Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 22

К счастью, Бобби не грозило, что ему оторвут голову, вычерпают ложкой мозг и сделают из черепа вазу для цветов, дабы украсить ею спальню какой-нибудь обезьяны. Во всяком случае, пока не грозило.

Резусы просачивались в отверстие, как вода или, скорее, как струйка ртути. Оставленная ими улица с рядами деревьев по краям тротуаров казалась не более материальной, чем сон, оптическим обманом искривленных теней и скудного света; можно было поверить, что отряд привиделся мне в ночном кошмаре.

Добравшись до входной двери, я вернул в кобуру запасную обойму, но продолжал сжимать в руке «глок».

Когда я достиг крыльца, крышка люка заскользила на свое место. Меня удивило, что обезьяны оказались достаточно сильными, чтобы орудовать таким тяжелым предметом снизу. Это было трудной задачей даже для взрослого мужчины.

Рев двигателя эхом отдавался от деревьев и стен бунгало. Машина была рядом, но я по-прежнему не видел фар.

Кода я вышел на улицу, все еще разминая затекшую ногу, крышка люка со звоном легла в предназначенное для нее гнездо. Я прибыл как раз вовремя, чтобы заметить блеск изогнутого конца стального крючка, выдернутого снизу из прорези в металле. Такими приспособлениями вооружены городские ремонтники, чтобы поднимать крышки, не поддевая их за край. Должно быть, обезьяны нашли или украли крючок; пара резусов, стоя на служебной лесенке, могла поставить диск на место, чтобы прикрыть свой отход.

Умение резусов пользоваться инструментами имело столь зловещие последствия, что об этом было страшно подумать.

Наконец между бунгало мелькнул свет фар. Автомобиль. Он ехал по параллельной улице, за домиками.

Хотя я не видел подробностей, но был уверен, что это Бобби. Похоже, то был мотор джипа, да и ехала машина в сторону торгового центра Мертвого Города, где мы договорились встретиться.

Я захромал вслед за удалявшимся шумом. Боль в лодыжке прошла, но мышцу продолжало дергать. Судорога могла вернуться в любой момент, так что о беге было нечего и думать.

Сверху донеслось хлопанье крыльев, разрезавших воздух, как кривые ятаганы. Я поднял глаза и с опаской пригнулся, когда стая птиц пролетела у меня над головой и исчезла в ночи.

Скорость и темнота помешали мне определить их вид. Это могла быть та самая таинственная команда, сидевшая на дереве, из-под которого я звонил Бобби.

Когда я добрался до конца квартала, стая кружила над перекрестком, словно дожидаясь меня. Я насчитал десять-двенадцать птиц. На сей раз их было больше, чем в ветвях магнолии.

Поведение птиц было странным, но я не думал, что они хотят причинить мне вред.

Но даже если я ошибался и они представляли какую-то опасность, сбежать от них было невозможно. Куда бы я ни пошел, они тут же последовали бы за мной.

Они летели медленнее, чем раньше; свет заходящей луны позволил мне рассмотреть их. Похоже, это были козодои. Мы вели с ними один образ жизни, и я хорошо изучил их повадки.

Козодои питаются насекомыми – бабочками, летучими муравьями, москитами, жуками – и съедают их на лету. Выхватывая из воздуха мошек, они мечутся взад-вперед, и их можно отличить не только по внешнему виду, но и по характерной манере летать.

Полнолуние предоставляло им прекрасные возможности для банкета; насекомые были видны как на ладони. Обычно в таких условиях козодои пируют, не зная отдыха и оглашая воздух пронзительными криками.

Лампа луны, которую сейчас не скрывали облака, обеспечивала хорошую охоту, но птицы не собирались пользоваться этим преимуществом. Вопреки инстинкту, они не обращали внимания на лунный свет и продолжали безостановочно летать по кругу диаметром метров в двенадцать. Большая часть держалась стаей, но три пары летели рядом, не ловя мошек и не издавая ни единого крика.

Я миновал перекресток и пошел дальше.

Отдаленный гул мотора внезапно оборвался. Если это был джип Бобби – значит, он прибыл на место встречи.

Я дошел до трети квартала, когда стая последовала за мной. Птицы держались чуть выше, чем раньше, но все же достаточно низко, чтобы заставить меня пригнуться.

Когда я добрался до следующего перекрестка, они снова устроили птичью карусель без каллиопы,[8] держась на высоте в девять-десять метров. Хотя любая попытка сосчитать их вызвала бы более сильное головокружение, чем бутылка текилы, я был уверен, что козодоев стало больше.

Мы прошли еще два квартала; не было необходимости пересчитывать птиц, чтобы убедиться в росте стаи. Когда я добрался до тройного перекрестка, которым заканчивалась улица, надо мной тихо кружила как минимум сотня птиц. Теперь они разбились на пары и составили два кольца, одно повыше, другое пониже. Расстояние между кольцами составляло от полутора до трех метров.

Я поднял глаза и застыл на месте.

Благодаря цирку, который гнездится в моем мозгу, малейшее отклонение от общепринятого порядка заставляет меня делать вывод о приближении катаклизма космического масштаба. Но… Хотя птицы выбивали меня из колеи, однако я все еще не верил, что они могут представлять серьезную угрозу.

Их неестественное поведение было зловещим, несмотря на отсутствие агрессивности. Этот воздушный балет, однообразный, но поразительно изящный, создавал такое же безошибочно узнаваемое настроение, как любой танец, как любая музыка, неизменно трогающая сердца… и это настроение было скорбью. Скорбью столь пронзительной, что от нее захватывало дух. Я чувствовал себя так, словно по моим жилам течет не кровь, а горечь.

Как у поэтов, так и у тех, кто при слове «поэзия» начинает ощущать колики в животе, летящие птицы неизменно вызывают мысли о свободе, надежде, вере и радости. Однако эта вращающаяся шестеренка была мрачной, как острый порыв арктического ветра, преодолевшего тысячу миль голого льда. От этого зрелища щемило сердце.

Продемонстрировав великолепную хореографическую подготовку и синхронность, которые предполагали наличие психической связи между членами стаи, птицы перестроились и вместо двойного кольца образовали восходящую спираль. Они поднялись в ночное небо, как столб черного дыма, мелькнули на фоне рябой луны, становясь все менее заметными, устремились к звездам и, наконец, окончательно растворились в заоблачной крыше мира.

Вокруг была тишина. Безветрие. Смерть.

Поведение козодоев было не просто странным явлением природы. В их воздушном шоу был расчет – и, следовательно, смысл.

Загадка была сложной.

Я вообще не был уверен, что хочу складывать эту мозаику. Картинка могла получиться жутковатой. Сами птицы не представляли собой угрозы, но устроенное ими представление было явно не к добру.

Знак. Предзнаменование.

Не то предзнаменование, которое заставляет вас купить счастливый лотерейный билет, съездить попытать судьбу в Лас-Вегас или сыграть на бирже. Нет, после таких предзнаменований хочется уехать в Нью-Мексико, подняться в горы Сангре-де-Кристо и затаиться там, взяв с собой запас еды, двадцать тысяч патронов… и молитвенник.

Я вернул пистолет в наплечную кобуру и внезапно почувствовал себя вымотанным до предела.

Я несколько раз глубоко вздохнул, но каждый вздох был таким же тяжелым, как окружающий воздух.

Я провел ладонью по лицу, надеясь стереть пот, а вместе с ним и усталость, но кожа оказалась сухой и горячей.

Нащупав под левой скулой желвак величиной с цент и массируя его кончиком пальца, я пытался вспомнить, обо что ударился во время своих ночных похождений.

Любая беспричинная боль может являться ранним сигналом формирующейся раковой опухоли, от которой до сих пор я был избавлен. Если желвак или опухоль появятся на лице или руках, подверженных действию света, несмотря на защитный экран, весьма вероятно, что они окажутся злокачественными.

Я опустил руку и напомнил себе, что надо жить моментом. Благодаря ХР у меня не было будущего, однако, несмотря на все ограничения, я жил полной – и, возможно, лучшей из возможных – жизнью, не слишком интересуясь тем, что принесет с собой завтрашний день. Если вы понимаете, что у вас нет ничего, кроме настоящего, оно становится куда важнее, нужнее и драгоценнее.