Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 10

К счастью, то был не отрезок водопроводной трубы, а толстая палка длиной сантиметров в семьдесят. Малый стоял слишком близко, чтобы размахнуться и описать ею смертоносную дугу. При виде дубинки я не отшатнулся, а шагнул еще ближе, чтобы уменьшить силу удара. Одновременно я навел на парня «глок», надеясь, что вид пистолета заставит его отступить.

Но он не стал вздымать дубинку над головой, как лесоруб поднимает топор, а отвел ее в сторону, словно игрок в гольф. Дубинка ударила меня в левый бок, чуть ниже подмышки. Удар не был сокрушительным, но все же оказался куда болезненнее, чем японский массаж. Фонарик выпал и закувыркался по полу.

Желтые глаза вспыхнули. Я знал, что он увидел пистолет в моей правой руке и что это стало для него неприятным сюрпризом.

Кувыркающийся фонарик ударился о противоположную стену, не разбив стекла, закрутился на месте, словно пойнтер, гоняющийся за собственным хвостом, и покрыл световыми спиралями блестящие голубые стены.

Пока фонарик со стуком катился по полу, улыбающийся противник приготовился нанести мне еще один удар, на сей раз держа дубину как бейсбольную биту.

Покачнувшись от первого удара, я предупредил его:

– Назад!

Но в желтых глазах не появилось страха; широкое круглое лицо было яростным и беспощадным.

Я увернулся и одновременно нажал на спусковой крючок. Дубинка прорезала воздух с силой, вполне достаточной, чтобы раздробить мой левый висок. Девятимиллиметровая пуля со звоном отлетела от стены к стене, никому не причинив вреда. По бетонному коридору покатилось громкое эхо.

Сила инерции заставила моего противника развернуться на триста шестьдесят градусов. Между тем фонарик продолжал крутиться, и искаженные тени нападавшего снова и снова бежали по стенам, словно карусельные лошадки. Я сменил позицию, прижавшись спиной к противоположной глухой стене. Малый отделился от своей вращающейся тени и снова бросился на меня.

Комплекция парня напоминала куб из старых автомобилей, сплющенных прессом, глаза были яркими, но без глубины, покрытое желваками лицо покраснело от гнева, а в застывшей на нем улыбке не было и намека на юмор. Казалось, он родился, вырос и учился только для одной цели: чтобы забить меня насмерть.

Этот человек мне не нравился.

Но я не хотел убивать его. Я уже говорил, что не мастер по части убийств. Я увлекаюсь виндсерфингом, читаю стихи, немного пишу сам и считаю себя кем-то вроде человека эпохи Возрождения. Мы, люди Возрождения, не склонны считать кровопролитие лучшим и самым легким решением проблемы. Мы думаем. Размышляем. Раскидываем мозгами. Оцениваем возможный эффект и анализируем сложные моральные последствия наших поступков, предпочитая действовать не насилием, а убеждением, и надеемся на то, что любое противостояние может закончиться пожатием рук и уверениями во взаимном уважении, если не объятиями и приглашением на обед.

Он снова занес палку.

Я сделал нырок и отскочил в сторону.

Дубинка ударилась о стену с такой силой, что мне послышался глухой треск дерева, и выпала из онемевших пальцев моего врага, заставив того грубо выругаться.

Все-таки жаль, что это была не водопроводная труба. Тогда отдача выбила бы ему несколько молочно-белых младенческих зубов, заставила заплакать и позвать маму.

– Ну все, хватит, – сказал я.

Он сделал непристойный жест, опустил сильные руки, поднял с пола дубинку и снова шагнул ко мне.

Похоже, он нисколько не боялся моего пистолета. Наверно, мое нежелание стрелять убедило его, что духу у меня хватит максимум на предупредительный выстрел в воздух. Он не производил впечатления разумной личности, а глупые люди часто слишком уверены в себе.

Язык его тела, хитрое выражение глаз и внезапная ухмылка сказали мне, что сейчас он попытается применить хитрость. Это будет ложный замах. Когда я среагирую на него, малый ткнет меня дубиной в грудь, надеясь сбить с ног, а затем размозжить голову.

Как ни нравилось мне считать себя человеком эпохи Возрождения, было видно, что убеждение здесь не поможет, а становиться мертвым человеком Возрождения мне почему-то не хотелось. Поэтому я не стал ожидать ложного замаха и разбираться в новой тактике своего противника, а попросил прощения у поэтов, дипломатов и джентльменов всех времен и народов и нажал на спусковой крючок.

Я надеялся ранить его в плечо или в руку, хотя подозревал, что рассчитать такой выстрел можно только в кино. В реальной жизни играют свою роль страх, неточность движений и судьба. Чаще всего, несмотря на благие намерения, пуля вышибает из человека мозги или вонзается в грудь, попадая в самое сердце… если не убивает добрую бабушку, пекущую оладьи в шести кварталах отсюда.

На этот раз я, хотя не собирался давать предупредительный выстрел, не попал ни в плечо, ни в руку, ни в голову, ни в сердце. Вообще ни во что кровоточащее. Страх, неточность движений, судьба. Пуля врезалась в дубинку, и в лицо моего врага полетели щепки и осколки дерева.

Внезапно убедившись в собственной смертности и опасности поединка с лучше вооруженным противником, подонок швырнул в меня свою самодельную дубинку, повернулся и побежал к нише лифта.

Я видел момент броска, но, видно, к тому времени мой Большой Мешок Правильных Движений совершенно опустел. Вместо того чтобы уклониться от летящей дубинки, я рванулся ей навстречу, получил удар в грудь и упал.

Сознания я не потерял, но когда мне удалось подняться, парень уже был в конце коридора. Ноги у меня были длиннее, однако я понимал, что догнать его будет нелегко.

Если вы считаете, что можете выстрелить человеку в спину, я вам не компания, независимо от обстоятельств. Мой соперник благополучно свернул за угол ниши и включил собственный фонарик.

Хотя мне хотелось раздавить эту гадину, найти Джимми Уинга было намного важнее. Мальчика могли ранить и оставить умирать.

Кроме того, на верху лестницы похитителя ждал зубастый сюрприз. Орсон не позволит малому вылезти из шахты.

Я поднял фонарик и быстро пошел к третьей двери. Она была приоткрыта, и я распахнул ее настежь.

Из трех обследованных мною помещений это было самым маленьким. Оно не составляло и половины двух первых, так что луч достигал стен. Джимми тут не было.

Единственным интересным предметом здесь была скомканная желтая тряпка, лежавшая метрах в трех от порога. Я едва обратил на нее внимание, торопясь к следующей двери, но все же вошел внутрь и той же рукой, в которой держал пистолет, подобрал половик.

Это был вовсе не половик, а пижамная куртка из тонкого хлопка. Надевающаяся через голову. Как раз того размера, который впору пятилетнему мальчику. На груди красовалась надпись, сделанная красными и черными буквами:

«РЫЦАРЬ ДЖЕДИ».

От внезапного предчувствия у меня пересохло во рту. Когда мы с Орсоном уходили из дома Лилли Уинг, я скрепя сердце думал, что мальчика уже не спасти. И все же вопреки всему продолжал надеяться. Находясь между жизнью и смертью, особенно здесь, в Мунлайт-Бее, ожидающем конца света, мы нуждаемся в надежде так же, как в еде, питье, любви и дружбе. Однако весь фокус состоит в том, что надежда – вещь зыбкая, что это не железобетонный мост через пропасть, отделяющую данный момент от светлого будущего. Надежда – это всего лишь дрожащие бусинки росы, висящие на паутинке, и ее одной недостаточно, чтобы долго выдерживать страшный вес страдающего разума и измученной души. Я любил Лилли много лет – сейчас как друга, а прежде намного сильнее, чем любят самых близких друзей, – и хотел избавить ее от худшего из зол: потери ребенка. Хотел этого сильнее, чем думал сам, и бежал по мосту надежды, по высокой изогнутой радуге, которая сейчас бесследно рассосалась в воздухе, оставив подо мной пропасть.

Я схватил пижаму и вернулся в коридор. – Джимми! – негромко позвал кто-то. Прошло какое-то время, прежде чем я узнал собственный голос. Я окликнул его снова – на сей раз во всю мощь легких. Но это было бессмысленно. Ни на шепот, ни на крик никто не ответил. Ничего удивительного. Иного я и не ждал. Я злобно скомкал пижаму и сунул ее в карман куртки. Когда иллюзорная надежда рассеялась, я увидел истину. Мальчика здесь не было. Ни в одной из комнат этого коридора, ни этажом выше, ни этажом ниже. Я гадал, каким образом похитителю удалось спуститься по лестнице с Джимми в руках, но Джимми был не с ним. Желтоглазый ублюдок каким-то образом узнал, что его преследует человек с собакой. Он оставил Джимми в другом месте, предварительно сняв с него пижаму, впитавшую запах мальчика, и унес ее с собой в крысиные катакомбы под складами, чтобы сбить нас со следа.