Привал - Кунин Владимир Владимирович - Страница 16

Он окинул взглядом бункер. Десятка три обросших, измученных офицеров спали вповалку. Человек десять молча сидели у стен, отрешенно глядя прямо перед собой. Через открытую дверь бункера — единственный источник света — были видны еще несколько человек. Одни охраняли вход в бункер, другие просто сидели на голой земле, прислонившись к стволам деревьев, и курили, не выпуская оружия из рук.

Где-то далеко погромыхивали орудия. Каждый раз, когда раздавался орудийный гул, кто-нибудь из дремлющих в бункере приоткрывал глаза и с надеждой прислушивался.

Квидде сидел рядом с лежащим генералом. Пожалуй, только он выглядел подтянутым и свежим. Он даже был чисто выбрит, причесан. И только опухшие, покрасневшие глаза его свидетельствовали об усталости и постоянном бессонном напряжении.

Недавно генерал очнулся и с удивлением отметил, что боль еще не наступила. Это придало ему силы, и он решил отвлечь Квидде от мрачных мыслей рассказом о двух днях, когда-то пережитых им в молодости.

—... В июне — уже был двадцать седьмой год — я взял отпуск и поехал в Италию... Потом я много раз бывал в Италии... Бог мой, какой это был райский уголок земли! Знаешь, Герберт, если тебе, мой дорогой мальчик, когда-нибудь захочется узнать Италию не по «Бедекеру», заходи почаще в траттории... Но перед тем как зайти, обязательно посмотри, сидят ли за столиком два-три священника. Если сидят — заходи смело. Значит, тут и готовят хорошо, и винцо славное...

Генерал посмотрел в потолочный накат бункера и добавил дрогнувшим голосом:

— И солнце... Теплое, ласковое солнце. Повсюду солнце...

В дверях появился верзила в русском ватнике с Железным крестом на шее. Он перекрыл собой свет в бункер и молча остановился.

— Прошу прощения, господин генерал, — тут же произнес Квидде и встал.

Он подошел к верзиле, пошептался с ним и вернулся к генералу. Сел рядом, поправил подушку под головой фон Мальдера, аккуратно подоткнул сползшее одеяло и только после этого доложил:

— Вернулась группа разведки. Дороги блокированы. Нужно ждать ночи.

— А Дитрих?

— Он в городе. Он должен связаться с Аксманом. Тогда мы получим необходимые медикаменты... — Квидде осторожно вытер полотенцем мокрое от пота лицо фон Мальдера и сказал с легкой обнадеживающей улыбкой: — Русские санитарные батальоны теперь пользуются прекрасными американскими антисептическими средствами... И есть надежда, что господин Аксман нам в этом поможет.

— Если он жив, если он там, если, если, если... — Фон Мальдер поднял руку и погладил Квидде по лицу. — Я знаю, как ты хочешь мне помочь, мой мальчик. А нужно ли?

— Я умоляю вас!

— Ну хорошо, хорошо... Не огорчайся. Я просто немного ослаб. — Генерал устало улыбнулся и решил переменить тему: — А ты знаешь, что Аксман — поляк?

— Поляк?! — насторожился Квидде.

— Не поднимай шерсть на загривке, малыш. Когда ты еще питался только материнским молоком, он уже воевал с русскими под знаменами маршала Пилсудского. Кстати, Аксман — это не настоящее его имя. У него какая-то длинная польская фамилия. Раньше я помнил ее, а теперь забыл...

— Так... — растерянно проговорил Квидде. — Ну что ж, подождем ночи.

Неожиданно фон Мальдер напрягся, широко открытые глаза застыли и уперлись в потолок бункера, и он почувствовал, как снизу, от искалеченных ног, стала подниматься дикая боль. Она медленно расползалась по всему телу фон Мальдера и со страшной неотвратимостью заполняла его мозг.

— Подождем солнца... — вдруг прошептал он.

Квидде тревожно заглянул ему в лицо, поднял судорожно сведенную руку генерала, нащупал слабенький, лихорадочно мечущийся пульс и подумал: «А нужно ли?..»

В ресторанчике «Под белым орлом» стоял дым коромыслом.

Все столики были заняты американцами, французами, итальянцами, англичанами, поляками и русскими. Наверняка здесь были и немцы. Уличный оркестрик уже перекочевал сюда и теперь сопровождал эстрадный номер в исполнении чешской девушки Лизы. Номер был универсален — он состоял из разухабистого танца, немецкого текста, речитатива и мгновенных ответов на выкрики из зала. С моноклем в глазу, в лихо заломленной конфедератке на голове, Лиза изображала то немецкого полковника, то французскую шансонетку, то наступающего солдата, то еще кого-то. Все это было пронизано бесшабашным юмором и достаточной долей сценического мастерства.

Ближе всех к маленькой эстрадке сидели американский летчик, английский сержант, француз и итальянец. Все четверо не сводили с Лизы восторженных глаз и шумно аплодировали.

В самом дальнем углу, у окна, за крохотным столиком сидели старшина Степан Невинный и экс-водитель польско-советской комендатуры Санчо Панса. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что два приятеля ведут беседу на одном, понятном им обоим языке, обсуждая одну, чрезвычайно близкую им общую тему. Однако все обстояло не так. Невинный ни слова не понимал по-польски, говорил только по-русски и только о себе. Санчо Панса, не зная ни одного русского слова, говорил только по-польски, жалуясь на свою судьбу. Их объединяло родство душ, растворенное в невероятном количестве пива.

— Носится как сумасшедший и думает, что он лучше шофер, чем я, — жаловался Санчо Панса на старшего лейтенанта Зайцева. — Ты тихо научись ездить, а быстро всякий дурак сумеет...

— Вот я тебе клянусь, — отвечал ему Невинный по-русски. — Я ни супа, ни хлеба в рот не беру! А про картошку и думать забыл. И не худею... Вот скажи — почему? Проблема...

— Пожалуйста! — говорил ему Санчо Панса по-польски. — Я могу и сзади сидеть. Он старший лейтенант, а я всего лишь капрал...

— Мне бы килограммчика три сбросить — меня никто узнать бы не смог, — сказал Невинный и выпил полкружки пива.

Санчо Панса отсалютовал ему своей кружкой и заявил:

— Это, может быть, у себя там, в Москве, он на такси — король! А здесь ему не Москва. Здесь Польша... — И тоже выпил полкружки.

— Я тебе хуже скажу, — зашептал Невинный на ухо Санчо Пансе. — Я даже английскую соль пью... Слабительное, извини за выражение. И хоть бы хны!

— А очень просто! — решительно ответил ему Санчо Панса. — Уйду я от них в обычный строевой автобат. Плевал я на их комендатуру! Правильно?

В надвигающихся сумерках одна из окраинных улиц городка была перегорожена двумя машинами — «студебекером» и трофейным немецким грузовиком.

С работающими двигателями и включенными фарами, они стояли друг против друга на расстоянии сорока метров и освещали край разрушенного дома и глубокую воронку, оставшуюся от большой фугасной авиабомбы.

В этом освещенном участке копошились с полсотни польских и советских саперов. Расширяли и углубляли воронку, рыли траншею, освобождали от земли, щебенки и битого кирпича разорванные взрывом трубы, по которым должна была идти вода в город.

Воронка была затоплена, и два русских умельца, тихонько матерясь, пытались завести бензиновый движок насоса.

Неподалеку, прижавшись к стене разрушенного дома, стоял комендантский «виллис» Станишевского и Зайцева.

Сегодня, разбирая остатки архива немецкой комендатуры, Станишевский обнаружил пожелтевшую и истрепанную схему городского водопровода, а Зайцев каким-то чудом отыскал не успевшего смотаться городского инженера по водоснабжению. Инженер оказался поляком, но говорил по-польски с таким немецким акцентом, что Станишевского чуть не стошнило. Кроме всего, пан инженер был смертельно перепуган и от этого вел себя крикливо и вызывающе.

Сейчас, стоя у края воронки, заполненной водой, он, высокий, тощий, в узком потертом пальто и фуражке с теплыми наушниками, раздраженно потыкал пальцем в старенькую схему водных коммуникаций и с истерическими нотками в голосе заявил Станишевскому:

— Сначала вы сами бросаете бомбы черт вас знает куда, разворачиваете водопроводную магистраль, а потом требуете...

Но Станишевский жестко прервал его:

— Короче! Я назначил вас ответственным за водоснабжение. Если к шести часам утра в городе не начнет работать водопровод, я расценю это как саботаж и...