Зимняя луна (Ад в наследство) - Кунц Дин Рей - Страница 6

- Заканчивай с этим, Хитер, - предупредила она саму себя.

Закрыла картонку шербета и поставила ее на место, в холодильник.

Джек, вечно усмехающийся оптимист, говорил, что ничего не выиграешь, питаясь дурными новостями, и, конечно, был прав. Его терпеливая натура, добродушный характер и неунывающая душа позволили ему вынести кошмарное детство и юность, которые сломали бы многих.

Еще совсем недавно его философия хорошо ему служила, и он провоевал с департаментом все худшие годы своей карьеры. После почти десятилетия, проведенного вместе в уличном патруле, он и Томми Фернандес сблизились как братья. Томми мертв уже больше одиннадцати месяцев, и по крайней мере одну ночь в неделю Джек просыпается от жутко похожих на жизнь картин, в которых его напарник и друг умирает снова. Он всегда выскальзывает из-под одеяла и идет на кухню за послеполуночным пивом или в гостиную, чтобы просто немного посидеть одному в темноте, не зная, что Хитер уже пробудилась от его тихих вскриков, издаваемых во сне. Однажды ночью, месяц назад, она поняла, что ничего не может ни сделать, ни сказать, чтобы помочь ему: он не нуждался ни в чьем присутствии, кроме своего собственного. Когда Джек выходит из комнаты, она часто дотягивается рукой под одеялом до простыни, которая все еще теплая от его тела и влажная от пота, выжатого из него страданием.

Несмотря на все, Джек остается ходячей рекламой преимуществ позитивного мышления. Хитер решила приноровиться к его радостному мировоззрению и его способностям на что-то надеяться.

Она смыла остатки шербета с черпака.

Ее собственная мать Салли ныла по любому поводу, и мало кто мог сравниться с ней в умении делать трагедию практически изо всего. Малейшая неприятность воспринималась ею как личная катастрофа, даже если событие, так ее потрясшее, произошло в отдаленнейшем уголке земли и касалось лишь совершенно незнакомых людей. Политические беспорядки на Филиппинах могли вызвать у нее отчаянный монолог о повышении цен на сахар и о деньгах, которые, как она считала, ей придется платить и за все другое, содержащее сахар, если урожай тростника на Филиппинах будет погублен во время кровавой гражданской войны. Заусенец был для нее так же мучителен, как для обычного человека сломанная рука, а головная боль неизменно означала предстоящий инсульт. Малейшая язвочка во рту была безусловным признаком смертельного рака: она расцветала от дурных вестей и унылых мыслей.

Одиннадцать лет назад, когда Хитер было двадцать, она безумно радовалась тому, что перестает быть Бекерман и становится Макгарвей, - в отличие от некоторых подруг, которые в эпоху набирающего силу феминизма продолжали пользоваться своими девичьими фамилиями после замужества или прибегали к дефису. Осознав себя не первым ребенком в мировой истории, который решил быть чем угодно, только не копией родителей, она с особым удовольствием отмечала, как все больше очищает себя от всего того, что когда-либо исходило от них.

Взяв из ящика ложку и захватив вазу, полную шербета, она пошла в гостиную и в этот момент осознала еще одну прелесть быть безработной - ей не нужно пропускать службу, чтобы заботиться о Тоби, когда он болеет, или нанимать сиделку приглядывать за ним. Она может быть там, где он в ней нуждается, и при этом не страдать ни одним из комплексов вины работающей матери.

Конечно, их страховой полис покрывал только восемьдесят процентов стоимости визита к врачу по утрам в понедельник, и двадцатипроцентный остаток занимал ее мысли больше, чем раньше. Он казался огромным. Но это были бекермановские мысли, а не макгарвейские.

Тоби сидел в пижаме в кресле гостиной перед телевизором, вытянув ноги на скамеечку. Закутанный одеялами, он смотрел мультфильмы по кабельному каналу для детей.

Хитер знала стоимость кабельного канала до последнего цента. В октябре, когда у нее еще была работа, ей пришлось подсчитать все, и теперь ошибка в вычислении платы за месяц не могла превысить пяти долларов.

На экране крошечная мышь гналась за кошкой, которая определенно была загипнотизирована, полагая, что мышь - шести футов ростом, с когтищами и кроваво-красными глазами.

- Лакомый апельсиновый шербет, - сказала она, подавая Тоби вазу и ложку, - лучший на всей планете, приготовленный лично мной за много часов нудной работы - пришлось убить и освежевать две дюжины веселых шербетов.

- Спасибо, мам, - сказал он, улыбнувшись ей, а затем еще шире - шербету, прежде чем поднять глаза на телеэкран и снова погрузиться в созерцание мультфильма.

С воскресенья по среду он оставался в постели, безо всякого беспокойства, слишком ослабевший, чтобы волноваться о чем-то в телевизионное время. Сын спал так много, что она начала тревожиться, но, очевидно, именно сон и был ему нужен. Прошлой ночью, впервые с воскресенья, он смог удержать в своем желудке что-то посерьезнее жидкостей, попросил шербета и не заболел от него. Этим утром она рискнула дать ему две белые гренки без масла, а теперь снова шербет. Температура спала: грипп, похоже, проходил сам собой.

Хитер устроилась в другом кресле. На краю стола рядом с ней стояли на пластиковом подносе термос в форме кофейника и тяжелая керамическая чашка с красными и пурпурными цветами. Она открыла термос и наполнила чашку модным кофе, ароматизированным миндалем и шоколадом, наслаждаясь благоуханием и пытаясь не высчитывать, во что обошелся ей этот каприз.

Сев калачиком в кресле, она положила на колени вязаный платок и, потягивая горячую жидкость, взяла в руки бумажное издание романа Дика Френсиса. Открыла страницу, заложенную полоской бумаги, и попыталась окунуться в мир английских манер, морали и тайн.

Хитер чувствовала себя виноватой, хотя ни от чего не отлынивала, проводя время за книгой. Никаких домашних дел ей на сегодня не осталось. Когда они оба работали, она и Джек делили домашние обязанности. Они и теперь все еще делят их. Когда ее уволили, она попыталась настоять на том, чтобы взять на себя оставшуюся часть хлопот, но он отказался: вероятно, подумал, что если все ее время будет занято хозяйственными заботами, то от этого возникает угнетающее ощущение, что она никогда не найдет другой работы. Он всегда был так же внимателен к чувствам других людей, как и оптимистом в отношении осуществления своих собственных планов. В результате дом чист, белье выстирано, и ее единственной заботой было следить за Тоби, который вообще не имел никаких обязанностей, потому что был таким славным ребенком. Ее вина объяснилась так нелогично, как будто была неизбежным результатом того, что она, по своей натуре и судьбе работающая женщина, при этой глубокой депрессии оказалась не у дел.

Она послала свои данные в двадцать шесть компаний. Теперь все, что можно сделать, - это ждать. И читать Дика Френсиса.

Мелодраматическая музыка и комичные голоса в телевизоре не отвлекали ее. Действительно, ароматный кофе, удобное кресло, и холодный звук зимнего дождя, барабанившего по крыше, соединялись во что-то уютное, что вымывало из ее головы все тревоги и позволяло погрузиться в роман.

Хитер читала целых пятнадцать минут, когда Тоби позвал ее:

- Мам!

- Хм-м-м? - сказала она, не отрывая взгляда от книги.

- Почему кошки всегда хотят убить мышей?

Заложив страницу большим пальцем, она поглядела на телевизор, где на экране уже другие кошка с мышью занимались очередной комедийной погоней, на этот раз кот преследовал мышь.

- Почему они не могут дружить с мышами, - спросил мальчик, - а все время хотят их убить?

- Такова кошачья природа, - сказала она.

- Но почему?

- Таким уж их Господь сотворил.

- А Господь не любит мышей?

- Ну, должно быть, любит, раз он сотворил и их тоже.

- Тогда почему он заставляет кошек их убивать?

- Если у мышей не будет естественных врагов, таких, как кошки, совы или койоты, они заполонят весь мир.

- Почему они заполонят весь мир?

- Потому что они рожают сразу много детей, а не одного.

- Ну и что?