Листья полыни - Семенов Алексей - Страница 13

— Ты прав, почтенный, — согласился с лавочником Волкодав. — Без такой рубахи книга голой останется. А не скажешь ли, почему она не из шелка либо сафьяна шита? Стоит, пожалуй, не хуже парчи, жемчугом расшитой, а сама — холст как холст?

Торговец, по-прежнему придерживая обложку, посмотрел венну прямо в глаза. Он, конечно, догадался, куда ведет Волкодав, но вот огонька задора в этом взгляде не было. Торговец смотрел так, будто хотел сказать: тут дело не шуточное, почтенный, а ты играться вздумал? Да в себе ли ты?

— Знаешь ли, мил человек, — сказал вдруг лавочник на таком чистом веннском языке, точно только что из печища на Светыни вышел, — коли у тебя за всю жизнь денег на рубаху для книги не собралось, что толку с тобой торговаться? И к чему тебе книга, когда ты ее в рубаху даже одеть не можешь? Клади-ка книгу да ступай. Ты, вижу я, поспешаешь. Да и мне пора приспела, сейчас лавку запирать стану.

И он принялся сворачивать холст, начав как раз с левого верхнего угла, где были выведены черты и резы. Такого оборота Волкодав никак не ждал. Но и принять не мог. Он, разумеется, способен был легко, одним касанием, отправить хозяина лавки в страну снов, и тот едва ли после посмел бы обратиться к градоначальнику либо к иным людям кониса. Да и к Сонмору вряд ли побежал бы. Сонморовы бойцы из-за одной книги за работу бы не взялись, а труды их встали бы лавочнику вдесятеро супротив ее цены вместе с рубахой. А те, кто днем на кондарских улицах хозяйничал, еще седмицы три собирались бы обидчика ловить. За то время венн-бродяга, по разумению всякого торговца, далече уйти успел бы.

Да только не был сей торговец всяким, а потому и не стал Волкодав его уму-разуму учить. Да и всякого иного, пожалуй, не стал бы: алчность собственная такого куда как хуже накажет! Говорил торговец по-веннски складно, однако венн так никогда бы речь не повел: не в обычае то было незнакомого человека за худую одежу либо бедность корить. А уж коли по рукам с ним ударить намерение возымел, а после передумал, то следовало его прежде хотя бы добрым словом угостить, а уж никак не гнать взашей.

— Когда так, забирай свою книгу. Пусть лежит. Видать, она тебе дороже, чем мне, — отвечал Волкодав, возвращая книгу на лоток. — Складно ты по-веннски говоришь, да не в лад, — добавил он и повернулся, собираясь уходить.

— Постой, — окликнул Волкодава торговец, когда тот уже нагибался, чтобы выйти в дверь, слишком для него низкую. Окликнул по-веннски. — Ты, может, и прав. Этак мне книга дороже обойдется, когда ты так просто уйдешь. Вот что я тебе предложу: заплати за книгу сейчас. Рубаху к ней, так и быть, я тебе тоже отдам. Потом, когда заработаешь, деньги принесешь. А к рубахе в придачу тогда вот что возьми…

Торговец снова нагнулся в угол, откуда извлек чехол на книгу, и, повозившись чуток, вытащил с полки черен от меча. Да не стальной, а стеклянный!

— Стоит этот черен ровно столько, сколь и обложка, — заметил он, проворно заворачивая книгу, холщовый чехол для нее и стеклянный черен в тонкую мягкую кожу.

— Постой, — Волкодав возложил свою широкую и крепкую ладонь на неготовый еще сверток, — дай взглянуть.

Он без усилия отвел руку торговца и завладел стеклянным череном. Стекло было вполне обычным и ничем не замечательным. Вместо клинка из черена торчал обломанный и короткий кусок едва ли на три вершка.

— Да коли из серебра такой отлить, едва ли дороже вышло б, — усмехнулся Волкодав. — Нешто ты шутить вздумал, мил человек?

— Из серебра такой отлить можно, только что в том пользы? — отвечал лавочник, следя за тем, как Волкодав черен возвращает обратно. — В этом стекле кое-что поценнее серебра найдется. Когда надобность великая придет узнать, что в прошлом творилось либо в грядущем свершится, черен этот в кровь живую окуни. Достанет одной капли. Хочешь своей крови, хочешь — чужой. Но человеческой. Либо собачьей. Тот день, о котором знать хочешь, внутри черена весь отразится. Отразится и застынет. А потом что хочешь с ним делай: хочешь — разбей, если худой день окажется. И не будет этого дня. И всего худого, что в твоей жизни от него случилось или случится, не будет. А когда счастливый день получится, то исполняй все впредь так, как в черене показалось, и пребудешь в счастии. Нешто много за такое прошу? Три года сроку даю на то, чтобы долг мне вернул, — добавил торговец.

— Мягко стелешь, — опять ухмыльнулся Волкодав. — Что ж себе такую дивную вещь не оставишь? По тебе не скажешь, что нужда на пороге, чтобы добро поскорее да подешевле отпускать. Да и не торопишь ты с платежом: за три года, глядишь, либо тебя, либо меня и на свете не будет.

— Когда бы я мог вечно жить, была бы о том речь, — возразил торговец. — А так у меня дней не густо. Кабы все худые перебить, я бы здесь не стоял перед тобой. Думаешь, я книги продаю, и только? Книги — то для души, для успокоения. А так я черены стеклянные делаю. Вот, смотри.

Он шагнул назад, к полкам, и откинул занавеску, скрывавшую одну из них. На полке, сверкая тысячами огней, отражающих солнечный свет, щедро льющийся через окно, стояло не менее полутора сотен стеклянных черенов самых разных форм и размеров. И все, как успел заметить Волкодав, из простого стекла, иной раз прозрачного, иной раз цветного.

— У кого жизнь чистая, тот видит мир таким, какой он есть, и тому я даю черен из прозрачного стекла, — пояснил торговец. — А иные видят вещи и людей лучше или хуже, чем те есть на самом деле. Или просто видят плохо. Таким я даю черен из цветного стекла или из такого стекла, что позволяет слабому оку сравниться со здоровым.

Купец задернул занавес.

— Мне и вправду пора. Ты берешь книгу? — обратился он к Волкодаву.

Венн пожал плечами. В конце концов, если торговец и врал, то платить сейчас еще одну немалую цену за непростую холстину с веннскими письменами и простое стекло, о коем наговорили с три короба, надобность пропадала.

— Заворачивай, — кивнул он хозяину и принялся отсчитывать монеты.

Торговец взял деньги не считая, и сверток с покупками перекочевал в заплечный мех к Волкодаву. Они вышли на улицу, и владелец лавки запер толстую дубовую дверь на стальной висячий замок.

— Где ты выучился так споро по-веннски беседовать? — осведомился напоследок Волкодав.

— Там, где я живу, на всех языках говорят, — усмехнулся торговец. — А молчат — на одном. Когда осилишь книгу, приходи за другими. Не так дорого я беру, как те, что на одном языке молвят, да на разных молчат. А теперь ступай. Мне все одно в другую сторону.

Торговец вытащил из-за пазухи белый головной платок с синими полосами, мигом повязал его на халисунский манер и быстрым шагом устремился вверх по улице, взбегавшей здесь на небольшой холм. Уходил он и впрямь в ту сторону, куда Волкодаву вовсе не было нужно.

— А как место твое называется? — окликнул его напоследок венн, понимая отчего-то, что догонять странного лавочника не надо.

— Травень-остров, — бросил тот, не оборачиваясь, и, скоро взойдя наверх по выщербленным тысячами башмаков и сапог ступенькам, пропал за углом.

Волкодав вынул книгу, осмотрел ее еще раз. Торговец успел надеть на нее холщовую рубаху, что обещала обойтись Волкодаву так недешево. Рубаха, несмотря на древность и долгое, должно быть, пребывание в ларях да на полках, не утратила живого запаха. Этот запах, наверное, вошел в нее навсегда и стал ее частью. И был это горький запах полыни…

Лист первый

Зорко

Едва только вдохнув во сне этот запах, Зорко стал не только видеть и слышать, но и обонять все, что видел в снах. Теперь он знал, что тот суровый и хмурый венн высокого роста, жилистый, будто из тугих древесных жил свитый, как бывает свит ствол дерева — ни вихрь, ни ненастье, ни червь такое не свалят, да и топором не вдруг возьмешь, — тот венн, которым становится он, Зорко, едва лишь засыпает, зовется Волкодавом и плывет куда-то по волнам неоглядного моря, покинув каменный град Кондар на закатном побережье. Что вместе с ним длит свой путь через страны и воды молодой аррант по имени Эврих, терпеливо и стойко разделяя с венном все издержки и тяготы дороги. А вот куда и зачем лежит их путь, Зорко покуда не догадался.