Пилот первого класса - Кунин Владимир Владимирович - Страница 19

Однако когда мы стали заходить на посадку во второй раз, я понял, что происходит что-то невероятное, непоправимое. У него были такие глаза!..

Он работал, как всегда, красиво и точно. Только глаза его выдавали. Я видел, как они испуганно и настороженно ждали землю. И когда оставалось всего пять метров до земли, мой старик снова дал газ и полез наверх...

И тут я испугался. Я уже понял, что посадочная полоса тут ни при чем. Все дело в состоянии моего Сереги. С ним происходит что-то ужасное...

— Ну что смотришь? — заорал он. — Бери баранку, сажай!

Я поставил ноги на педали и взял штурвал в руки.

Как только Сахно передал мне управление, он сразу же постарел и обмяк. Это было похоже на фантастическое превращение, настолько это быстро и резко произошло: в кресле командира сидел старый, опустошенный, раздавленный человек и потирал старое, неузнаваемое лицо старыми и очень жилистыми руками...

Я сажал самолет, будто делал перевязку тяжелораненому. Мы прокатились по бугристому грунту, как по зеркальной глади. Я его не тряхнул ни разу, не тормознул резко. Мне вдруг представилось, что, если я сделаю хоть одно неверное движение, Сергею Николаевичу может стать еще хуже, и неизвестно, чем все это кончится... Я отчетливо понимал, что у меня это нервное, какой-то психопатический бред, но мне казалось, что сейчас только я могу спасти своего Серегу. И я посадил самолет так, как дай мне Бог посадить еще хоть один раз в моей жизни...

Я выключил двигатель и впервые с того момента, как взял штурвал в свои руки, посмотрел на Сахно.

Сергей Николаевич неподвижно сидел, уставившись в одну точку. А я мучительно соображал, что мне нужно ему сказать, и вообще, что же говорят в таких случаях.

Одно я понял совершенно ясно — старик до взлета не встанет из своего кресла. И тогда я повернулся, достал из кармана куртки сегодняшнюю газету и, фальшиво хихикая, сказал:

— Сергей Николаевич... А, Сергей Николаевич! Вы в «Известиях» читали, как один фраер пять раз был женат? Сдохнуть можно!

Я сунул газету Сахно, показал глазами на подходивших к самолету пассажиров и добавил:

— Пока я с этими управлюсь, вы посидите почитайте. Грандиозная история!

Сахно вяло взял газету, а я, не надевая ни фуражки, ни куртки, выскочил из кабины в салон.

— Дима, — услышал я хрипловатый, глухой голос Сахно. — Пойди сюда...

Я вернулся и заглянул в кабину.

— Захвати папиросы дяде Паше... В портфеле.

Я сунул руку за его командирское кресло, вытащил оттуда портфель и достал пакет с папиросами.

Когда я прыгал на землю, я увидел горстку пассажиров, стоявших метрах в двадцати от самолета, и встревоженного дядю Пашу — диспетчера этой полосы.

— Граждане! — надсадно крикнул дядя Паша. — Стойте на месте! Никто вам посадку еще не объявлял!..

Он подбежал вплотную ко мне и, мокренький, задыхающийся, сразу зашептал:

— Чего случилось-то?.. Где Сергей Николаевич?

— Все в порядке, — сказал я ему. — Сидит, отдыхает.

— Он что, не выйдет? — поразился дядя Паша.

— Я же сказал, отдыхает, — разозлился я и сунул дяде Паше пакет с папиросами: — Вот просил передать.

— Господи! И чего тратится!.. Я балуюсь, а он потакает...

Дед сразу же успокоился, лихо сдвинул фуражку на затылок и, оглянувшись на пассажиров, склочным голосом затараторил:

— А у нас тут чего было! Возмущаются!.. Раз не сели, два не сели — как шум началси!.. Мол, летать не умеют!.. Дескать, посодют всякого!.. Ну я, конечно, тоже тут спуску не дал. Будя, говорю, болтать! Будя!.. Не знаете, говорю, а треплете. Это же Сергей Николаевич Сахно!.. Самый лучший летчик повсюду!.. Конечно, может быть, тольки немного старый... Но это я же, сам понимаешь, посторонним не скажу... Наше дело, семейное.

— Какая загрузка? — спросил я.

— Да семь человек, будь они неладны... — махнул рукой дед.

— Почта есть?

— Откуда ей взяться в это время?

— Давай загружай.

— Нехай еще подождут, — беспечно сказал дядя Паша, и я понял, о чем он меня сейчас спросит.

— Слушай, Дим, а Дим... — Для большей секретности он понизил голос до шепота. — Вы чего это сто раз заходили, а сесть не могли, а?

Я подумал о том, что, сказав «наше дело, семейное», дядя Паша был абсолютно прав. Я ему подмигнул заговорщически и тоже шепотом ответил, как «свой своему»:

— Старик решил погонять меня в заходах на короткую полосу... А посадить не доверил. Сам сажал.

— Это-то было видно! — со знанием дела веско сказал дядя Паша. — Почерк...

— Верно, да? — обрадовался я. — Ну порядок! Толковый ты парнишка, дед! Сажай пассажиров. Взлетать пора...

— Не боись, Димитрий! — лихо ответил дед. — Все будет в ажуре!..

Все будет в ажуре! Все будет в ажуре... А если он летать больше не сможет? Что тогда будет?.. Все ли тогда будет в ажуре?

В шестнадцать часов с копейками мы прилетели в Добрынино.

Я побежал сдавать портфель и на лестнице нос к носу столкнулся с Василием Григорьевичем Селезневым.

— Соломенцев! Где командир? — спросил Селезнев.

Я буквально похолодел. Неужто он мог что-нибудь узнать? Но от кого? Когда? Я лихорадочно стал вспоминать всех пассажиров — кто из них мог рассказать Селезневу про три захода на посадку?..

— Что с тобой? — удивился Селезнев. — Я тебя спрашиваю, где Сергей Николаевич?

— А что такое? — попытался я узнать, в чем дело.

— Нет, ничто в мире не совершенно, — вздохнул Селезнев и с жалостью посмотрел на меня. — Недавно, если ты помнишь, я на последнем разборе полетов с удовольствием отмечал, что ты становишься пристойной личностью. Но я и понятия не имел, что одновременно с этим ты начисто утратил представление о форме разговора с командиром эскадрильи. Не говоря уже об элементарной вежливости...

— Простите, пожалуйста, Василий Григорьевич, — сказал я.

— Ладно, махнул рукой Селезнев. — Передай Сергею Николаевичу, что ваш аэроплан становится на регламентные работы. Он может завтра отдыхать, а ты, неуч, чтобы утром в девять тридцать сидел в летном классе на занятиях. Понял?

Я чуть в пляс не пустился! Вот везуха так везуха!.. Значит, мой Серега запросто сможет очухаться за это время и прийти в норму. Отлежится немного, отдохнет, и, как говорит дядя Паша, все будет в ажуре!.. Да и я кое-что тут придумал.

— Ты меня понял? — повторил Селезнев.

— Так точно, Василий Григорьевич! — рявкнул я. — Как прикажете, Василий Григорьевич! Разрешите идти?

Селезнев внимательно посмотрел на меня, поманил пальцем и тихонько сказал:

— Как только найдешь свободную минутку, загляни в медпункт к Катерине Михайловне и попроси у нее направление к психиатру. По-моему, тебе настало время обратиться к специалисту...

— Слушаюсь, Василий Григорьевич! — рявкнул я еще громче и помчался на стоянку.

Вечером я вломился в аптеку за десять минут до закрытия оптического отдела. Ну почему оптический отдел должен закрываться в семнадцать тридцать? За два с половиной часа до закрытия всей аптеки? Фантастика какая-то!..

Несмотря на крахмальную рубашку и тщательно отутюженные брюки, вид у меня, наверное, был более чем жалкий.

Старенький аптекарь крохотного роста недобро смотрел на меня снизу вверх. Везет мне последнее время на стариков! Я никак не мог объяснить ему, какие мне нужны очки.

— Обыкновенные, — тупо говорил я.

— Плюс или минус?.. — выходил из себя старичок.

— Откуда я знаю...

— Может быть, вам нужны темные, от солнца? — брал себя в руки аптекарь.

Все-таки у этого старика была железная выдержка! На его месте я бы убил такого клиента, как я.

— Нет, — уныло отвечал я. — Мне нужны светлые, для земли...

— А сколько диоптрий?

— Понятия не имею...

— Молодой человек! — торжественно провозгласил старик. — Не морочьте мне голову! Идите себе...

Уйти? Ну уж дудки! Я выпрямился и показал характер. Исчезла просительная интонация, и в моем голосе прозвучали жесткие ноты: