Королева войны - Крес Феликс В. - Страница 57

Йокес немного пришел в себя. Спокойствие невольницы подействовало на него благотворно.

— Я ничего не скажу тебе, Кеса, потому что не могу.

— Я так и думала. Ваше благородие, ты идешь или не идешь? Я хочу ее во что-нибудь одеть, прежде чем появится посланник. Она совершенно голая под этой простыней, а вряд ли можно сказать, что она спит мертвым сном.

Она покачала головой. Эзена снова пошевелилась, перевернувшись на другой бок. Комендант невольно бросил взгляд на постель, где из-под простыни виднелись спина и гладкое плечо княгини, а с другой стороны ноги — одна была соблазнительно согнута в колене. Под взглядом Жемчужины он чуть смутился — рассматривать полуобнаженную княгиню не подобало коменданту войска Сей Айе.

— Ну ладно, уже иду, не кричи…

Она и не кричала. Йокес ушел.

Посланник появился чуть позже. Если бы Йокес задержался еще на пару минут, Кеса не успела бы одеть Эзену. Хрупкая Жемчужина отнюдь не была силачкой, ее высочество же, что уж там говорить, обладала по-настоящему здоровым женским телом… Основательно намучившись, Жемчужина добилась своего. Покрасневшая и немного запыхавшаяся, она поправила волосы перед зеркалом и успела как раз вовремя, чтобы выйти навстречу Готаху, о приходе которого доложила Сева.

— Проходи, ваше благородие, — сказала она. — Спасибо, что отказался от купания.

— Ни один мужчина еще не слышал такого от женщины, ожидающей в дверях спальни, — заметил Готах.

Невольница прикрыла рот изящными пальцами, едва скрывая смех и улыбаясь одними глазами.

— У меня никак не получается с тобой разговаривать, ваше благородие, — сказала она. — Я все время говорю не то, что следует. И мне все время хочется смеяться.

— Мне нравится, когда ты смеешься, госпожа.

— Но сейчас я не могу, мне даже не пристало. Княгиня заболела — я просто не знаю, как это назвать иначе…

В нескольких словах она рассказала о случившемся. Готах внимательно ее выслушал, потом подошел к постели и посмотрел на спящих женщин.

— Ты спрашивал про волосы княгини, ваше благородие, — добавила в конце Жемчужина. — Сейчас, наверное, мне следует об этом сказать… У нее были длинные, иссиня-черные. Еще вчера.

— В самом деле? — удивился Готах. — И как это случилось?

— Я даже не знаю.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Я действительно не знаю, ваше благородие. Я тут почти никто. Сегодня мне приходится просто разрываться, но только потому, что в доме гости, а княгиня и первая Жемчужина спят. Обычно я помогаю княгине раздеться перед сном, и это самая важная из моих обязанностей. Или, может быть, скорее… самая большая привилегия.

Мало кто заметил бы тень старательно скрываемой горечи. Но Готах умел слушать. Он кивнул и снова посмотрел на спящих.

— Насколько я понимаю происходящее, с ее высочеством могут случаться разные необычные вещи. Ты много знаешь о Полосах Шерни, госпожа?

— Только то же, что и все.

— Ну да, как же, — пробормотал он. — Я не слишком долго знаком с тобой, госпожа, но не заметил ни единой черты, которую можно было бы назвать «как у всех».

У Кесы порозовели щеки.

— Ты сумеешь разбудить их, ваше благородие?

— Вряд ли смогу, госпожа. Даже если бы хотел.

— Не можешь и не хочешь, ваше благородие?

— Не могу потому, госпожа, что не знаю, что происходит, и мог бы наделать немало дурного. А не хочу, потому что иначе для меня все было бы кончено.

— Не понимаю?

— Сейчас поймешь, и даже быстрее, чем кто-либо другой. Ты Жемчужина, госпожа, и можешь в этом доме замещать княгиню, я не ошибаюсь? Но ты не можешь менять ее явных распоряжений, поскольку тогда перестанешь быть Жемчужиной, и все. Так вот, госпожа, я тоже Жемчужина, хотя, может быть, и не похож. Символически я — сама Шернь, но я не могу вмешиваться в то, что она творит, ибо тогда я перестану быть ее символом. Как человек я могу сделать что угодно, как посланник — ничего, поскольку из Готаха-посланника превращусь в Готаха-изгнанника. Я могу самое большее понимать и объяснять. Но того, что происходит сейчас, я не понимаю, потому не могу и объяснить.

Кеса внимательно посмотрела на него.

— В самом деле очень легко понять, — упрекнула она его столь мягко, как только могла.

Он смутился.

— Прости меня, госпожа… Когда я чем-то взволнован, я всегда говорю чересчур много и иногда забываю с кем. Прерывай меня иногда… Кеса.

Ноздри ее слегка дрогнули. Она снова была готова улыбаться.

— Как я понимаю, мы не знаем, ваше благородие, сколько это может продлиться? — спросила она, показывая на постель.

— Мы ничего не знаем, госпожа. Я приехал сюда, чтобы увидеть Трещину Шерни, это такое прикосновение Полос, иногда проникающих в наш мир. — Он постучал пальцем по подлокотнику стоявшего перед зеркалом кресла. — А знаешь, госпожа, какое оно тут? — Он сжал кулак и на мгновение задумался.

— Пожалей руку, — сказала она. — Я поняла.

— В этой комнате больше Шерни, чем лежит на земле в Ромого-Коор, там, где я живу. Это даже уже не тень Полос, это скорее сами Полосы… Я готов поверить во что угодно. За всю историю мира нечто подобное случалось только дважды. Ронголо Ронголоа Краф был создан из осколков всех Полос, это живое мыслящее существо, возникшее из мертвой и бездумной могущественной силы.

— Краф сотворил разум в Шерере, — сказала Жемчужина.

— Именно так. Потом нечто подобное произошло еще раз, но, судя по всему, вопреки законам, правящим Шернью. Что-то… пошло не так, и появились три женщины, которых в Шерере быть не должно. Одна из них якобы до сих пор спит где-то в этой пуще, вместе со своим войском. — Готах показал подбородком на окно.

— Но ведь это же легенда, ваше благородие?

— Конечно, легенда, госпожа. Этот вечный сон — чистая сказка, вся же история — в первую очередь легенда. Проблема в том, что в Книге всего записаны достаточно точные математические модели Ронголоа Крафа, перед лицом же этой «легенды» математики Шерни бессильны. Ибо в Полосах существуют пробелы и дыры, которые невозможно объяснить давно закончившейся войной Шерни с Алером или каким-либо другим событием. Они вписываются лишь в дартанскую легенду о трех сестрах.

Кладбище князей К. Б. И. располагалось на пологой возвышенности, уже за краем поляны. Окруженные белой стеной надгробия образовывали второй город Сей Айе. Усыпанная гравием аллея сначала вела к воротам, а потом исчезала в лесу… Ибо город-кладбище поросло настоящим лесом. Властители Буковой пущи хотели покоиться в единстве с лесом, который дал им могущество и величие. В этом месте никогда не вырубили ни единого дерева и даже не убирали мертвые, упавшие. Бывало, что столетние, а иногда и более старые стволы разрушали каменные надгробия, пробивали своды склепов. Тогда делали новые надписи, на остатках стен укрепляли новые таблички, тщательно собирали и перекладывали в каменные урны человеческие останки, вытолкнутые корнями из саркофагов, — но с пущей здесь никогда не сражались.

Эзена только однажды была на кладбище — когда хоронили князя Левина. Она много раз думала о том, чтобы в одиночку отправиться на могилу доброго господина, который отдал ей все свое величие, не требуя ничего взамен. Но она чувствовала, что пришла бы именно ни с чем. А ей хотелось прийти и сказать не только: «Спасибо тебе, господин». Больше всего ей хотелось сказать: «Я уже поняла».

Она никогда не думала о нем как о муже. А должна была, хотя бы потому, что на дартанском суде ей предстояло говорить не «мой господин», но «мой супруг князь К. Б. И.».

Он бы тоже наверняка этого хотел.

Стоявший поблизости дом кладбищенского сторожа зиял пустотой. Дверь была приоткрыта. Никто не вышел им навстречу.

— Останься, Хайна, — сказала она перед железными воротами. — Я должна пойти туда одна.

— Я бы хотела повсюду ходить с вашим высочеством.

— Хорошо. Но не туда.

Надгробия, множество надгробий… Некоторые просто огромные, другие поменьше. Полностью разрушенные деревьями сооружения соседствовали с другими, нетронутыми. Она прошла мимо склепа, от которого остались только два фрагмента стен и небольшой кусок потолка. Тяжелый саркофаг был передвинут в угол, под крышу. Он почти врос в землю — крышка едва была видна из-под слоя сухих листьев.