Фрейлина - Дрейк Шеннон - Страница 28

Он приказал, чтобы ему принесли ванну и воду, потом неспешно вымылся и оделся. Для него было важно выглядеть самым лучшим образом, когда он будет отдавать последние почести Кэтрин. Под конец, уже надев шотландскую одежду и броши — знаки своего клана, он немного помедлил. Нужно было произнести последние молитвы — это был венец всей траурной церемонии. Но он не мог больше медлить.

Когда он вошел в большой зал, его люди уже были готовы. Они подняли гроб так нежно и заботливо, как будто Кэтрин всего лишь спала, а преподобный Кеох встал впереди гроба. Домочадцы Рована собрались вокруг него. Он подал знак кивком, и священник начал читать молитвы. Процессия пересекла зал и вышла во двор, а оттуда проследовала в часовню, стоявшую у одной из боковых стен замка.

Слова, которые говорились ради ее души, как будто сливались воедино, в одном пламенном порыве. Рован чувствовал, что не нужно молить Бога, чтобы Он принял Кэтрин. Если Бог есть, она уже с Ним и под Его охраной.

Он был благодарен преподобному Кеоху за то, что этот добрый человек произносил лишь слова, входившие в похоронный обряд. Он не упоминал обо всем мире в целом, о добре и зле и о том, как люди должны молиться. Он лишь красноречиво говорил о Кэтрин. Когда он закончил, все присутствующие снова подходили к умершей, целуя гроб или бросая полевые цветы сверху и вокруг него. На этом служба наконец завершилась.

Рован вышел из часовни. Он знал, что его рабочие уже ждали поблизости, чтобы должным образом установить гроб с телом Кэтрин в семейный склеп, в нишу рядом с тем местом, где лежали его родители и другие предки.

Каменщики уже готовили великолепную плиту для гробницы, которая теперь будет безмолвным памятником леди Кэтрин.

Рован знал: от него ожидают, что он еще раз пригласит в замок местных дворян и жителей деревни, но был не в состоянии этого сделать. Он поручил все Тристану и своей незваной гостье, леди Гвинет, а сам пошел на конюшню, сел на коня и ускакал, как недавно мечтал.

Рован задумался: он сейчас не может усидеть на месте по той же причине, по какой этого не могла сделать Гвинет два дня назад? Такое предположение привело его в ярость, а почему — он не желал знать.

Не желал, но знал, даже не размышляя об этом.

Те, кто думал, что он вожделеет к Гвинет, не так уж сильно заблуждались. И то, что он могжелать ее, когда Кэтрин только что умерла, ужасало его.

Если бы она была шлюхой, женщиной легкого поведения, куртизанкой без доброго имени, которое можно потерять, было бы другое дело. Но она не такая. Она леди по рождению. Леди из свиты королевы.

Он не мог простить себе, что испытывает телесное влечение к ней, и злился еще больше, когда вспоминал, что Брюс Макайви тоже вожделел к этой девушке и едва не сделал ее своей.

Рован остановил коня на вершине высокого холма — там, куда он отвез Кэтрин, чтобы она вздохнула последний раз.

Гвинет уедет отсюда этим утром или чуть позже, как только он подготовит ее отъезд. На прощание он прикажет, чтобы ее охраняли как драгоценность, чтобы никто не беспокоил ее и не позволял себе с ней вольности, независимо от того, собирается ли старый Энгус строго присматривать за ней или нет. «Ее нужно увезти подальше от моей собственной ярости», — подумал Рован. По сути, ее надо бы выдать замуж за какого-нибудь лорда куда-нибудь далеко, где она ни для кого не будет соблазном.

Рован просто хотел, чтобы она уехала.

— Кэтрин, — тихо сказал он и опустил голову.

Прошло больше двух лет с тех пор, как они были в гостях на родине Кэтрин, в Англии, и произошел несчастный случай, при котором она едва не умерла. Прошло больше двух лет с тех пор, как его сын родился мертвым — этой своей тайной он ни с кем не делился, а Кэтрин потеряла всякую связь с действительностью после этой трагедии. Рован еще ниже опустил голову. Он был рад, что находился рядом с ней перед ее уходом. Рад, что она в последний раз узнала его и коснулась его.

Через секунду он очень тихо сказал, глядя в небо:

— Прости меня.

Гвинет только что проснулась и еще не встала с постели, когда раздался стук в дверь. Она удивилась и испугалась: было еще очень рано.

Она уже несколько дней не видела Рована. Замок был украшен черной тканью. Здесь было тихо и сумрачно, что было естественно во время траура. Но Рован не сидел дома. Каждый день он еще до рассвета уезжал из замка на коне и возвращался поздно. Никто не смел беспокоить его.

Ей же вообще не позволяли выходить из замка, и это ее раздражало. Из-за того, что ее последняя прогулка едва не кончилась бедой, она сидела в замке, как ее попросили. Нет — как ей приказали.

Она не была глупа и не хотела снова подвергать себя риску встретиться с такими людьми, как Макайви. Но ей нечем было заняться, и она начинала тосковать от безделья. В замке была прекрасная библиотека, и Гвинет читала книги. Но все это продолжалось слишком много дней, и ей стало казаться, что она задыхается от черноты драпировок и от тоски. Ей казалось, что мрачное уныние накрыло замок, как большое темное облако. Она тоже оплакивала Кэтрин. Но она не могла чувствовать то же, что люди, которые знали покойную много лет и любили ее, как Рован. Она хотела дать Кэтрин все: почет, уважение и печаль, которых она заслуживала. Но ей было душно.

Осторожный стук раздался снова. Она села в кровати и спросила:

— Что такое?

Дверь со скрипом открылась.

— Леди Гвинет!

Это говорил Тристан.

— В чем дело?

— Извините, что беспокою вас. Но Энни попросила меня сказать вам, что она идет укладывать ваши вещи.

— Вот как? — нахмурилась Гвинет.

— Именно так, миледи. Сегодня утром вы отправитесь на пароме на Аилингтон.

— Лорд Рован намерен уехать так рано?

— Нет, леди. Вы поедете с сопровождающими.

— Понятно, — пробормотала она.

Тристан кашлянул, прочищая горло.

— Когда вы оденетесь, миледи, не будете ли вы добры уделить мне минуту своего времени?

Уголки губ Гвинет приподнялись в странной улыбке.

— Конечно, — ответила она.

Как только дверь закрылась, Гвинет спрыгнула с кровати, умылась и стала быстро одеваться. Но завязки корсажа никак не хотели ей поддаваться, и тут в комнату вошла Энни и помогла девушке, заботливо охая, как кудахчущая курица.

— Моя работа — служить вам, госпожа. Зовите меня чаще.

— Я люблю иногда побыть одна, Энни. Спасибо, ты служишь мне очень хорошо, — пробормотала она.

Гвинет заметила, что Энни, несмотря на мрачную атмосферу в замке, улыбается, как человек, которого что-то забавляет.

— В чем дело? — спросила она.

— Этого я не могу сказать, миледи.

— Разумеется, можешь. Твоя работа — служить мне, верно?

Энни от души рассмеялась и ответила:

— Об этом — не могу!

— Почему же?

— Потому что об этом с вами будет говорить Тристан.

— Что происходит, Энни?

— В этом деле мой рот закрыт на замок и запечатан, миледи. Так должно быть. У меня нет права говорить.

Гвинет, которой стало очень любопытно, что это за тайна, поспешила выйти в большой зал. Там она увидела одного Тристана, который ходил туда-сюда, заложив руки за спину.

— А, миледи!

— Тристан!

Он оглянулся вокруг — на черную ткань, которой был окутан замок.

— Сейчас, правда, неподходящее время, чтобы говорить о таком деле, но я боюсь, что… в общем, вы едете на Аилингтон.

— И что же?

Щеки управляющего просто пылали от смущения.

— Тристан, пожалуйста, скажите, что у вас на уме.

Управляющий подошел к ней, опустился на одно колено, взял ее за руку и сказал:

— Миледи, я прошу вас отдать мне в жены вашу служанку.

Гвинет раскрыла рот от изумления.

— Энни? — спросила она.

Тристан озадаченно посмотрел не нее:

— Нет, Лайзу Даф, леди. Она очаровала меня. Нет, нет! Упаси боже! Я не говорю ни про какие чары, а то дураки опять отправят ее на костер. Она помогала мне эти несколько недель, была мне хорошим другом, и я… старый скрюченный дурак, верю, что и она любит меня.