Пилот первого класса - Кунин Владимир Владимирович - Страница 14

Сел на койке, закурил сигарету, посмотрел на часы. Четверть первого. Вставать в четыре. Димка совсем раскрылся, одеяло на полу. Встал я, конечно, накрыл. Под утро у нас холодно. Проснется — зуб на зуб не попадет.

Накрыл я его одеялом и стою над этим пацаном, разглядываю его, будто первый раз вижу. Лежит он, свернувшись калачиком, сопит, губами чмокает, и физиономия у него, несмотря на его двадцать один год, еще очень детская... А у нас с Надюшкой детей никогда не было. И так мне жалко стало. Господи, думаю, ведь такой же мог бы быть!.. Рыжий. У нас вполне мог быть рыжий...

Чувствую — глаза набрякли, в горле комок, и я вот-вот сейчас в раскрутку пойду. Тьфу, черт! Что, думаю, такое со мной?! Натянул скорей штаны тренировочные, сунул ноги в сандалии — и на крыльцо.

Посидел с полчасика, отдышался, пошел в хату. Перевел будильник с четырех часов на пять и сам лег спать.

Вот какая сентиментальная история! Возраст, нервы...

И опять взлет, посадка, взлет, посадка... И опять жара, и пить хочется, и девки-загрузчицы моему рыжему что-то обидное кричат... А он сегодня ходит, нос свой облупленный задрал и даже в их сторону не смотрит. Характер, наверное, вырабатывает...

— Сергей Николаевич, вы в войну на чем летали?

— Эх, Дима, на всем, что летало, и на том, что летать уже не могло...

Где-то далеко шел самолет. Двигатель был еле слышен.

— Тсс... Слышите, Сергей Николаевич? Кто-то к нам идет... Только не разберу — на чем.

Я прислушался…

— «Як-двенадцатый»...

Со стороны деревни, отчаянно пыля, на взлетную площадку примчался ободранный «газик». Из него тяжело вылез председатель колхоза и протянул мне руку:

— Здорово, Серега!

— Здорово, да не очень, — сказал я ему.

— Нет, вы посмотрите, люди добрые! — закричал он. — Может, еще и я в чем виноват?!

— А кто же?!

— Он, понимаете ли, пуляет свою «химию» в белый свет как в копеечку, а я за это тыщами с эскадрильей расплачиваться должен! Я тебя, понимаешь, не затем нанимал, чтобы ты мне удобрения зазря переводил! Гастролер чертов!..

«Ах ты, куркуль несчастный! — думаю я. — Я б тебе сказал, если б не люди!»

— А ты сигнальщиков на северном участке выставил?

— А ты что, тут первый год летаешь? Ты это своему телку про сигнальщиков рассказывай, а мне не вкручивай!

— Но-но... — вдруг сказал Димка и пошел на председателя.

Ну я его, конечно, в сторонку откинул и говорю:

— Так вот, чтоб сигнальщики повсюду стояли.

— А в поле у меня кто работать будет?

— А это уж твоя забота.

— Тебя бы на мое место...

— Да уж сообразил бы как-нибудь.

— Ну, Серега!.. Смотри, накапаю я на тебя!

И, тут как раз из-за лесочка «Як» вывалился и на посадку стал заходить. Димка так в него глазами и впился.

— Чего у вас случилось? — спрашиваю я у председателя. — Зачем аэроплан вызывали?

— Да вроде аппендицит у счетовода. Слева внизу не дотронуться...

— А может, печень? — засомневался я. — Часто путают.

— Да что ты, Серега, окстись! Она ж не потребляет. Ты же знаешь...

Без сучка без задоринки сел «Як».

— Азанчеев... — сказал я Димке. — Почерк.

— Пижон... — завистливо пробормотал Димка, не отрывая глаз от «Яка».

— Это ты пижон, — засмеялся я. — Вот погоди, прилетит медкомиссия и спишет тебя из авиации за плохой характер...

— Если бы из авиации списывали за плохой характер, вас бы уже давно не было, — ответил этот рыжий и побежал к «Яку».

АЗАНЧЕЕВ

— Виктор Кириллович, придется сходить вам по санзаданию, — сказал Селезнев и замолчал, глядя мне прямо в глаза.

Прежде чем ответить «слушаюсь», я тоже немного помолчал. Он ведь ждал, что я попробую отказаться и он сможет одной-двумя фразами поставить меня на место, коротко и четко определив соотношение наших должностей в эскадрилье. Мне показалось, что он подготовил себя к этому еще до того, как я зашел к нему в кабинет.

— Слушаюсь, — ответил я и, стараясь снять напряжение, добавил совсем по-штатски: — С удовольствием.

Селезнев отвел глаза в сторону, свободно присел на край стола и сказал совершенно другим голосом:

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы вам подготовили «Як»... Проверьте, есть ли там носилки и... Ну, в общем, вы сами, надеюсь, знаете все, что нужно. Доктор ждет в штурманской.

— Куда идти?

— Ах да!.. — легко рассмеялся Селезнев. — В Журавлевку. Кланяйтесь Сахно и поглядите, что там делает этот наш Соломенцев.

— Слушаюсь, — ответил я, посмотрел на часы и сказал: — Василий Григорьевич, по всей вероятности, я не успею вернуться по светлому времени. Как быть?

— Ничего страшного, — ответил Селезнев. — Если больного не нужно будет везти сюда, к нам, то заночуйте. Если доктор скажет, что необходимо в больницу — взлетайте когда угодно. А зря навлекать на себя гнев Господний не стоит...

... Я летел на бывшем Димкином «Яке», рядом со мной дремал пожилой врач нашей верещагинской больницы — милый болтливый мужик, которого сейчас слегка укачало, и он, к счастью, молчал и клевал носом. Изредка он открывал глаза, виновато улыбался мне и тут же снова впадал в сонную одурь. И только в одно из своих пробуждений он, словно извиняясь, сказал мне слабым голосом:

— Я сегодня после ночного дежурства... Голова как котел.

Я летел и думал, что по всем канонам классического треугольника я должен ненавидеть Селезнева или хотя бы относиться к нему с неприязнью. Но вопреки классицизму он нравился мне почти во всем. «Почти» — потому что мне не совсем симпатична способность человека сохранять со всеми добрососедские отношения. Может быть, я в этом ошибаюсь, может быть, эта способность — один из компонентов профессии руководителя. Не знаю, не знаю...

А какого черта я вообще начал об этом?.. «Каноны классического треугольника»! Какого «треугольника»?! Да нет ведь никакого «треугольника»! Ни классического, никакого!.. И благородненько рассуждать о своем прекраснодушном отношении к мужу женщины, которую я люблю, я не имею никакого права! Это я ее люблю, и только! Так что из этого мифического «треугольника» существует только один полутемный угол... И больше ничего нет. Ничего...

— Что вы сказали? — Доктор открыл глаза и жалобно улыбнулся. — Я слегка задремал и, простите, не расслышал...

— Спите, спите, доктор, — сказал я ему. — Это я с Землей говорю...

Мы сели на журавлевскую площадку как раз в то время, когда самолет Сахно и Соломенцева стоял на земле под заправкой.

Я помог доктору вылезти из самолета и посадил его в «газик».

— Вы пришлите кого-нибудь, — сказал я доктору на прощание. — Чтобы я знал точно, возвращаемся мы сегодня в Добрынино или нет.

— Хорошо, хорошо, обязательно... — быстро проговорил доктор, и я понял, что он уже меня почти не слышит.

— Ну поехали же!.. — раздраженно сказал доктор водителю «газика», а мне наскоро улыбнулся и нелепо помахал ручкой.

«Газик» рванулся и почти мгновенно растворился в облаке пыли. И в этом же облаке возник, может быть, даже материализовался из пыли черно-рыжий Димка Соломенцев.

Рыжие люди почти всегда загорают красноватым, слегка болезненным загаром. Этот рыжий умудрился за полторы недели загореть, как черноморский брюнет. Его физиономия светилась гордостью и превосходством мастерового перед представителем умственного труда.

— Ну как жизнь крестьянская, Дима? — спросил я. — Мы и сеем, мы и пашем, мы и строим мироподъем?..

— Я должен вам так же весело и остроумно ответить? — медленно спросил он.

— Да нет... Зачем же. Ну хоть с Сергеем Николаевичем столковались?

Димка очень выразительно посмотрел на меня, и во взгляде его было: «Вы что, с ума сошли? Как можно с ним столковаться?!»

— Понятно; — сказал я.

— Но я терплю, терплю... «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный...»

— Соломенцев, черт бы тебя побрал!!! — где-то закричал Сахно. — Я за тебя, что ли, буду загрузку контролировать! Где ты болтаешься?!