-то лепетал о любви — мы этого не знаем. Очень, очень хорошие друзья были эти двое, и там, где появлялся один, скоро появлялся и другой.

И теперь, вспоминая те далекие счастливые дни в Обисоуэй, все шалости, проказы и работу (не слишком тяжелую), все эти игры, я затрудняюсь вам сказать, кто из этой компании был счастливее — те ли, у кого были две ноги, или же те, у кого их было четыре. Одно могу сказать: что это была веселая, счастливая четверка из Долины Лепечущих Вод.

Ломтики хлеба становились меньше и меньше. Прошло уже несколько дней, как Большое Перо отправился за запасами, а он все еще не возвращался. Мука почти вся вышла. Дети и бобры стали недоедать.

Но однажды, когда дружная четверка вернулась с прогулки, они застали в хижине Гитчи Мигуона. Он выглядел серьезным и очень озабоченным, хотя большой мешок муки и какие-то свертки с продуктами лежали на полу. Тут же стоял белый человек, незнакомец, держа в руках какой-то ящик.

Большое Перо ласково приветствовал сына и дочь, но не улыбнулся им, как обычно; почему — дети не могли понять. Незнакомец тоже стоял молча.

Что-то было неладно. Даже бобрята словно почуяли беду и сидели притихшие, будто выжидая, — животные часто чувствуют настроение людей.

Шепиэн понял, что отец сказал гостю по-английски, потому что он учился в школе.

— Вот они. Какого вы себе берете?

Что это может значить? Что он хотел этим сказать?

С тоской, внезапно защемившей сердце, Шепиэн взглянул на сестру. Она еще ничего не поняла.

— Дайте мне получше присмотреться к ним, — ответил незнакомец отцу. — Пусть побегают немного.

Это был толстый человек с багровым лицом и холодными голубыми глазами. «Как стекло или лед», — подумал про себя Шепиэн.

В карих глазах Большого Пера засветилась грусть, когда он взглянул на детей. Он попросил незнакомца подождать немного, пока он поговорит с сыном и дочкой.

— Саджо и Шепиэн, моя дочь и мой сын, — сказал Гитчи Мигуон по-индейски, — я должен вам кое-что сказать.

Теперь Саджо уже поняла, что пришла беда Она придвинулась к Шепиэну и робко взглянула на незнакомца.

— Почему… почему он так уставился на бобрят?

— Дети, — продолжал отец, — вот новый скупщик пушнины из Поселка Пляшущих Кроликов. Того человека, с кем я имел дело раньше и кто был нашим другом, уже нет. Теперь хозяйничает новая торговая компания, и они требуют, чтобы я уплатил долг. Мой долг велик, и я не смогу его уплатить, пока не кончится зимняя охота. Старые хозяева всегда рассчитывались с индейцами весной, но эти ждать не хотят. Вы сами знаете — у нас дома нет никаких запасов. И теперь мы ничего не получим, пока я не уплачу свой долг. Что же делать? Мне придется вместе с другими индейцами нашего селения отправиться далеко, на озеро Мускодейсинг, чтобы грузить товары для белых хозяев. Моя работа оплатит долг, но я не получу денег до своего возвращения. Чем же вы будете жить все это время? Я не могу бросить вас здесь голодными. Этот человек оставит нам провизию, — Большое Перо указал на мешок и другие свертки, — но взамен он хочет… он хочет взять одного из бобрят.

Отец замолчал Никто не пошевелился, даже бобрята.

— Ручные бобры высоко ценятся, — продолжал Большое Перо. — Зверек останется в живых Но мне тяжело за вас, мои дети, и… — он посмотрел на Чилеви и Чикени, — и за маленького бобренка, с которым нам придется расстаться.

Шепиэн стоял выпрямившись, безмолвно; его черные глаза в упор смотрели на торговца.

Саджо, не веря своим ушам, прошептала:

— Разве это правда? Нет, этого не может быть!

Но Шепиэн не проронил ни слова, только обнял сестренку и продолжал сурово смотреть на человека, который пришел, чтобы отнять у них радость. Он подумал о своем ружье — оно было заряжено и стояло совсем близко, в углу. Но можно ли ослушаться отца? Шепиэн не двинулся с места.

Торговец съежился под взглядом этого четырнадцатилетнего мальчика и, схватив одного из бобрят, поспешил посадить его в ящик и задвинул крышку.

— Значит, через два дня мы увидимся в поселке, — сказал он, кивнув головой Гитчи Мигуону, взял ящик под мышку и захлопнул за собой дверь.

Тогда Саджо тихо опустилась на колени возле брата и уткнулась лицом в его рукав.

Торговец выбрал Чикени.

А Чилеви вдруг стало очень страшно. Недоумевая, в чем дело, он спрятался в своем домике.

Глава VIII. САДЖО СЛЫШИТ ГОЛОС МАТЕРИ

Наутро три пироги отчалили от берега озера. В Поселке Пляшущих Кроликов, где находилась американская контора по сбыту пушнины, Большое Перо и семнадцать его односельчан-индейцев должны были нагрузить товарами каноэ, и плыть дальше на север, к озеру Мускодейсинг, на берегу которого была вторая контора того же американского предприятия.

Индейцы отправились на заработки, чтобы иметь возможность уплатить свои долги новым хозяевам. Бригаде — так назывался караван пирог — предстоял очень дальний путь: Целый месяц, а может быть, и больше пройдет, пока туда доберешься. Саджо, Шепиэн и Чилеви остались одни в Долине Лепечущих Вод.

Когда торговец вдруг захлопнул дверь, унося бобренка, которого Саджо любила больше всех на свете, если не считать отца и брата, девочке показалось, будто и на сердце ее захлопнулась дверь и незнакомец унес его в своем ящике вместе с Чикени.

Все изменилось после этого в жизни детей и бобрят. Не слышно было веселых игр около вигвама, не звенели песни, не раздавался детский смех на озере. Чилеви больше не шалил, его пронзительный голос, который привыкли слышать всегда и везде, вдруг затих. Бобренок совсем перестал играть, забыл свою потешную пляску и все бродил понурый взад и вперед вдоль озера, целыми днями искал Чикени. Казалось, в его маленькой головке не укладывалось, что братца больше нет.

Каждое утро как будто с новой надеждой Чилеви рысцой выбегал из хижины и начинал свои поиски, заглядывая во все уголки вигвама, шаря в тростниках и траве, где они так часто боролись, грелись рядышком на солнце и прихорашивались. Он плавал взад и вперед вдоль берега, обнюхивал все свои бобровые пристани, нырял через бочку в шаткую бобровую хатку. Его не оставляла уверенность, что он найдет братца.

Так и проводил он в поисках целые дни, пока не уставал до изнеможения; тогда он медленно брел на своих коротких ножках вверх по тропинке к хижине. Там он залезал в осиротевшую каморку и лежал тихо-тихо. Чилеви не был больше ни бесшабашным шалуном, ни шумным проказником, он был просто печальным, тоскующим бобренком. Он не был теперь Большой Крошкой, он был просто Крошкой, потому что остался единственной Крошкой, — другой у детей не оыло.

Саджо и Шепиэн ходили за Чилеви по пятам и прикидывались, будто и они тоже ищут Чикени. Конечно, они знали, что поиски бесполезны, но не могли равнодушно смотреть на скитания осиротевшего зверька. Когда он обедал, дети присаживались на корточках и держали его блюдечко с обеих сторон. Иногда одна или две большие слезы скатывались в кашицу, когда Саджо вспоминала о Чикени, — бедная Маленькая Крошка, его теперь нет с ними… А он был такой нежный и ласковый, чуть-чуть грустный! Где же он теперь? В большом городе, где негде бегать и играть, где нет домашнего хлеба баннок и нет веселья.