Теневые игры - Чайкова Ксения - Страница 3

Жуну было не до смеха.

– Те-э-энь… – страдальчески простонал он, мысленно давая себе самые страшные клятвы никогда больше не подпускать эту скандалистку и возмутительницу спокойствия ближе, чем на арбалетный выстрел к своему солидному, почтенному, достойному всяческого уважения заведению. Наглая особа ответила ему бесшабашным, безнадежно-веселым взглядом давно уставшего от развлечений человека и нахально поинтересовалась:

– Ну и где же обещанные музыканты? Мы танцевать хотим! Правда?

Сидящие за столом мужчины поддержали ее согласным, хотя и нестройным хором. Жун безнадежно всплеснул руками и, прекрасно зная, что слухи о бешеном нраве большинства хранов почти не преувеличены, поспешил перевести беседу с опасной темы на что-то более спокойное:

– Жуть-то какая! Нет, меня этот чакрам не устраивает, мне метательные звезды больше по сердцу. Или уж дротики да кинжалы, на самый крайний случай.

Старый трактирщик знал, о чем заговаривать: храны тут же отвлеклись от неприятной темы, сблизили головы и принялись с увлечением обсуждать все виды знакомого им метательного оружия. Из-за высокой квалификации и немалого боевого опыта сидящих за столом беседа эта грозила затянуться до рассвета. Жун, поняв, что с присущим ему тактом и дипломатичностью сумел справиться и с этой проблемой, облегченно перевел дух и отправился разбираться с последствиями учиненного Тенью безобразия. Чакрам так и остался торчать в стене, слегка поблескивая своими хищно заточенными гранями в свете многочисленных магических светильников, в изобилии развешанных под потолком.

Молодой щеголь за угловым столиком перевел неописуемо печальный и одухотворенный взгляд с остатков плетенки и двух головок чеснока, сиротливо покачивающихся под потолочной балкой, на стол хранов и испустил долгий, протяжный, преисполненный тоски и уныния вздох. Впрочем, нечуткие окружающие и не подумали посочувствовать страдальцу. Его попросту никто не услышал.

Дверные петли "Сломанного меча" – отдельная песня, достойная восславления самым сладкоголосым и поэтичным из трубадуров. С каких пор они скрипят, отчаянно и истошно, причудливо мешая в издаваемых ими звуках стоны хамуна, русалочий визг и кошачьи вопли но весне,- неизвестно даже самому трактирщику. Но никто из посетителей "Сломанного меча" отчего-то не сомневался, что петли еще всех их переживут и благополучно поприветствуют своим мерзким скрипом последние дни мира подлунного. Поэтому завсегдатаи даже не обратили внимания на истошные вопли, раздавшиеся при открывании дверей, и соизволили повернуть головы лишь тогда, когда, не сумев перебить глухое гудение расстроенного ат'тана, по трактиру пронесся торопливый, легкий в своей стремительности перебор струн. Как выяснилось, это прибыли музыканты, заказанные почтеннейшей публикой.

Эльфийская лютня – не соперница ат'тану, особенно если она находится в тонких девичьих руках, а он в короткопалых мужских лапищах со сбитыми до язв костяшками пальцев и многочисленными ссадинами. И так бы и стоять молодой менестрельке лет семнадцати, подпирая стену и прижимая к груди свой инструмент, если бы не объединенные усилия всех посетителей и явившихся с ней музыкантов, дружно согнавших с помоста обиженного, негодующего вышибалу, так, кажется, до конца и не понявшего, отчего его высокое искусство не нашло должного отклика в сердцах слушателей. Грубые нынче люди пошли, неотесанные, к музыке равнодушные да друг к другу невнимательные…

Но, как выяснилось, такое вопиющее пренебрежение невоспитанные окружающие выказывали лишь к творениям сомнительного музыкального таланта вышибалы. А вот к гибкому выразительному голосу менестрельки под аккомпанемент вкрадчивого шепота струн все прислушивались с явным удовольствием. Даже девушки-храны позабыли про свои танцевальные порывы и невидящими глазами уставились в стену, стараясь не смотреть на певицу и делая вид, что баллада с печальным рефреном их ничуть не тронула.

За спиною крылья скомканной бумаги,

И гуляет вечный ветер в голове.

Там над башней реют вражеские флаги,

Ты взлетаешь в небо, лежа на траве.

Ничего не значат признанные боги,

Не страшны отныне жизнь и даже смерть,

Если ты душою легок и свободен,

Прыгая с обрыва, вновь взлетаешь вверх.

Все проходят войны, заживают раны,

На полях сражений вновь растут цветы,

Что казалось вечным – поросло бурьяном,

Ветреный, счастливый – вечен только ты.

note 1

Мягкое, чуть глуховатое сопрано девушки тосковало, подкрепляемое печальными вздохами подпевающих ему струн. Конечно, "Сломанный меч" – не то заведение, где стоит исполнять подобные песни, но и посетители сего славного места оказались вполне способны воспринять грустную меланхолию баллады времен войны Ветров, за давностью лет уже утратившей автора и ставшей известной благодаря бродящим по землям Сенаторны менестрелям. Правда, когда песня наконец отзвучала и последний аккорд замер дрожа под потолком, все зашевелились и заговорили так облегченно, словно им в тягость было слушать напевы нежного молодого голоса под неспешный перебор струн и легкие притопы одной ногой. А потом и музыканты, посовещавшись, разразились веселой и насмешливой мелодией, и Лиса со смехом первая выскочила из-за стола.

Тут зашевелился и щеголь в углу. Он зачем-то пригладил волосы, и без того лежащие в идеальном порядке, поправил свои роскошные запонки и решительно встал. Правда, потом не менее решительно сел. И крепко задумался.

А Лиса уже отплясывала с кем-то из хранов, и веселилась, и пересмеивалась с партнером, и кидала ехидные иронические взгляды на свою товарку, замершую за столом с таким серьезным и задумчивым выражением на лице, словно танцы были не ее идеей. На лавке рядом с ней лежало нечто, принятое сперва щеголем за какую-то странную шапку необычного покроя. Правда, когда "шапка" распахнула огромные глазищи, пламенеющие диким алым колером радужек, и зашевелилась, перебираясь поближе к девушке, стало ясно, что никакой это не головной убор, а ручной демон, отлично выдрессированный и хорошо воспитанный. А может, просто очень любящий свою хозяйку и не желающий огорчать ее дурным поведением.

Вид аккуратной руки с глубоким, плохо зажившим шрамом на указательном пальце, рассеянно легшей на голову демона и принявшейся почесывать его за ушами, придал моднику сил и отваги – он вновь преисполнился решимости, встал и, пока запал не прошел, быстро пересек зал. Жун, поняв, куда направляется разряженный в пух и прах посетитель, нахмурился, подозвал одну из самых фигуристых разносчиц, сам снял с ее глубокого декольте скромно повязанную поверх пышной груди косынку и послал девушку наперехват. Правда, щеголь остался равнодушен к старательно демонстрируемым ему полуобнаженным прелестям и с достойной уважения целеустремленностью продолжил путь.

Жуй скорчил такую мрачную гримасу, словно на его глазах дюжие молодцы из гильдии грабителей вскрыли тщательно запрятанный под половицей тайник и теперь с превеликим энтузиазмом вытряхивают все, что нажито непосильным трудом за десять лет содержания прибыльного трактира. Что делать дальше, он не знал. Оставалась, правда, надежда на благоразумие и рассудительность объекта притязаний щеголя, но что-то подсказывало бывшему храну, что надежда эта настолько зыбкая и иллюзорная, что на нее и внимания обращать-то не стоит.