Сумеречный взгляд - Кунц Дин Рей - Страница 40

Но вскоре я ее все же ощутил, хотя и не мог точно определить момент, когда мертвенно-бледный поток меланхолии снова потек через нее. Среди прочего мы говорили о Бадди Холли, чьи песни пели, пока разбирали ярмарку, и уморительным дуэтом пели вразнобой несколько отрывков из своих любимых песен этого певца. Мысль о безвременной смерти Холли, несомненно, пришла в голову нам обоим и, должно быть, стала первой ступенькой лестницы, ведущей в подвал уныния, где Райа обычно обитала, потому что через некоторое время мы уже говорили о Джеймсе Дине, умершем более семи лет назад. Его жизнь пошла в придачу к потерпевшей аварию машине, где-то на пустынном шоссе в Калифорнии. Потом Райа стала возмущаться, как несправедливо умирать молодым. Она долго и бурно негодовала и грустила по этому поводу, и тогда я в первый раз почувствовал, как печаль возвращается к ней. Я попытался сменить тему разговора, но безуспешно — Райю, казалось, не просто увлекли разговоры о мрачном, она находила в них и непонятное удовольствие.

Наконец из ее голоса исчезла вся веселость, она отодвинулась от меня и спросила:

— Как тебе было в прошлом году, в октябре? Что ты тогда чувствовал?

Сначала я не понял, о чем это она.

Она пояснила:

— Куба. Октябрь. Блокада, ракеты, все эти решения. Говорят, мы были на краю пропасти. Атомная война. Армагеддон. Что ты тогда чувствовал?

Тот октябрь стал поворотной точкой в моей судьбе и, думаю, в судьбе всякого, кто был достаточно взрослым, чтобы понять, что означал этот кризис. Что касается меня, то я осознал — человечество отныне способно стереть самое себя с лица земли. Я также начал понимать, что гоблины — к тому времени я видел их уже несколько лет — должны быть в восторге от нашей всевозрастающей технологической оснащенности и изощренности, потому что это открывало им все более захватывающие возможности мучить человечество. Что случилось бы, окажись какой-нибудь гоблин наделен политической властью, достаточной для того, чтобы получить контроль над кнопкой, неважно, в Штатах или в Советском Союзе? Конечно, они поймут, что их род будет уничтожен вместе с нашим; апокалипсис лишит их удовольствия медленной пытки, которую им, судя по всему, так нравилось применять к нам. Это могло бы удержать их от стремления выпустить ракеты из шахт. Но зато какой пир страдания состоялся бы в эти последние дни и часы! Взрывы, равнявшие города с землей, огненные бури, дожди радиоактивных осадков. Если ненависть гоблинов к человечеству была в самом деле такой сильной, как я чувствовал, тогда именно такой сценарий будет для них самым приятным, независимо от того, какое место в нем отводится их собственному выживанию. Именно кубинский кризис подтолкнул меня к мысли, что рано или поздно мне придется начать битву с гоблинами, независимо от того, насколько эта война одиночки будет трагичной и неравной.

Кризис. Поворотный момент. В августе 1962 года Советский Союз начал тайно размещать на Кубе крупную батарею ядерных ракет, чтобы добиться возможности нанести первыми неожиданный удар по Соединенным Штатам. 22 октября, после того, как от русских потребовали убрать эти провокационные пусковые установки, после того, как требование было отвергнуто и получены дополнительные доказательства, свидетельствующие, что работа по установке ракет лишь ускорилась, президент Кеннеди объявил о блокаде Кубы, что влекло за собой угрозу потопления любого корабля, который попытается проникнуть за карантинную линию. После этого, 27 октября, в субботу, наш самолет «У-2» был сбит советской ракетой «земля — воздух», и вторжение американских войск на Кубу было намечено (как мы узнали позже) на понедельник, 29 октября. Казалось, что от Третьей мировой войны нас отделяют всего несколько часов. Но русские сделали шаг назад. За время недельной блокады каждый американский подросток несколько раз прошел тренировку на случай воздушной тревоги. В большинстве крупных городов проводились тренировки по воздушной тревоге, в которых принимало участие все население. Спрос на бомбоубежища взлетел к небу. Уже существующие убежища расширялись. Все воинские части были приведены в состояние боевой готовности, части национальной гвардии, находившиеся в запасе, были переданы в распоряжение президента. В церквях прошли специальные службы, подстегнувшие общую напряженность. И если к тому времени гоблины еще не задумывались о возможности полного уничтожения цивилизации, эта мысль наверняка пришла им в голову во время кубинского кризиса, потому что в те дни они питались сытным варевом нашей тревоги, вызванной одним лишь ожиданием такой катастрофы.

— Что ты чувствовал? — снова спросила Райа, сидя рядом со мной на неподвижном чертовом колесе над затемненным ярмарочным полем, во все еще не разрушенном мире.

Лишь несколько дней спустя я пойму все значение нашего разговора. В ту ночь мне казалось, что мы коснулись этой мрачной темы совершенно случайно. Даже мои психические способности не открыли мне, как глубоко задевал ее этот вопрос и почему.

— Что ты чувствовал?

— Боялся, — ответил я.

— А где ты был тогда?

— В Орегоне, В школе.

— Ты думал, что это произойдет?

— Не знаю.

— Ты думал, что ты умрешь?

— Мы находились вне зоны поражения.

— Но ведь ядерные осадки были бы повсюду, разве нет?

— Наверное.

— Так ты думал, что можешь умереть?

— Может быть. Я думал об этом.

— И как ты себя при этом чувствовал?

— Не лучшим образом.

— И все?

— Я беспокоился за мать и сестер, думал о том, что может случиться с ними. Мой отец умер незадолго до этого, и я был главой семьи, так что я бы должен был что-то делать, чтобы защитить их. Но я не мог придумать, как сделать так, чтобы они уцелели, понимаешь, и от этого я себя чувствовал таким беспомощным... почти ослабел от беспомощности.

Мне показалось, что она разочарована, словно она ожидала услышать от меня другой ответ, что-нибудь более драматичное... или более мрачное.

— А ты где была в те дни? — поинтересовался я.

— В Джибтауне. Там поблизости от нас какие-то военные сооружения, одна из главных целей.

— Так что ты ожидала, что умрешь? — спросил я.

— Да.

— И что ты чувствовала?

Она молчала.

— Ну? — настаивал я. — Что ты чувствовала в связи с грядущим концом света?

— Любопытство, — ответила она.

Этот ответ был неожиданным и обеспокоил меня, но прежде чем я успел попросить ее растолковать, мое внимание отвлек далекий блеск молнии на западе. Я сказал:

— Пойдем-ка вниз.

— Не сейчас.

— Гроза приближается.

— У нас уйма времени. — Она качнула двухместную кабинку, как кресло-качалку на балконе. Шарниры заскрипели. От звука ее голоса я похолодел:

— Когда стало ясно, что войны не будет, я пошла в библиотеку и взяла все книги о ядерных вооружениях. Мне хотелось знать, как бы это все было, если бы это случилось, и всю прошлую зиму, там, в Джибтауне, я об этом читала. Это потрясающе, Слим.

Где-то далеко снова вспыхнули молнии.

Лицо Райи озарилось. Казалось, неверный пульсирующий свет исходит от нее, как от горящей лампы.

От горных вершин на горизонте донесся удар грома, словно низкие тучи столкнулись с горами. Эхо столкновения звучно отдалось в облаках над ярмаркой.

— Пойдем лучше вниз, — снова сказал я.

Она не обращала на меня внимания, голос был низкий, но отчетливый, в нем слышался благоговейный трепет. Каждое слово было тихим, как звук шагов по плюшевому ковру в доме, где траур. Она сказала:

— Ядерная катастрофа была бы странно красивой, понимаешь, страшной красотой. Вся грязь и мерзость городов обратилась бы в пыль, в пар, в ровное место, и там бы выросли поглотившие все это ядерные грибы, точно так же, как обычные грибы вырастают из перегноя и удобрений и берут от них силу. А небо! Ты только представь! Алый, оранжевый цвета, едко-зеленый, серо-желтый, мешанина, бурление, пестрота цветов, каких мы никогда не видели в небе, сияние странного света...