Старшина - Кунин Владимир Владимирович - Страница 12

Долизали, сдали посуду и пустую банку представителям наряда и подошли к Кацубе.

— Разрешите присесть, товарищ старшина? — почтительно спросил Менджеридзе.

— Валяйте, — сказал Кацуба.

К ним подтянулось еще несколько человек.

— Разрешите, товарищ старшина?

— Уже разрешено.

— Товарищ старшина, — проникновенно начал Никольский, — вот мы сейчас смотрели на вас, и нам вас так жалко стало... Ну просто слезы из глаз...

Кацуба удивленно посмотрел на Никольского. Кто-то прыснул.

— Нет, правда! — Никольский честно округлил глаза. — Ведь вам так трудно с нами.

— Ни хрена подобного, — презрительно сказал Кацуба. — Это вам со мной трудно, а не мне с вами.

— Ну что вы, товарищ старшина! — возразил Менджеридзе. — Нам с вами замечательно!

— Какие могут быть счеты! — воскликнул Никольский. — Одна семья. Как пишут в газетах, славное воинское братство. Нет, серьезно, товарищ старшина... Мы как представим себе, что в то время, как мы на полетах или в УЛО, вы, товарищ старшина, в опустевшей казарме, в каптерке... ОВС... ПФС... Так жалко вас! Так жалко...

Кацуба уже ждал подвоха, но пока еще не понимал откуда.

— Неужели вам все это не надоело? — попытался ускорить события Менджеридзе.

— Он, товарищ старшина, не то хотел сказать, — быстро проговорил Никольский и тихонько показал кулак Менджеридзе. — Он, товарищ старшина, хотел предложить вам, как человеку, прожившему с нами бок о бок целый год, разделявшему с нами все тяготы воинской службы, постигнуть еще одну грань нашего существования — воздух!

Патетика Никольского еще более насторожила Кацубу.

— Неужели вам никогда не хотелось полетать с нами? — уже осторожно спросил Менджеридзе.

— Не-а, — сказал неподатливый Кацуба и поплевал на окурок. — Имел я в виду это ваше небо. — Он посмотрел прямо перед собой, что-то представил себе и улыбнулся: — То ли дело... Едешь в танке — девчонки тебе молочко, цветочки подносят... А там, — Кацуба несколько раз ткнул большим пальцем вверх, в яркую майскую синеву, — тоска...

Никольский так и застыл с открытым ртом.

Менджеридзе беспомощно развел руками.

Курсанты онемели.

— Убил!.. — завопил Никольский и повалился на землю. — Убил!

Он тут же вскочил, бухнулся перед Кацубой на колени и стал отбивать ему земные поклоны:

— Кормилец наш и поилец!.. Простите вы, Христа ради, нас, дурачков неученых!.. Простите, батюшка, все наши прегрешения, самоволки и невыходы на зарядки!..

— Прощаю, — сказал Кацуба.

— Не держите злобы против верных рабов своих!

— Не держу.

— Пожалейте, отец родной, своих овечек заблудших!

— Еще чего!.. — сказал Кацуба и встал.

Вокруг стоял такой хохот, что с КП обратили внимание.

— Кончай ночевать! — крикнул капитан Хижняк. — Первое звено — по машинам!..

Над аэродромом стоял слитный гул.

Динамики на командном пункте искажали голоса находящихся в воздухе. Что-то бубнил в микрофон руководитель полетов.

Собрался уезжать «газик» с кухонным нарядом. Кацуба уже влезал в кабину.

— Кацуба! — крикнул ему генерал.

— Слушаю вас, товарищ генерал!

— Не уезжайте. Разговор есть.

— Слушаюсь!

Кацуба захлопнул дверцу и не торопясь направился на КП. Но генерал сам пошел ему навстречу.

«Газик» рыкнул и покатил в расположение школы.

— Чего там курсанты ржали? — спросил генерал.

— Да так, товарищ генерал... Пацаны. Что с них взять?

Генерал открыл перед Кацубой пачку «Казбека». Закурили.

— Скоро пополнение придет, — сказал Лежнев.

Кацуба молчал.

— На сверхсрочную не надумал остаться?

— Никак нет, товарищ генерал.

— В Крым поедешь? В Феодосию?

— Так точно.

— Море... Дамочки, пижоны, командировочные, отдыхающие... — улыбнулся генерал. — И все такие морские волки? И все хотят плавать за волнорез?

— Так точно, — ухмыльнулся Кацуба.

— А ты их спасать будешь?

— Обязательно.

— И целый день в лодочке?

— Так точно.

— Мечта!.. — сказал генерал. — Черт с тобой... Насильно мил не будешь.

— Не в этом дело, товарищ генерал, — уже серьезно сказал Кацуба. — Я тут уже одному человеку обещал...

И в это мгновение со стороны расположения послышались истошные крики:

— Товарищи! Товарищи!..

К аэродрому бежало несколько человек. Это были и курсанты, и офицеры, и техники.

— Товарищи! Товарищи!

Мимо них, обгоняя и поднимая клубы пыли, мчался «виллис». В нем стоял дежурный по школе — молоденький лейтенант с повязкой на рукаве.

— Товарищи! — кричал он. — Товарищ генерал! Товарищ генерал!.. Товарищ генерал-майор!..

«Виллис» затормозил в метре от генерала и Кацубы. Лейтенант выпрыгнул на землю и упал. Вскочил, хотел взять под козырек, но вместо этого схватил себя руками за голову и прошептал:

— Товарищ генерал...

— Все!!! — крикнул генерал Кацубе.

Он метнулся на командный пункт, выхватил микрофон у руководителя полетов и закричал, шаря глазами по небу:

— Всем экипажам, находящимся в воздухе! На связи генерал Лежнев. На связи генерал Лежнев!.. Война окончена!.. Война окончена! Прием!

В ту же секунду из динамиков понеслось:

— Я — «третий»! Я — «третий»! Война окончилась! Нет войны! Вас понял!..

— Я — «седьмой»! Война окончена! Война окончена!..

— Я — «пятый»! Я — «пятый», войну закончил!!! Я закончил войну!.. «Жил на свете Джонни-подшкипер, плавал семнадцать лет!..» Война окончена!!!

— Всем на посадку! — закричал генерал в микрофон. — Всем на посадку!.. Садиться в очередности взлета! На посадку, мальчики! На посадку, пацаны мои!.. Ура-а-а!

И весь аэродром закричал «ура!». В воздух летели шлемофоны, пилотки, фуражки. Рты у всех были раскрыты в истошно-счастливом крике.

Но в это время динамик радиостанции на КП закричал голосом Чеботаря:

— Я — «девятый»! Я не хочу! Я не кончил войну! Я — «девятый» — войну не закончил! Я еще должен... за отца, за всех!..

— «Девятый», «девятый»!.. Спокойно!.. Война окончена!. — крикнул в микрофон генерал Лежнев.

На КП все замерли.

— Война окончена, — повторил Лежнев. — Кто «девятка»? Кто «девятка»? — закрутил головой Лежнев.

— Это Чеботарь! — крикнул капитан Хижняк.

Лежнев нажал кнопку микрофона и, сдерживая волнение, заговорил:

— «Девятый», «девятый»... Чеботарь, сынок... успокойся. Садись. Аккуратненько садись, Чеботарь. Ты же летчик, Чеботарь...

Все на КП смотрели прямо в динамик.

— Не могу... — сказал динамик голосом Чеботаря. — Не могу.

— Можешь, — твердо сказал Лежнев. — Уйди подальше, в сторону Майского... И заходи на посадку. Как понял?

И пауза.

— Вас понял... — упавшим голосом сказал динамик.

— Жду тебя, Чеботарь, — сказал Лежнев и положил микрофон.

Аэродром наполнился ревом садящихся машин. Все потонуло в этом страшном и победном звучании. Не было слышно ничего...

Не было слышно и как плакал старшина Кацуба, сидя на пыльной среднеазиатской земле, привалившись к пыльному старому «виллису»...

Эскадрилья чистила сапоги.

Эскадрилья подшивала белоснежные подворотнички.

Эскадрилья гладила гимнастерки и галифе...

Драила пуговицы и пряжки ремней смесью нашатыря с мелом...

Металась в поисках ниток. Клянчила иголки...

Прикрепляла «птички» к погонам...

Сновала в диком возбуждении мимо дневального — то на улицу, то в казарму...

Из громкоговорителей, висевших на столбах у каждого барака, безостановочно лился вальс «Амурские волны».

Все двери были открыты. Офицеры в парадных кителях входили и выходили... Дневальный совсем запарился отдавать честь каждому. Зазуммерил телефон на его тумбочке. Дневальный схватил трубку:

— Первая эскадрилья... Дневальный курсант Тараскин! Вас понял. — И, отведя трубку в сторону, закричал: — Старшина Кацуба! Товарищ старшина, вас на КПП ожидают!