Мария Ульянова - Маштакова Клара Александровна - Страница 39

Здесь, на фронте, Мария Ильинична встретилась с Верой Михайловной Величкиной, женой Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, которую знала еще по Женеве. Они поговорили об общих знакомых, Вера Михайловна дала ряд практических советов их врачу и всем членам отряда, весьма неопытным в организационных и практических делах. Условились держать связь; было очень приятно поговорить по душам с близким, все понимающим товарищем. Обменялись и новостями из-за границы. Встречи на фронте коротки. Когда Вера Михайловна уехала, Мария Ильинична долго думала о ней, женщине, видевшей свой долг в помощи страждущим.

За несколько месяцев, проведенных Марией Ильиничной в прифронтовой полосе, в полной мере проявился ее талант организатора. Города Львов, Станислав, Стрый, Коржев были забиты войсками и беженцами. Трудно было найти помещения для госпиталя, для развертывания походной кухни. Трудно выявить всех нуждающихся в крове, питании, одежде, в отправке в тыловые населенные пункты. Марию Ильиничну потрясли нищета, забитость, религиозность трудового люда.

Австрийцы изгнали из прифронтовой полосы все трудоспособное мужское население, остались старики, женщины, дети. Члены отряда составляют списки тех, кому необходимы паек, бесплатное питание. В полуразрушенных хатах, которые топились по-черному, их встречают глаза голодных детей и обезумевших от горя матерей. Крестьянки бросаются на колени, целуют руки, бессильно плачут. Над Галицией стоит общий вопль: «Хлеба!»

Опорным пунктом отряда становится небольшое карпатское село Тисменицы. А.С.Серафимович писал: «Тисменицы — типичное галицийское местечко: в центре густо, тесно и грязно стоят большие и малые каменные дома, униатская церковь, костел, синагога, школы; грязная базарная площадь, лавки и бесчисленное количество крохотных еврейских лавчонок, где обычно кипит своеобразная жизнь...

Наш отряд занимает большое станционное здание на самом краю местечка. Перед нами, налево — лесистые предгорья Карпат, прямо — зеленеющие поля, окопы да болотца, где, надсаживаясь, кричат лягушки, дергачи; а направо, как стрела, впивается в далекие синеющие перелески тонкая нить убегающего шоссе. По нем, курясь дымками, проносятся издали, как игрушечные, военные автомобили или тяжело и подолгу громыхают обозы, артиллерийские парки. Горизонт замыкается дымными очертаниями Карпат.

На станции — большие, звонкие, пустые комнаты, на стенах по черному полю надписи мелом на трех языках о прибытии и отходе изменивших расписание поездов — последние надписи торопливо ушедших бывших хозяев».

Членам отряда все нужно было организовать самим — доставать и вкапывать огромные котлы, варить пищу и распределять ее, доставлять продукты и составлять списки наиболее нуждавшихся.

Как только в окрестностях распространился слух о том, что в Тисменицах кормят голодных, со всех сторон потянулись к станции люди, нет, тени людей — худые, в отрепьях, с лихорадочно горевшими глазами. В очередях возникали ссоры, драки. Кто-то имел корову и все-таки пришел на пункт, женщины выталкивают ту, кормить которую считают несправедливым. Стон стоит над станцией, несмолкаемый плач детей. Сколько людей умерло тут же, на станции, не успев получить свой паек. Ряды голодных смыкаются, на мертвых не обращают внимания.

Члены отряда постоянно выезжают к линии фронта со специальными вагонами. Как-то на одном из фронтовых участков встретили коллег — санитарный поезд, организованный великой княгиней (сестрой царя) Ксенией Александровной. Здесь было вдоволь сахара, муки и других продуктов, прекрасно оборудованные кухни, но персонал не очень затруднял себя работой. В 6 часов вечера пункт закрывался, и тут уж глотка воды нельзя было допроситься. Появление пироговцев (так называли членов общества врачей имени Пирогова) было встречено с ужасом. «Ради бога, уезжайте! — заламывая руки, взывала одна из распорядительниц. — Вы соберете здесь всю округу! Ведь всех все равно не накормишь и не обогреешь». Но члены отряда решили не отступать. Маленький полустанок наполнился ранеными и голодными, походная кухня дымила не переставая. Пришлось поработать и дамам-благотворительницам. Серафимович смеялся: «Ну, пока мы здесь, хоть ведомости у них будут не фальшивы!»

Письма Марии Ильиничны из Галиции очень кратки, их единственная цель — успокоить мать и старшую сестру. Так, в мае, в период активных военных действий, когда австро-германские войска перешли в наступление, стремясь окружить русские войска, находящиеся в Польше и Галиции, Мария Ильинична пишет из Тисмениц:

Мать и сестра в далеком Петербурге стараются прочесть между строк что-либо о действительном положении вещей. С тревогой читают и перечитывают военные сводки. Идут тяжелые бои. Мать старается утешить себя тем, что Маняша хорошо справляется с обязанностями сестры милосердия и что ей по душе эта работа. А там, за тысячи километров от Петербурга, в маленький населенный пункт, едва видный на карте — Тисменицы, — хлынул поток раненых. Их было так много, что на передовой их не успевали перевязывать, часто санитарные фуры привозили раненых вперемежку с умершими, и покойников складывали вместе с живыми в барак.

Александр Серафимович так описывает те дни в корреспонденции, которую отказались напечатать: «...раненые лежали в огромном бараке на нарах и под нарами, заняв все проходы, весь пол. Валялось более трехсот раненых, из них многие были ранены тяжело, с вывалившимися кишками, с оторванными конечностями. По всему бараку неслись стоны, хрипы. И лежали раненые буквально без всякой помощи, некормленые, неперевязанные, даже соломы не подстилали на досках...

Наш отряд тогда буквально сбился с ног. Женщина-врач нашего отряда и Мария Ильинична Ульянова, а также и остальные работали без передышки, до того, что стали зеленые, — с раннего утра до глубокой ночи». Отдыхать не шли, а валились тут же, за стеной барака в палатке, и забывались на три-четыре часа тяжелым, полным кошмаров сном.

Для обслуживания раненых не хватало элементарного — бинтов, ваты, дезинфицирующих средств. Марии Ильиничне казалось, что она никогда не избавится от тошнотворного запаха крови и гноя, который пропитал все вокруг, въелся не только в одежду, проник в поры ее кожи. Глядя, как самоотверженно работают товарищи, Мария Ильинична восхищалась их стойкостью, самоотверженностью и не замечала, что сама работает сверх всяких сил. Ее энергия неиссякаема, она все время оказывается именно там, где в тот или иной момент особенно нужна. Как и все товарищи, она не гнушается никакой работы. Здесь никто уже не различает функций — вместе принимают раненых, вместе обрабатывают и бинтуют раны, кормят солдат и варят пищу, стирают и скатывают бинты. Пройдут годы, но впечатления от тех страшных фронтовых дней долго будут тревожить Марию Ильиничну. Нет, нет да и всплывут вдруг в памяти лица простых русских солдат, полные страдания и благодарности за помощь. Вот она пробирается по бараку, стараясь обойти лежащих, не потревожить их, и все лица поворачиваются в ее сторону. Кто просит: «Сестрица, пить!», «Сестрица, поправь повязку», кто-то мечется в бреду... И неотвязные, полные тоски и надежды взгляды. Нет времени перевести дух. Как живой челнок, она движется непрерывно из одного конца барака в другой — поит, кормит, перевязывает, просто шепчет ласковые, утешительные слова, кладет маленькую прохладную ладонь на чей-то пылающий лоб. И старается скрыть разрывающее грудь отчаяние: ведь их помощь — капля в море, и как часто оказывается она опоздавшей.