Сумеречный взгляд - Кунц Дин Рей - Страница 20

— Г-г-господи, к-к-какой ужас, — вымолвил Люк Бендинго. — Маленькие д-д-дети. — Он покачал головой. — Иног-гда этот мир б-бывает тяжким.

— Воистину так, — откликнулся Студень.

Я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на школу, которую мы уже проехали. Я уловил очень плохие колебания, шедшие от выгоревшего здания, наполнившие меня непоколебимой уверенностью, что в будущем его ждет еще большая трагедия.

Мы притормозили на красный свет возле кафе. Перед входом стоял газетный автомат. Из окна машины я сумел прочесть заголовок в «Йонтсдаун реджистер»:

«ЧЕТВЕРО УМЕРЛИ ОТ БОТУЛИЗМА НА ЦЕРКОВНОМ ПИКНИКЕ».

Студень, видимо, тоже разглядел заголовок, потому что заметил:

— Этому бедному, проклятому городу ярмарка нужна, как никогда.

Проехав еще два квартала, мы свернули на стоянку перед муниципальным зданием, бок о бок с несколькими черно-белыми патрульными машинами, и вылезли из «Кадиллака». Это громадное четырехэтажное строение из песчаника и гранита было самым средневековым из всех.

В нем располагались и городской совет, и полицейское управление. Узкие, глубоко посаженные окна были забраны железными решетками. Плоскую крышу окружала ограда в виде невысокой стены, смахивающая на крепостную стену еще сильнее, чем все, что я видел до того, с аккуратным рядом бойниц и зубцов. Сами зубцы — высокие каменные выступы, чередовавшиеся с амбразурами, — были украшены не только щелями для стрел и гнездами, но над каждым красовалось острое подобие конька.

Муниципалитет Йонтсдауна отталкивал не только своей архитектурой — в самом здании ощущалась некая злобная жизнь. Меня не оставляло чувство беспокойства — казалось, что это нагромождение камня, бетона и стекла каким-то образом обрело способность мыслить, что оно наблюдает, как мы вылезаем из машины и радостно направляемся сквозь частокол зубов в распахнутую пасть дракона.

Я не знал, было ли это неприятное ощущение психическим по своей природе или мое воображение уже вовсю завладело мною. Иногда бывает нелегко определить точно, что это. Очень может быть, что со мной приключился приступ паранойи. Может быть, я видел опасность, боль и смерть там, где их и в помине не было. Я подвержен приступам паранойи. Вполне это допускаю. Любой стал бы параноиком, если бы мог видеть то, что вижу я, — нелюдей, которые замаскировались и ходят среди нас.

— Слим? — окликнул меня Студень. — Что стряслось?

— Э-э... ничего.

— Какой-то ты бледный.

— Я в порядке.

— Здесь они на нас не наскочат.

— Я за это не беспокоюсь.

— Я же тебе сказал... в городе ничего не произойдет.

— Я знаю. Я драки не боюсь. Не волнуйся за меня. Я никогда в жизни не убегал от драки и уж, конечно, не убегу от этой.

Студень нахмурился и ответил:

— Я и не думал, что убежишь.

— Пошли поглядим на Келско, — сказал я.

Мы вошли в здание со служебного входа — никто, собираясь давать взятку, не заходит через главный вход, не называет секретарю свое имя и то, зачем явился. Студень вошел первым, сразу после него Люк и последним я. Придержав дверь, я кинул взгляд на желтый «Кадиллак» — самое яркое пятно в унылом городском ландшафте. По мне, так он был даже чересчур ярким. Мне пришли на ум яркие пестрые бабочки, чей блистательный наряд привлекает хищных птиц; последний взмах пестрых крыльев — и нет ее. «Кадиллак» вдруг показался мне символом нашей наивности, незадачливости и уязвимости.

Задняя дверь вела в служебный коридор. С правой стороны наверх уходила лестница. Студень полез по ней, мы — за ним.

Было две минуты первого, а наша встреча с шефом Лайслом Келско была назначена на обеденное время — но не на время обеда. Мы же были балаганщики, а большинство людей из мира «правильных» предпочитали не портить аппетит встречей с нам подобными. Особенно те из «правильных», чьи карманы мы украдкой наполняли взятками.

Каталажка и полицейский участок размещались на первом этаже в этом крыле, но кабинет самого Келско располагался отдельно. Мы миновали шесть пролетов бетонной лестницы, прошли через пожарный выход в коридор третьего этажа, и никто не попался нам навстречу. Пол в коридоре был устлан темно-зеленым линолеумом, вытертым до яркого блеска. В воздухе витал неприятный запах какого-то дезинфицирующего средства. Пройдя по коридору три двери от заднего входа, мы вошли в личный кабинет начальника полиции. В верхней части двери было вставлено матовое стекло, на котором черными буквами по трафарету были написаны его имя и должность. Дверь была не заперта. Мы вошли внутрь.

У меня вспотели ладони.

Сердце бухало, как барабан.

Но почему, я не знал.

Независимо от того, что бы ни говорил Студень, я опасался засады. Но в этот момент меня страшило не это.

Что-то другое. Что-то... неуловимое...

В приемной не горела лампа, а единственное окошко возле бака с питьевой водой было зарешечено. Небо, еще утром по-летнему голубое, сейчас почти полностью уступило натиску армады темных туч, а пластины жалюзи застыли на полпути между горизонтальным и вертикальным положением, так что тусклый свет, попадавший внутрь, едва выхватывал из темноты металлические шкафчики картотеки, рабочий стол со стоящими на нем тарелкой и кофейником, пустую вешалку, огромную карту страны на стене и три деревянных стула возле одной из стен. Смутно виднелась громада стола секретарши — полный порядок на столе и никого за столом.

Лайсл Келско, очевидно, отослал секретаршу на обед пораньше, чтобы исключить возможность того, что она услышит что-либо.

Дверь во внутренний кабинет была приоткрыта. За ней горел свет, и, надо думать, там было что-то живое. Студень без колебаний двинулся через неосвещенную комнату по направлению к этой двери. Мы последовали за ним.

Мне все сильнее сжимало грудь.

Во рту было так сухо, словно я перед этим ел пыль.

Студень легонько постучал во внутреннюю дверь. Через узкую щель донесся голос:

— Входите, входите.

Это было сказано баритоном, и даже в этих двух коротких словах слышалась спокойная властность и самодовольное превосходство.

Студень вошел внутрь, Люк — сразу за ним. Я услышал голос Студня:

— Мое почтение, шеф Келско, рад снова видеть вас. — И, когда я вошел последним, моему взору предстала на удивление простая комнатка — серые стены, белые жалюзи на окнах, простая мебель, на стенах ни одной картины или фотографии — безликая, почти как тюремная камера, а затем я увидел Келско, сидящего за большим металлическим столом и глядящего на нас с неприкрытым презрением, и у меня перехватило в горле, потому что внешность Келско была фальшивкой. Под человеческой оболочкой я увидел самого злобного гоблина, какой когда-либо попадался мне на глаза.

Мне, наверное, следовало бы догадаться, что в таком месте, как Йонтсдаун, гоблины вполне могут прийти к власти. Но мысль о людях, живущих под злобной властью этих созданий, была настолько невыносима, что я отогнал ее.

Я так никогда и не пойму, как мне удалось скрыть свое потрясение, отвращение и проникновение в злобную тайну Келско. Я стоял как пень возле Люка, сжав кулаки, застывший, но заведенный от страха как пружина. Я ощущал себя котом с глазами, полными ужаса, выгнувшим спину дугой. Я был уверен, что Келско заметит мое отвращение и немедленно раскусит, в чем дело. Но он не заметил и не раскусил. Едва взглянув в нашу с Люком сторону, он обратил все внимание на Студня. Келско было пятьдесят с небольшим, росту примерно пять футов девять дюймов. Это был коренастый мужчина с примерно сорока фунтами лишнего веса. Одет он был в униформу цвета хаки, но револьвера не носил. Под ежиком волос стального цвета — грубое, тяжелое, квадратное лицо. Над глазами, в крепких костяных скобках глазниц, срослись кустистые брови, рот — злобная прорезь.

Гоблин внутри Келско тоже не был отрадой для взора. Все чудовища, которых я когда-либо встречал, были по меньшей мере кошмарны, но по-разному. У кого-то из них глаза были не такие свирепые, у кого-то — зубы не такие острые, как у других. У кого-то морды не такие хищные, как у их злобных собратьев. (Для меня эти незначительные различия в гоблинских обликах служили доказательством того, что они существуют на самом деле и не являются плодом больного воображения; ведь если бы я воображал их себе, если бы они были просто воплощением первобытных страхов безумца, они бы все были на одно лицо. Разве не так?) Дьявольское создание внутри Келско тоже было красноглазым, но эти глаза не просто горели ненавистью, в них жидким огнем горела сама суть ненависти. Его глаза были более пронзительны, чем у любого из гоблинов, с которыми мне приходилось сталкиваться до этого. Зеленая, как надкрылья у жука, кожа вокруг глаз была покрыта сетью трещинок, утолщение вокруг них смахивало на повязку на шраме. Омерзительно мясистое раздвоенное свиное рыло казалось еще более отвратительным из-за наростов кожи вокруг ноздрей — бледных, морщинистых, трепетавших и влажно блестящих, когда оно втягивало или выдыхало воздух. Возможно, эти наросты были следствием огромного возраста. И в самом деле, психические излучения, струившиеся от него, производили впечатление невероятно древнего зла — настолько древнего, что по сравнению с ним пирамиды казались искусством модерна. Это было ядовитое жаркое из злобных эмоций и нечистых помыслов, веками кипевшее на сильном огне, даже после того, как последние намеки на милосердие или добрые помыслы окончательно выкипели.