Воздухоплаватель - Кунин Владимир Владимирович - Страница 22

— Клава... Клавочка! — бормотал Заикин и расшвыривал тяжеленные огненные обломки в разные стороны.

Он схватил огромный остов фюзеляжа и с диким напряжением оторвал его от земли.

— Помогите, кто там есть!.. — закричал он, подставляя плечо под полыхающие шпангоуты.

И в эту же секунду к нему подскочили маленький, тщедушный Петр Пильский и великий князь Александр Михайлович.

Они перехватили у Заикина фюзеляж «Фармана».

— Держи! — крикнул Заикин и, нагнувшись, поднял окровавленную Клотильду на руки.

— Немедленно в мой автомобиль! — крикнул великий князь.

Несколько офицеров бросились на помощь великому князю и Петру Осиповичу Пильскому.

— Бегите за ним! — крикнул подполковник Ульянин Пильскому.

И Пильский побежал за Иваном Заикиным. Обожженный, с кровоточащими руками, в сгоревшей рубашке, Иван Заикин почти бежал с Клотильдой де ля Рош на руках.

За ним семенил Петр Осипович.

— К автомобилю, Ванечка... К автомобилю... — бормотал он.

Но Заикин ничего не слышал. Он смотрел в залитое кровью лицо умирающей любимой женщины и говорил ей на бегу!

— Клавочка... Родненькая ты моя! Это я во всем виноват, скотина я неграмотная. Не смог я твоего нисьмишечки прочитать раньше, все стыдился попросить кого-нибудь...

Де ля Рош открыла глаза, увидела Ивана и слабо улыбнулась.

— Бог ты мой, хорошо-то как! — обрадовался Заикин, и слезы потекли у него по лицу. — Петенька, очнулась она, слава тебе, Господи!

Де ля Рош с трудом сказала несколько слов.

— Что? Что она сказала, Петенька? — на бегу спросил Заикин у Пильского.

— Мне кажется, что я всю жизнь любила тебя, — перевел задыхающийся Пильский.

— И я тебя, солнышко ты мое, бесстрашная ты моя птичка... — сказал Заикин и беспомощно посмотрел на Пильского.

И Пильский повторил то же самое по-французски. Клотильда коротко спросила о чем-то, и Пильский тут же сказал по-русски:

— Я умираю?

— Нет! Нет! Нет! — закричал Заикин в ужасе. — Мы с тобой еще сто лет проживем! И все только счастливо, только счастливо! Мы с тобой над всей Россией летать будем!

И Пильский синхронно переводил Клотильде де ля Рош все, что кричал Иван Заикин.

Они бежали через все поле — Заикин, держа на руках Клотильду де ля Рош, и маленький задыхающийся Петр Осипович Пильский.

Де ля Рош слабо улыбнулась и произнесла два слова.

— Она просит поцеловать ее, — перевел Пильский.

— Сейчас... Сейчас...

Де ля Рош настойчиво повторила эти два слова. И Пильский снова перевел:

— Поцелуй ее.

Заикин замедлил бег и с великой любовью, боясь причинить ей лишнюю боль, поцеловал ее.

И в эту же секунду голова Клотильды де ля Рош откинулась, и глаза ее, устремленные в небо, застыли в мертвой слепоте.

Заикин остановился посреди поля, медленно опустился на колени, да так и остался, осторожно и нежно покачивая на руках тело Клотильды де ля Рош, словно не умерла она, а только уснула и он очень боится ее разбудить.

К одесскому вокзалу медленно подкатывал петербургский поезд.

В купе спального вагона молча сидели Заикин и Пильский. Вещи были собраны, котелки на головах. Сейчас выходить.

Остановился поезд. Пильский и Заикин встали, взяли свои вещи и, не говоря ни слова, пошли к выходу.

Афиши о полете Заикина украшали здание вокзала.

На перроне стояли Куприн, Ярославцев, Риго, франтик и Пташников. Чуть поодаль — группа чисто одетых торжественных амбалов. Старый портовый грузчик, который преподносил Заикину «козу» на арене одесского цирка, держал в огромной лапище один георгин.

Заикин и Пильекий сошли на перрон и сразу же попали в объятия встречающих.

Куприн тихонько сказал Заикину:

— Мы все знаем,. Ванечка.

Усы Заикина дрогнули.

— Тем лучше. Не будет нужды пересказывать.

Стоявший сзади всех Травин передал Пташникову хлеб-соль на вышитом полотенце, и Дмитрий Тимофеевич с низким поклоном протянул его Заикину.

— Ну, здравствуй, Иван Михайлович! — начал Дмитрий Тимофеевич. — Здравствуй, ты наш богатырь, превозмогший все науки ради большого и светлого...

— Здравствуй, Дмитрий Тимофеевич, — прервал его Заикин. — Здравствуй, благодетель ты мой...

Он сунул хлеб-соль франтику, который тут же отщипнул кусочек, попробовал и презрительно сказал Шарлю Риго:

— Чтоб я так жил, что эта краюха была испечена по случаю отмены крепостного права.

Поближе подвинулась группа огромных молчаливых грузчиков.

— Мы, Ванька, тебя провожали. Мы тебя и встречаем, — сказал старый амбал и протянул Заикину георгин.

Заикин крепко расцеловался с ним и сказал Ярославцеву:

— Откупи самый лучший ресторан на всю ночь! — Повернулся к старому амбалу и попросил: — Скажи всем портовым грузчикам, всей босоте приморской, кто меня помнит и любит, что Ванька Заикин приглашает их ужинать ради встречи. И пусть кто в чем приходят. Фраки не требуются. — И пояснил всем, кто его встречал: — Я сегодня хочу только со своими быть. Я последнее время терял близких мне людей, и в какую-то минуту показалось, что я остался совсем один. Вот я и хочу сегодня убедиться в своей ошибке...

В самом лучшем ресторане Одессы, среди плюша, амурчиков и золотой лепнины по стенам, шел дым коромыслом.

Гремел оркестр, метались затянутые во фраки официанты, плясали грузчики с портовыми босяками, шли споры про то, как ловчее спускать грузы в трюмы, рассказывались невероятные истории о легендарных силачах-амбалах и пелись разные песни. И ни одной женщины.

Куприн, Заикин, Ярославцев, Пильский, Саша Диабели, Риго и франтик сидели за отдельным столом. Перед Заикиным стоял стакан с молоком, и он потихоньку тянул из него маленькими глотками.

— Не простит тебе Пташников! — говорил Ярославцев Заикину. — Не простит!

Заикин окинул взглядом зал, улыбнулся и внимательно посмотрел на каждого из своих друзей:

— Плевать. Я ему завтра из своей доли сбора остаток долга выплачу — и аэроплан мой!

— Ти-ха!!! — громовым голосом рявкнул старый амбал.

Оркестрик сбился и испуганно замолчал.

Остановились танцующие пары. Мимо пробегал официант с подносом. Старик перехватил его за шиворот, приподнял над полом и назидательно произнес:

— Ну, сказал же тиха. Куда ты мечешься?

Он осторожно поставил официанта на пол, и тот замер в ужасе.

— Ванька! — сказал старый амбал и поднял стакан с водкой. — Я к тебе обращаюсь. Встань!

Заикин встал.

— Мы тебе про чувства свои говорить будем. Только ты, господин Куприн, не смейся, ежели я что не так скажу.

— Что ты, Петрович! — сказал Куприн. — Как можно?

— А чувства, Ванька, у нас к тебе вот какие: вроде как у старой портовой шлюхи, которая всю жизнь путалась черт-те с кем за корку хлеба и за стакан кислого вина, а потом, когда жизнишка ей показалась и вовсе конченной, вдруг невесть от кого ребеночка родила. Представляешь, Ванька, принадлежала эта бедолага всем и каждому, а у самой ей ничего за душой не было. А? И вдруг ей Бог ребеночка послал! Да как же она должна его любить, как ограждать должна от своей мерзкой жизни?! А ежели он, ее молитвами, и впрямь хорошим человеком вырос, да еще и талантом сподобленный, как же она им гордиться должна! Как она в этой гордости должна возвыситься надо всеми, кто ею помыкал раньше?! Вот мы и гордимся тобою, Иван, что ты из чрева нашего вышел... А ежели ты там на аэроплане покалечишься или бороться да железо гнуть устанешь, а то и просто сердцем ослабнешь — ты приходи к нам в порт обратно. Мы тебя завсегда ждать будем. Хоть ты теперь как авиатор только молоко и трескаешь...

Зал чуть не рухнул от криков, аплодисментов и хохота.

— Шура, — сказал франтик Шарлю Риго и смахнул слезу, — это Одесса... Это моя Одесса.

У закрытых дверей ресторана стояли городовой и швейцар.

Подъезжали коляски к ресторану, подходили господа с дамами, спрашивали изумленно: