Учительница с того света - Некрасова Мария Евгеньевна - Страница 2

Но Надежда не могла пройти мимо. Зная, как мы загружены в середине года, она не отказала себе в удовольствии хорошенько погонять Юльку на зачете. Половины ее вопросов я не понял, а на вторую не ответил бы. Юлька держалась молодцом, но неожиданно для всех завалилась.

Лично мне показалось, что я слышал треск. Надежда, похоже, сама не ожидала такого эффекта: отправив Юльку на место осознавать произошедшее, она принялась валить всех без разбору.

...Но быстро утомилась, смирила гнев и на следующий день устроила нам пересдачу, где волшебным образом весь класс получил свои зачеты. Весь, кроме Юльки, которая не пришла.

Сначала мы думали, что она заболела, оказалось, нет. Впервые в жизни завалив зачет, Юлька пошла вразнос и прогуляла обе школы. Я не поверил, когда узнал! Мне, например, или, вон, Лехе по барабану: ну завалил зачет, ну подумаешь, сдам в другой раз. А Юлька со своим ботаническим больным самолюбием переживала. Да так, что прогуляла уроки, наверное, тоже впервые в жизни.

Назавтра в школу явилась Юлькина мать. Она орала сперва на Марлидовну, потом на Надежду, потом они орали втроем... Оказывается, Юлька, не получив зачета, задумала не просто прогулять, а бросить музыкалку. Говорю ж, самолюбие у нее больное! Первый раз в жизни завалила предмет и сделала из этого трагедию. Да какую трагедию – войну! Наша Надежда и так не подарок, а после того, как Юлькина мать на нее наорала, вообще встала в позу. Сказала: «Зачет не поставлю. Хочет бросать школу, пусть бросает, таким истеричкам в музыке все равно не место». Кто б говорил! Мы в это время были на перемене, а эти так орали из учительской, что слышала, наверное, вся школа, не только мы.

Димыч сказал: «Юлька повесится», – но не угадал. Юлька явилась в школу уже на следующий день и принялась бегать за Надеждой, извиняться и просить пересдачи. Но если нашу Надежду о чем-то просить, будет только хуже. Училка уперлась и ставить зачет не желала ни в какую. Нет, она честно звала Юльку на пересдачу, потому что не имела права не позвать, честно выслушивала, задавала вопросы... И не ставила зачета. Придиралась к какой-нибудь ерунде или спрашивала что-нибудь такое, о чем ни Юлька, ни мы понятия не имели. Юлька уходила ни с чем и опять бежала заниматься. Она даже на репетициях торчала в Интернете, выискивая материалы по истории музыки. Она не жаловалась, но мы-то видели, как она бесится оттого, что не может сдать зачет.

А Надежда, похоже, вошла во вкус! Сложные вопросы у нее быстро кончились, и начались игры со временем. Надежда назначала Юльке пересдачу то на утро, когда мы все в обычной школе, то на время других уроков, которые тоже лучше не прогуливать. Сперва Юлька отпрашивалась, мать писала ей записки. Потом Надежда что-то такое шепнула учителям, и Юльке верить перестали. Ей ставили прогулы, а зачета так и не ставили, а между тем приближалась весна и очередные экзамены.

Я не знаю, за что Надежда Юльку так возненавидела. Не знаю, чем это все могло закончиться, но накануне уже весенних экзаменов, куда Юльку не допустили из-за несданного зачета, случилось еще кое-что. Был в этом какой-то дурацкий сарказм: Надежда умерла. Тихо-мирно у себя дома, от какой-то стариковской болячки, так и не поставив Юльке зачет.

Глава II

Все можно исправить. Даже непоправимое

Это было, наверное, самое длинное и дурацкое лето в моей жизни. Мама хотела отправить меня на юг, но из-за этой истории с музыкалкой оставила в городе, типа наказала. А мне, может, и здесь хорошо! Здесь мой компьютер, мой инструмент, можно репетировать хоть весь день и никому не помешаешь – все разъехались. И в сквере почти никого, никто не трогает, не названивает по вечерам, не зовет гулять, сиди себе дома хоть до посинения.

Ну да, отстой. Это я себя уговариваю. Пытаюсь найти что-то хорошее там, где ничего хорошего нет. Весной меня почти выперли из музыкалки, а почему – вспоминать страшно. Страшно, когда вчера еще с человеком разговаривал, а утром приходишь – на первом этаже его портрет в черной рамочке. Я тогда ни о каких зачетах не думала: разревелась и пошла домой.

Потом директриса звонила. Пугала: «Ты до летних экзаменов не допущена, что думаешь делать?» А я, вот честно, ни о чем не думала. Было, конечно, обидно из-за непоставленного зачета, но разве можно сейчас об этом думать? Есть в этом что-то от предательства: твой учитель умер, а ты на следующий день бежишь к другому, потому что у тебя, видите ли, зачет. Вообще это было бы нечестно. Марлидовна говорила что-то о пересдаче, что осенью будет поздно, хотя бы зачет надо сдать прямо сейчас, она найдет того, кто примет. Грозилась выгнать. А мне не хотелось думать о школе.

Надежды в школе больше не было, и я спинным мозгом чувствовала, насколько всем на меня наплевать. Отвечаешь – тебя не слушают, кивают, думают о чем-то своем. Играешь или поешь в классе – на тебя даже не смотрят, уткнутся в журнал, хорошо, если глаза не закроют. А так можно «фанеру» включать и идти домой, никто не заметит. Надежда такой не была. Пусть она орала и занижала оценки, я чувствовала, что она болеет за меня. Я однажды ошиблась в датах, оговорилась просто, так она заставила меня повторить все даты за весь курс, начиная с третьего класса. Потому что ей было важно.

Скучала. Конечно, скучала, в школу идти не могла и летом даже не расстроилась из-за юга. Мама на меня шипела по вечерам: «Опять ты дома, пошла б погуляла!» А с кем гулять, когда все разъехались? Да и настроения не было. В конце концов ей надоела моя кислая мина, и она отправила меня в Питер к тетке.

Теть-Таня жила на самой окраине, где во дворах сушат белье и рамы окон снаружи выкрашены не в белый, а где в какой цвет. И зеленые видела, и синие, и красные. Я все время мерзла. Даже в жару здесь было ужасно ветрено. И еще было много странных соседей. Старушка на втором этаже с целой стаей кошек. Из открытого старушкиного окна во двор была подставлена доска, по которой кошки шастали туда-сюда. Старушка называла доску почему-то «Электромост», а по вечерам смачно вопила на весь двор, зазывая котов домой. Был дедулька с «Жигулями». Целый день сидел в машине или валялся под ней, но я ни разу не видела, чтобы он выезжал. И был, наконец... Нет, про него по порядку.

Мы с теть-Таней шли домой, она, должно быть, по заданию матери, вела со мной душеспасительную беседу на тему: «Как ты можешь бросить музыкалку, ведь это твоя жизнь». Они с мамой посменно трудились над спасением моей музыкальной карьеры: теть-Таня промывала мозги днем, мама – вечером по телефону. Я привыкла и даже не бесилась, а так, вяло отбрыкивалась, когда становилось уж совсем невмоготу. Я вообще стараюсь молчать в таких случаях. Пусть болтают себе вместо радио.

Теть-Таня вдохновенно рассказывала, как я гублю свою музыкальную карьеру. Я ей не мешала, и она увлеклась, вспоминая каких-то рок-звезд семидесятых годов и их отношения с учителями. При чем тут я?

Я демонстративно глазела то под ноги, то по сторонам. У нашего подъезда сидел дядька с лохматой собакой, было непонятно, где у собаки голова, а где хвост. Теть-Таня видела, что я ее не слушаю, злилась и повышала голос:

– ...А когда его учитель сказал: «Музыка – это не твое», – он оставил учебу. – Она сказала это так, что слышал, наверное, весь дом, окна-то открыты.

– Так и я так же сделала! Мне Надежда зачет не поставила, значит, тоже считала...

– Да кто тебе сказал... – и теть-Таня продолжила монолог на тему «Вернись в музыкалку, жизнь себе поломаешь!». Сколько пафоса из-за какой-то школы!

Нет, оставлять музыкалку было, конечно, жалко. Но тогда, стоя с теть-Таней у подъезда, я уже не видела выхода. Зимний зачет завален. Пересдавать поздно. Летние экзамены можно пересдать осенью, но я до них не допущена. Потому что зимний зачет завален. Не знаю, может, мать с теть-Таней и надеялись как-то уговорить Марлидовну, мне же ситуация казалась тупиковой и дурацкой. Такой дурацкой, что и шевелиться не хочется. И вот в этот момент, когда я так подумала, а теть-Таня опять повысила голос, читая нотации, до моих ушей донеслось: