Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 46

Сейчас, держа Лилли в объятиях, я понимал, что она чувствует себя виноватой в нашем разрыве, потому что первой заговорила о своих сомнениях. Когда мы перестали быть любовниками и договорились быть просто друзьями, меня продолжало тянуть к ней. Я впал в меланхолию, замкнулся, и мне не хватило доброты и человечности, чтобы поговорить с ней. Тем самым я заставил ее ощутить чувство вины и теперь, по прошествии восьми лет, должен был излечить нанесенную мной рану.

Когда я начал говорить это, Лилли пыталась возражать. Она привыкла осуждать себя, все эти годы мазохистски каялась в воображаемой вине, с ощущением которой не хотела расставаться. Раньше я считал, что она не хочет смотреть мне в глаза, потому что я не смог найти Джимми; как и она, я привык мучить себя угрызениями совести. Таковы последствия изгнания из рая. Осознанно или нет, но все мы чувствуем пятно на душе и пользуемся любой возможностью соскрести это пятно стальной щеткой.

Я держал в объятиях это дорогое мне существо, уговаривал, пытался убедить в том, что был жадным эгоистом и восемь лет назад едва не заставил ее пожертвовать ради меня своим будущим. Намеренно снижал сложившийся у нее мой образ. Это оказалось самым трудным делом на свете… потому что, обнимая Лилли и вытирая ей слезы, я понимал, что все еще дорожу ею и отчаянно хочу, чтобы она вспоминала обо мне светло, хотя мы больше никогда не будем любовниками.

– Мы поступили правильно. Оба. Если бы восемь лет назад мы этого не сделали, – заключил я, – ты бы не нашла Бена, а я Сашу. Это были самые драгоценные мгновения в нашей жизни – твоя встреча с Беном, а моя с Сашей. Святые мгновения.

– Я люблю тебя, Крис.

– А я тебя.

– Не так, как когда-то.

– Знаю.

– Лучше.

– Знаю, – повторил я.

– Чище, чем прежде.

– Можешь не говорить.

– Не потому, что я была готова была пойти против всех и любить тебя, несмотря ни на что. Не потому, что ты другой. Теперь я люблю тебя, потому что ты – это ты.

– Барсук… – сказал я.

– Да?

Я улыбнулся.

– Закрой рот.

У Лилли вырвался не то смешок, не то всхлип. Вернее, и то и другое. Она поцеловала меня в щеку и села на место, слегка успокоившаяся, но все еще снедаемая страхом за сына.

Саша поставила на стол другую чашку. Лилли взяла ее за руку и крепко сжала.

– Ты читала «Ветер в ивах»?

– Нет, пока не познакомилась с Крисом, – ответила Саша. Даже при свечах на ее щеках были видны слабо мерцавшие дорожки слез.

– Он называл меня Барсуком, потому что я заступалась за него. А теперь он мой Барсук. И твой тоже. А ты его, правда?

– Она здорово умеет размахивать дубиной, – отозвался я.

– Мы найдем Джимми, – сказала Саша, избавляя меня от необходимости повторять это немыслимое обещание, – и привезем его тебе.

– Ворона у тебя? – спросила Лилли.

Саша вынула из кармана лист бумаги и расправила его.

– После ухода копов я осмотрела спальню Джимми. Обыск был небрежный. Я подумала, что они могли что-то проглядеть. Это лежало под одной из подушек.

Я поднес листок к свече и увидел сделанный чернилами рисунок летящей птицы в профиль, с крыльями назад. Под рисунком было тщательно выведено от руки:

«Луис Уинг будет моим слугой в аду».

– Какое отношение имеет к этому твой свекор? – спросил я Лилли.

Ее лицо снова потемнело:

– Не знаю.

Бобби вернулся с крыльца:

– Пора ехать, брат.

Теперь все видели, что рассвет недалек. Солнце еще не вышло из-за восточных холмов, но небо посветлело, превратившись из черного в пыльно-серое. Задний двор казался не ночным пейзажем, а карандашным наброском.

Я показал Бобби рисунок.

– Может быть, это не имеет отношения к Уиверну. Может, у кого-то зуб на Луиса.

Бобби изучил листок, но не поверил, что похищение было всего лишь фактом мести.

– Как бы там ни было, следы ведут в Уиверн.

– Когда Луис ушел из полиции? – спросил я.

Лилли ответила:

– Он вышел в отставку четыре года назад, за год до смерти Бена.

– И до того, как в Уиверне все полетело кувырком, – заметила Саша. – Так что, возможно, эти вещи не связаны друг с другом.

– Связаны, – заупрямился Бобби. Он постучал пальцем по листку. – Слишком зловеще.

– Нам нужно поговорить с твоим свекром, – сказал я Лилли.

Она покачала головой.

– Невозможно. Он в Шорхейвене.

– В интернате для престарелых?

За последние четыре месяца у него было три инсульта.

После третьего наступил паралич. Он лишился речи. Врачи говорят, долго не протянет.

Высказанная Бобби характеристика «слишком зловеще» относилась не столько к словам, сколько к самой вороне. От рисунка исходила злобная аура: перья стояли дыбом, клюв был открыт в безмолвном крике, когти растопырены, и даже глаз, представлявший собой простой белый кружок, излучал гнев и ненависть.

– Можно взять? – спросил я Лилли. Она кивнула.

– Это грязь. Я не хочу к ней прикасаться. Мы оставили Лилли с чашкой чая и надеждой, сравнимой с каплей сока, которую можно было выжать из лежавшей на блюдце дольки лимона.

Спускаясь с крыльца, Саша сказала:

– Бобби, как можно скорее привези сюда Дженну Уинг. Я отдал ему набросок вороны.

– Покажи это ей. Спроси, не помнит ли она случая, когда Луис… ну, что-нибудь, что могло бы объяснить рисунок.

Пока мы шли через двор, Саша держала меня за руку.

Бобби спросил ее:

– Кто крутит музыку в твое отсутствие?

– Меня прикрывает Доги Сассман, – ответила она.

– Мистер «Харлей-Дэвидсон», человек-гора, секс-машина, – сказал Бобби, ведя нас по кирпичной дорожке к гаражу. – Что он предпочитает? «Хэви метал», от которого гудит в голове?

– Вальсы, – ответила Саша. – Фокстроты, танго, румбы, ча-ча-ча. Я предупредила, чтобы он ставил только приготовленную мной окрошку, иначе это была бы сплошная танцевальная музыка. Он любит бальные танцы.

Бобби, уже взявшийся за калитку, остановился, обернулся и недоверчиво посмотрел на Сашу. Потом он повернулся ко мне:

– Ты знал это?

– Нет.

– Бальные танцы?

– Он выиграл несколько призов, – сказала Саша.

– Доги? Он же здоровенный, как «Фольксваген».

– Старый или новый? – спросил я.

– Новый, – ответил Бобби.

– Он здоровенный, но очень изящный, – сказала Саша.

– У него хороший радиус поворота, – сказал я Бобби. То, что сближало нас, произошло снова. Слов не требовалось; достаточно было ритма, соблюдения заведенного ритуала, общего настроения или какого-нибудь пустяка, чтобы мы опять ощутили себя единым целым. Можно справиться со всем, включая конец света, если рядом друзья, которые чувствуют то же, что и ты. Бобби сказал:

– Я думал, Доги сшивается в барах для мотоциклистов, а не в танцевальных залах.

– Он ходит в бары для мотоциклистов два раза в неделю для развлечения, – ответила Саша. – Но не для того, чтобы покрасоваться там.

– Для развлечения? – переспросил Бобби.

– Он обожает подраться, – объяснила Саша.

– А кто этого не обожает? – пробормотал я. Когда мы вышли в переулок, Бобби промолвил:

– Этот малый отличный радиоинженер, правит «Харлеем», как будто выехал на нем из материнской утробы, встречается с красотками, которые могут заставить почувствовать себя устрицей даже «мисс Вселенную», для развлечения дерется с пьяными психами, берет призы в бальных танцах… Именно о таком брате мы мечтали, когда думали о возвращении в Уиверн.

– Ага, – буркнул я. – Ума не могу приложить, что будем делать, если нас пригласят на соревнования по танго.

– Точно. – Повернувшись к Саше, Бобби спросил:

– Он согласится? Она кивнула.

– Думаю, Доги согласится на что угодно.

Я ожидал встретить у гаража патрульную машину или неприметный седан с невозмутимыми стражами порядка, но переулок был пуст.

Небо над восточными холмами окрасилось в бледно-серый цвет. Листья эвкалиптов, росших на краю оврага, тихо шептали, что надо торопиться домой, пока не настало утро.