Операция «Минотавр» - Кунтс Стивен - Страница 113

– Вам нужен лифт вон у той стены. Третий этаж, повернете налево, потом еще налево, четвертая или пятая дверь справа.

– Я найду.

Она улыбнулась и ответила на новый телефонный вызов. Бабун направился к лифтам и нажал кнопку.

Вагнер оказался мужчиной чуть за пятьдесят, с редкими седыми волосами, порывистым и энергичным. Вид у него был бодрый и подтянутый, несмотря на довольно большой животик.

– Вы из программы А-12?

– Да, сэр.

– Вы знаете, зачем вас пригласили?

– Понятия не имею.

– Повесьте шинель и фуражку вон на тот стул. И садитесь, пожалуйста. – Доктор Вагнер убрал со стула кипу историй болезни, не зная, куда бы их пристроить. В конце концов он положил их на край стола, а сам уселся рядом.

Стул возле стола уже был завален бумагами на полметра.

Вагнер присмотрелся к мундиру Бабуна и заговорил:

– Ужасная погода. Особенно для бездомных. Полиция и благотворительные организации подбирают их десятками и направляют тех, кто нуждается в медицинской помощи, к нам.

Бабун вежливо кивнул, гадая, какое это все имеет отношение к флоту.

– На той неделе у меня появился больной – во время этих ужасных холодов, когда ночью температура опускалась до минус восемнадцати. – Он покачал головой. – Не человек, а развалина. Ему пришлось ампутировать все пальцы на руках и ногах. Уцелела только культя одного большого пальца. Он умирал от переохлаждения, гангрены и алкогольного отравления, когда его подобрала полиция. Пришлось также ампутировать уши, кончик носа и часть верхней губы. На них пошла гангрена, видимо, еще от бури в конце января.

Заметив выражение лица Бабуна, врач добавил:

– Как ни удивительно, он, видимо, выживет. Печень – понимаете, у алкоголиков она обычно величиной с футбольный мяч, а у этого нет. Затронута, конечно, но не в такой степени.

– Поразительно.

– Да. Как бы там ни было, этот человек большую часть времени бредит, но иногда бывают моменты просветления. Вот мы и подумали, может, вы сумеете опознать его.

Бабун вежливо улыбнулся:

– У нас во флоте, конечно, встречаются самые диковинные типы, но наше подразделение в последнее время никого не теряло.

– Отпечатки пальцев у него снять нельзя, – продолжал врач. – Пальцев нет. Ни бумажника, ни документов, ни украшений, но он же, в конце концов, кто-то.

– Он не называл себя?

– Нет. Но все время зовет какую-то женщину, видимо, жену или дочь. Джуди. Фамилию не упоминает. И это он произносит только в редкие моменты просветления.

Бабуну Таркингтону сделалось жарко. Он поправил галстук.

– Вы, наверное, навидались таких типов, – выдавил он.

– Еще бы. В основном это шизофреники. Душевное расстройство, отягощенное алкоголем и наркотиками. Идемте взглянем на него. Вы человек занятой, и я не хочу вас долго задерживать. Конечно, один шанс из тысячи.

Бабун поднялся, перекинув шинель через локоть и сверху водрузив фуражку.

– Откуда вы знаете, – спросил он, когда они шли по коридору, – что эти опустившиеся личности – не преступники?

– Некоторые их них – несомненно. Мелкие воришки и всякое такое. Но прокуратура такой мелюзгой не интересуется. А если даже найдется тот, за кем они охотятся, он вряд ли будет в состоянии предстать перед судом.

– Понятно.

– Нам приходится отправлять их в психиатрическую лечебницу Святой Елизаветы на лечение и экспертизу в надежде, что когда-нибудь они смогут понять, в чем их обвиняют и как защищать себя.

– Очень благородно, – заметил Бабун.

– Я чувствую иронию в вашем тоне. – Врач остановился у двери на лестницу, придерживая ее рукой. – Вообще-то всех этих бродяг следует отправлять туда. Они совершенно не способны обихаживать себя. Судьи и адвокаты – это такие ослы.

– Что вы имеете в виду?

– Если кого-то должны подвергнуть суду, мы должны получить у судьи ордер на недобровольное содержание. Необходимо доказать, что человек, которого мы намерены содержать в больнице, представляет опасность для себя или для других. Если судья соглашается, мы можем держать этого человека шесть месяцев. Потом проходит повторное слушание о продлении этого срока. А группа адвокатов-добровольцев бесплатно представляет интересы таких людей. Прокуроры же с самыми благими намерениями стараются выгнать этих больных людей из заведения, где им обеспечен уход, обратно на улицу, где они быстро спиваются и умирают с голоду.

– У нас действительно великая страна, – пробормотал Бабун.

Доктор открыл дверь и начал спускаться по лестнице.

– В Америке наших дней свобода для тех, кто не в состоянии обеспечить себя, не может держать тело и душу в гармонии, означает свободу совершать самоубийство с помощью бутылки на тротуаре, пока мир равнодушно проходит мимо. Политикам наплевать на эту проблему – ведь эти люди не ходят голосовать. Никакой проблемы нет, говорят юристы. Бродяжничество и алкоголизм – не преступления, говорят судьи. Сделать ничего нельзя.

– Тот человек, к которому мы идем, – он опасен?

– Только для самого себя. И юристам на это наплевать.

Они шли по коридору мимо двустворчатых дверей с маленькими окошками, которые вели в палаты. Бабун видел больных на койках, ощущал запах дезинфекции. Сновали санитарки. Отовсюду доносились стоны, а кто-то монотонно изрекал непристойные слова, словно читал манеру безумца.

– Что с ним будет?

– Когда снимут бинты? Отправим в лечебницу Святой Елизаветы, а там попытаются оформить недобровольное содержание – кто знает, может, им это удастся. Но через шесть месяцев, или через год, или через полтора судья отпустит его. И он умрет от пьянства где-нибудь в аллее. Или зимой от холода, если полиция не сумеет его вовремя подобрать.

Доктор повернул налево и вошел в дверь.

Больной уставился в пятно на потолке. Обе руки у него были забинтованы до локтей. Под одеялом в том месте, где должны были быть ступни, выпирали бугры.

Часть верхней губы отсутствовала. Над десной были видны крупные швы. Бинты на ушах и носу были стянуты широкой лентой. Туловище было привязано к койке ремнями.

– Подойдите сюда, чтобы он вас видел. Видимо, алкоголь разрушил у него боковое зрение. – Лейтенант неохотно ступил на место, указанное врачом, и помахал рукой перед глазами больного.

Глаза задвигались. Они фиксировались то на руке, то на лице врача. Затем переместились на Бабуна, на его темно-синий мундир.

Человек на койке попытался заговорить.

– Постарайтесь, – сказал ему врач. – Назовите себя.

– У… у…

– Ваше имя? Пожалуйста, скажите ваше имя.

– У… – Он смотрел на мундир, на галуны, крылышки, медные пуговицы, золотые нашивки на рукавах. – Джу-ди. Джу-ди. – Он не сводил взгляда со сверкающих крылышек на груди Бабуна.

– Вот опять, – обратился врач к Бабуну. – Иногда он бормочет что-то насчет А-12. Конечно, это может быть номер квартиры, но я помню, что в газетах писали насчет этого нового морского самолета, вот и решил позвонить вам. На всякий случай. – Врач вздохнул. – Хотел бы я знать, кем ему приходится эта самая Джуди. Может быть, дочерью, которая хотела бы заботиться о нем или хотя бы знать, где он находится. Он явно привязан к ней. – Он перешел на резкий, деловой тон: – Так вы узнаете его?

Глядя на человека, неподвижно лежавшего на койке, Бабун Таркингтон размышлял: голодная смерть под забором на морозе – или же теплая камера на протяжении тридцати или сорока лет с трехразовой кормежкой.

Наконец он произнес:

– Я никогда в жизни не видел этого человека.