Ордер на убийство (сборник) - Шекли Роберт - Страница 61

“Этот уродливый и ужасный мир”… Что ж, он и сам так думал, а сегодня мир показался ему еще отвратительнее. Наверное, потому что он вспомнил воздушные башни Аарна, освещенные закатным солнцем, о которых эта девица рассказала ему, вычитав о них в его книге.

Он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Раздражение его постепенно улеглось, и он задумался, нельзя ли в этой искусной бессмыслице найти материал для нового рассказа? Но нет, слишком много писал он на эту тему, и станут говорить, что он повторяется. Хотя идея человека, затерянного во времени, очень заманчива…

“Прибыл я сюда из Тьюле, там ревут шальные бури, там стоит над всеми он, вне Пространств и вне Времен…”

Кто это написал? Я? Или… Яанн?

На какое-то мгновение лицо По стало старым, болезненным, измученным. А если все это правда, если завтрашний день увидит новый прекрасный мир, Тьюле, Аарн, Тсалал? Если те призрачные образы, которые он никак не мог уловить до конца своим воображением: Улялюм, Леонора, Морелла, Лигейя — хранились в его памяти…

Ему так хотелось верить, но он не мог, не должен был себе этого позволить. Ведь он привык мыслить логично, а если поверить, то любые построения рассыплются как карточный домик и ему останется только умереть.

Нет, он не умрет.

Нет.

Когда он открыл ящик стола и потянулся за бутылкой, рука его почти не дрожала.

Джек Финней

ЛИЦО НА ФОТОГРАФИИ

На одном из верхних этажей нового Дворца правосудия я нашел номер комнаты, которую искал, и открыл дверь. Миловидная девушка взглянула на меня, оторвавшись от пишущей машинки, и спросила с улыбкой:

— Профессор Вейганд?

Вопрос был задан только для проформы — она узнала меня с первого взгляда, — и я, улыбнувшись в ответ, кивнул головой, пожалев, что на мне сейчас профессорское одеяние, а не костюм, более подходящий для развлечений в Сан-Франциско. Девушка сказала:

— Инспектор Айрин говорит по телефону. Подождите его, пожалуйста.

Я снова кивнул головой и сел, снисходительно улыбаясь, как и подобает профессору.

Мне всегда мешает — несмотря на худощавое, задумчивое лицо истинного научного работника — то, что я несколько моложав для должности ассистента профессора физики в крупном университете. К счастью, я уже в девятнадцать лет приобрел преждевременную седую прядку в волосах, а в университетском городке обычно ношу ужасающие, оттопыренные мешками на коленях шерстяные брюки, которые, как принято считать, полагается носить профессорам (хотя большинство из них предпочитают этого не делать). Такого рода одежда, а также круглые, типично профессорские очки в металлической оправе, в которых я, в сущности, не нуждаюсь, — вкупе с заботливо подобранными чудовищными галстуками с дикими сочетаниями ярко-оранжевого, обезьянье-голубого и ядовито-зеленого цветов — дополняют мой образ, мой “имидж”. Это популярное ныне словцо в данном случае означает, что, если вы хотите стать настоящим профессором, вам надо полностью отказаться от внешнего сходства со студентами.

Я окинул взглядом небольшую приемную: желтые оштукатуренные стены, большой календарь, ящики с картотекой, письменный столик, пишущая машинка и девушка. Я следил за ней исподлобья, на манер, который перенял у своих наиболее зрелых студенток, изобразив на лице отеческую улыбку на случай, если она поднимет голову и поймает мой взгляд. Впрочем, я хотел только одного: вынуть письмо инспектора и перечитать его еще раз в надежде найти там не замеченный ранее ключ к ответу на вопрос — что ему от меня нужно. Но я испытываю трепет перед полицией — я чувствую себя виновным, даже когда спрашиваю у полицейского дорогу, — а потому подумал, что если начну перечитывать письмо именно сейчас, то выдам свою нервозность, и мисс Конфетка незаметно сигнализирует об этом инспектору.

В сущности, я знал наизусть содержание письма. Это было адресованное в университетский городок официальное вежливое приглашение в три строчки — явиться сюда для встречи с инспектором Мартином О. Айрином, если вас не затруднит, когда вам удобно, не будете ли вы так любезны, пожалуйста, сэр. Я сидел в приемной, размышляя, что бы он предпринял, если бы я в таком же учтивом стиле отказался; но тут зажужжал зуммер, девушка улыбнулась и сказала:

— Заходите, профессор.

Я поднялся, нервно глотая слюну, открыл дверь и вошел в кабинет инспектора.

Он встал из-за стола медленно и неохотно, словно колебался — не отправить ли меня в скором будущем за решетку? Протянув руку и глядя на меня подозрительно без улыбки, он процедил:

— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли.

Я поздоровался и сел у его стола, догадываясь, что могло меня ожидать, откажись я от приглашения инспектора. Он просто-напросто пришел бы в мою аудиторию, защелкнул бы на мне наручники и приволок сюда.

Я вовсе не хочу этим сказать, что у инспектора Айрина было отталкивающее или вообще чем-либо примечательное лицо; оно было вполне заурядным. Столь же заурядны были его темные волосы и простой серый костюм. Он был чуть моложе средних лет, несколько выше и крупнее меня, и по его глазам было видно, что во всей Вселенной его ничто не интересует, кроме службы. У меня сложилось твердое убеждение, что, помимо уголовной хроники, он ничего не читает, даже газетные заголовки; что он умен, проницателен, восприимчив и начисто лишен чувства юмора; что он ни с кем не знаком, разве что с другими полицейскими, которые ему также безразличны. Это был ничем не примечательный и все же страшный человек; и я знал, что улыбка у меня получилась вымученной.

Айрин сразу же приступил к делу; чувствовалось, что он больше привык арестовывать людей, чем общаться с ними. Он сказал:

— Мы не можем найти несколько личностей, и я подумал — не окажете ли вам нам помощь. — Я изобразил на лице вежливое удивление, но он оставил это без внимания. — Один из них работал швейцаром в ресторане Хэринга; вы знаете это заведение, ходите туда много лет. В конце уик-энда он исчез с полной выручкой — около пяти тысяч долларов. Он оставил записку, где написал, что любит ресторан Хэринга и с удовольствием там работал, но десять лет ему недоплачивали жалованье, и теперь, как он полагает, они квиты. У этого парня своеобразное чувство юмора. — Айрин откинулся в своем вертящемся кресле и бросил на меня хмурый взгляд из-под бровей. — Мы не можем его найти. Вот уже год, как он исчез, а мы все еще не напали на след.

Я решил, что он ждет от меня ответа, и выпалил первое, что пришло в голову:

— Возможно, он уехал в другой город и сменил фамилию.

Айрин посмотрел на меня удивленно, словно я сморозил еще большую глупость, чем он мог от меня ожидать.

— Это ему не поможет, — сказал он с раздражением.

Мне надоело чувствовать себя запуганным, и я храбро спросил:

— А почему бы и нет?

— Люди воруют не для того, чтобы спрятать награбленное навсегда; они крадут деньги, чтобы их тратить. Сейчас он уже истратил эти деньги, думает, что о нем забыли, и снова нашел где-нибудь работу в качестве швейцара. — Наверное, у меня был скептический вид, потому что Айрин продолжал: — Разумеется, швейцара; он не сменит профессию. Это все, что он знает, все, что умеет. Помните Джона Кэррэдайна, киноактера? Я видел его когда-то на экране. У него было длиннющее лицо, один сплошной подбородок и челюсть; так вот, они очень похожи.

Айрин повернулся в кресле к картотеке, открыл ящик, вытащил пачку глянцевых листов бумаги и протянул мне. Это были полицейские объявления о розыске преступника, и если человек на фотографии не слишком походил на киноактера, то, во всяком случае, у него было такое же редкостное лицо с длинной лошадиной челюстью.

— Он мог уехать и мог сменить имя, — отчеканил Айрин, — но он никогда не сможет изменить это лицо. Где бы он ни скрывался, мы должны были найти его еще несколько месяцев назад: эти объявления были разосланы повсюду.

Я пожал плечами, и Айрин снова повернулся к картотеке. Он вынул оттуда и протянул мне большую старомодную фотографию, выполненную в тоне сепии и наклеенную на плотный серый картон. Это был групповой снимок, какой сейчас редко можно увидеть: все служащие мелкого заведения выстроились в ряд перед его фасадом. Человек десять усатых мужчин и женщина в длинном платье улыбались и щурились на солнце, стоя перед небольшим зданием, которое я сразу узнал: это был ресторан Хэринга, и он не очень отличался от нынешнего.