Призрачные огни - Кунц Дин Рей - Страница 52

Прошел год с того дня, когда он поставил над собой эксперимент по несовершенной программе «Уайлд-кард» и откорректировал и усилил свои гены. С той поры он ни разу не простужался, не болел гриппом, не страдал от язв во рту или головных болей, не испытывал даже слабого желудочного расстройства. Неделя за неделей он собирал данные в подтверждение того, что лечение дало желаемые результаты без каких-либо побочных эффектов.

Побочные эффекты.

Он едва не рассмеялся. Едва.

Уставившись с ужасом в зеркало, как в окно в ад, он поднял трясущуюся руку ко лбу и снова дотронулся до узкого бугристого костяного нароста, идущего от переносицы к линии волос.

Травмы, полученные им вчера в катастрофе, дали такой мощный импульс его новым способностям к заживлению, какой не смогли дать слабые вирусы гриппа и простуды. Перегруженные клетки принялись с поразительной скоростью вырабатывать интерферон, разнообразные антитела для борьбы с инфекцией и главным образом гормоны роста и белки. По какой-то причине эти вещества продолжали поступать в его организм и после того, как заживление закончилось, когда надобность в них отпала. Его тело теперь не просто заменяло поврежденные ткани, оно с пугающей быстротой добавляло новые, причем такие, в которых не было явной надобности.

— Нет, — прошептал он, — нет, — пытаясь отрицать то, что видел собственными глазами. Но то была правда, он чувствовал эту правду кончиками пальцев, ощупывая голову. Хотя костяной нарост больше всего выдавался на лбу, Эрик чувствовал, что он растет и под волосами. Ему даже показалось, что он нащупал его вплоть до самого затылка.

Его тело менялось либо случайно, либо с какой-то определенной целью, которой он не мог понять. Он представления не имел, когда этот процесс закончится — если вообще когда-нибудь закончится. Возможно, он так и будет продолжать расти, меняться, принимать тысячи различных обликов, и так без конца. Он превращался в чудовище… или, возможно, в нечто абсолютно чуждое и непонятное, терял человеческий облик.

Костяной нарост возвышался над его лбом и скрывался под волосами. Эрик снова коснулся рукой утолщенной кости над глазами. Он стал слегка походить на неандертальца, хотя у неандертальца и не было костяного гребня на лбу. Или костяной шишки на виске.

И не только у неандертальца, ни у одного человеческого предка никогда не было таких огромных вспухших кровеносных сосудов, которые выделялись у него над бровями и отвратительно пульсировали.

Даже несмотря на свое ущербное умственное состояние, на туман и нечеткость в мыслях, на отсутствие памяти, Эрик осознал полное и страшное значение всех этих перемен. Он никогда не сможет снова стать членом человеческого общества, не будет у него такой возможности. Вне сомнения, он сам сделал из себя чудовище Франкенштейна, по своей собственной воле превратился и продолжает превращаться в вечного Изгоя.

Будущее представлялось ему по меньшей мере унылым. Его могут изловить, и он будет продолжать существовать где-нибудь в лаборатории под любопытными взорами зачарованных ученых, на нем начнут проделывать опыты, изобретут массу экспериментов, которые покажутся им ценными и оправданными, но для него станут настоящей пыткой. Или он может забраться куда-нибудь в глушь и влачить там жалкое существование, давая пищу для легенд о новом чудище, пока однажды какой-нибудь охотник не наткнется на него и не пристрелит. Но какая бы судьба ни ожидала его, в ней всегда будут присутствовать две мрачные константы: постоянный страх — не столько перед тем, что могут с ним сделать другие, сколько перед тем, что делает с ним его собственное тело; и одиночество, глухое, безысходное одиночество, какого не знал, да и не сможет узнать ни один человек, потому что на земле такой он только один.

Однако его отчаяние и ужас были слегка смягчены любопытством, тем самым любопытством, которое сделало из него великого ученого. Разглядывая свое кошмарное отражение, наблюдая в процессе генетическую катастрофу, он не мог оторвать от себя взгляда: ведь то, что он видит, не увидит больше ни один человек. Мало этого, он видит такое, что человек не должен видеть. То было необыкновенное ощущение. Такие люди, как он, и живут ради этого. Каждый ученый, даже самый захудалый, мечтает хоть однажды проникнуть взглядом в темные тайны, лежащие в основе жизни, и надеется понять увиденное, если подобное ему суждено. А это не просто беглый взгляд. Это подробное, медленное изучение загадки роста и развития, которой он может заниматься, пока не надоест. Продолжительность такого изучения зависит только от его мужества.

На мгновение в его мозгу промелькнула мысль о самоубийстве, но тут же исчезла, потому что открывающиеся перед ним возможности были куда важнее определенных физических, умственных и эмоциональных мук, уготованных ему судьбой. Будущее виделось ему странным пейзажем, затуманенным страхом и освещенным молниями боли, но он обязан совершить свой путь к невидимому горизонту. Он обязан узнать, чем он станет.

Кроме того, его страх перед смертью, несмотря на последние события, ничуть не уменьшился. Наоборот, сейчас, когда он находился ближе к могиле, чем когда-либо в жизни, некрофобия еще сильнее охватила его. Неважно, какая жизнь и в каком виде его ждет, он должен продолжать жить. Хотя от происшедшей с ним метаморфозы леденило кровь, альтернатива в виде смерти страшила его еще больше.

Пока он смотрел в зеркало, снова заболела голова.

Ему показалось, он заметил что-то новое в глазах.

Он наклонился поближе к зеркалу.

Определенно, глаза были странные, другие, но он не мог четко определить, в чем заключалась разница.

Головная боль стремительно усиливалась. Свет раздражал его, и он прищурился.

Неожиданно ему показалось, что он заметил, как что-то происходит с его правым виском, а также на скуле под правым глазом.

Его охватил страх, такой всепоглощающий, какого он никогда не испытывал в жизни. Сердце бешено заколотилось.

Он резко отвернулся от зеркала. Трудно, но возможно было смотреть на те изменения, что уже произошли. Но видеть собственными глазами, как его плоть и кости трансформируются, оказалось более трудной задачей, на которую у него не хватило ни выдержки, ни силы воли.

Почему-то он вдруг вспомнил Лока Чэни-младшего в старом фильме «Оборотень», того самого Чэни, который был так испуган своим превращением в волка, что его охватили настоящий ужас и жалость… к самому себе. Эрик посмотрел на собственные огромные руки, отчасти ожидая, что на них начнет расти шерсть. Эта мысль заставила его рассмеяться, хотя, как и раньше, смех его был холодным, прерывистым и грубым, без капли юмора и очень скоро перешел в рыдания.

Теперь болела не только голова, но и лицо, даже губы жгло. Когда он поспешно уходил из ванной комнаты, сначала ударившись о раковину, потом столкнувшись с дверью, он тоненько подвывал на одной высокой ноте — симфония страха и отчаяния.

На помощнике шерифа округа Риверсайд были темные очки, скрывающие его глаза, а следовательно, и намерения. Однако Бен не заметил в полицейском, вылезающем из машины, ни напряжения, которое говорило бы о многом, ни каких-либо признаков, что он узнал в них тех достославных предателей правды, справедливости и американского образа жизни, о ком только что сообщил радиокомментатор.

Они продолжали шагать, только Бен взял Рейчел за руку.

В последние несколько часов их изображения и описания были разосланы во все полицейские участки в Калифорнии и на Юго-Западе, но это вовсе не означало, что ради их поимки полицейские забросили все свои остальные дела.

Казалось, помощник шерифа внимательно наблюдает за ними.

Но не все полицейские были настолько добросовестны, чтобы досконально изучать последние сообщения, прежде чем отправиться в путь, а этот, возможно, вообще мог выехать из участка раньше, чем туда поступили фотографии Бена и Рейчел и их описания.

— Простите, — обратился к ним помощник шерифа.