Отродье ночи (Шорохи) - Кунц Дин Рей - Страница 41

— Скажи мне.

— Они были алкоголики.

— Оба?

— Да.

— Злые?

— Да.

— Жестоки?

— Да.

— И?

— Не хочется вспоминать сейчас об этом.

— Может, тебе легче станет?

— Нет, пожалуйста, Тони, мне так хорошо. Если ты заставишь говорить о... них... тогда все исчезнет. У нас такая прекрасная ночь. Не будем ее портить.

— Рано или поздно я хочу все узнать.

— Хорошо, но не сегодня. Он вздохнул.

— Ладно. Тогда... Кто твой любимый киноактер.

— Лягушонок Кермит.

— А кто любимый герой из людей?

— Лягушонок Кермит, — ответила Хилари.

— Я спросил о человеке.

— Мне он кажется самым человечным из всех киногероев.

— Прекрасно. А шрам?

— Разве у Кермита есть шрам?

— Я говорю о твоем шраме.

— Я противна из-за него? — спросила Хилари, подавляя волнение.

— Нет. Ты кажешься еще прекраснее.

— Правда?

— Конечно.

В полночь они пошли на кухню и поужинали сыром, оставшимся с обеда цыпленком, запивая его холодным белым вином. Они смеялись, кормили друг друга, как маленьких детей, потом вернулись в спальню.

Тони и Хилари были как юные любовники, молодые цветущие тела которых жаждали любви и чувственность искала выхода. Наслаждаясь друг другом, они ощущали не только физическое удовольствие, но и нечто большее. Так для Хилари эта любовь стала священнодейством, в процессе которого она изгоняла мучившие ее страхи. Она отдалась полностью и без остатка другому человеку, неделю назад Хилари и подумать о таком не могла. Она забыла гордость и неприступность, подавляя себя, предлагая себя, рискуя быть униженной и отвергнутой, имея хрупкую надежду на ответное чувство. Тони ощущал ее беспокойство и понял все без слов. Хилари не могла сказать о любви вслух, словами, но то же она выражала в постели, когда полностью отдавалась любимому, всем существом.

Ненависть к Эрлу и Эмме усилилась в ее душе, так как Хилари поняла, что это из-за них ей так трудно теперь признаваться в любви. Она не знала, что нужно сделать, чтобы спали оковы, которые родители наложили на нее.

В половине первого Хилари сказала:

— Мне пора домой.

— Останься.

— Ты хочешь еще?

— О, нет, я выпотрошен. Я хочу, чтобы ты осталась, и мы уснули.

— Если я останусь, мы не уснем.

— Ты хочешь еще?

— К сожалению, дорогой, нет. Но сегодня у меня, кстати, как и у тебя, дела. Мы возбуждены и слишком счастливы, чтобы успокоиться, находясь рядом.

— Хорошо, — сказал он, — в дальнейшем мы успокоимся. Я хотел сказать, впереди у нас много ночей, правда?

— Много-много. Когда любовь уйдет, мы привыкнем друг к другу. Я буду ложиться спать в бигуди...

— А я буду курить в постели и смотреть телевизор.

— Бр-р-р.

— Конечно, пройдет некоторое время, пока чувство потеряет свежесть.

— Совсем немного времени.

— Лет пятьдесят.

— Или шестьдесят.

Им не хотелось расставаться, но Хилари пересилила себя, поднялась и оделась.

Тони надел джинсы и рубашку.

Проходя по гостиной, Хилари остановилась и, взглянув на одну из картин, сказала:

— Я хочу взять несколько лучших работ и показать их Стивенсу на Беверли-Хиллз.

— Он не возьмет их.

— Я хочу попробовать.

— Это одна из лучших галерей.

— Зачем начинать с плохих?

Он пристально смотрел на нее и думал о чем-то.

Наконец, Тони сказал:

— Может, я брошусь.

— Бросишься?

Он рассказал ей о встрече с эмоциональным Юджином Такером, бывшем торговце наркотиками, а теперь — дизайнере женской одежды.

— Такер прав, — сказала она. — Но тебе не надо никуда бросаться. Достаточно слегка подпрыгнуть. Ты ведь не оставляешь ни работу, ничего. Все остается с тобой.

Тони пожал плечами.

— Стивенс, конечно, поставит меня на место, но я, точно, ничего не потеряю, разве что он посмеется надо мной.

— Перестань, Тони. Отбери несколько лучших, на твой взгляд, картин, и я встречусь со Стивенсом либо сегодня вечером, либо завтра.

— Выбери сама. И покажи Стивенсу, когда увидишься с ним.

— Но я думаю, он захочет встретиться с тобой.

— Если картины ему понравятся, тогда и встретимся. В таком случае я сам буду рад встрече.

— Тони...

— Я не хочу присутствовать, когда он скажет, что картины, конечно, хороши, но это дилетантизм.

— Ты невыносим.

— Осторожен.

— Пессимист.

— Реалист.

На рассматривание всех холстов ей не хватило бы времени. Она удивилась, узнав, что еще полсотни картин лежали в шкафу, вместе с рисунками и карандашными набросками. Хилари выбрала шесть картин из висевших на стенах. Они завернули их в старую простыню. Тони обулся, помог снести полотна вниз и положить в багажник. Хилари закрыла багажник на замок. Они стояли, глядя друг другу в глаза, не хотелось прощаться. Свет от фонаря падал на асфальт: Тони и Хилари стояли на грани света и тьмы. В ночном небе сияли звезды. Тони нежно поцеловал Хилари. Ночь была холодна и тиха.

— Скоро рассветет, — сказал он.

Они еще раз поцеловались, потом Тони открыл для нее дверцу.

— Ты сегодня идешь на работу?

— Нет... после Фрэнка. Я должен только написать отчет, но это займет не более часа. Я взял несколько дней. Теперь у меня много свободного времени.

— Я тебе позвоню днем.

— Я буду ждать, — ответил Тони.

Она ехала по пустынным тенистым улицам. Хилари почувствовала голод и вдруг вспомнила, что дома у нее ничего нет, чтобы приготовить завтрак. Она повернула налево и поехала к ночному магазину, купить молока и яиц.

Тони подумал, что Хилари доберется до дома минут за десять, и, чтобы убедиться в этом, он снял трубку. Хилари не отвечала. Раздались мерные гудки, потом что-то щелкнуло, зашуршало и связь отключилась. Он нажал на рычаг и еще раз позвонил, тщательно набирая каждую цифру, но и на этот раз повторилось примерно то же. Тони не мог ошибиться в номере. Хилари дважды продиктовала его, сначала по телефону, потом при встрече.

Он позвонил на телефонную станцию. Телефонистка попробовала дозвониться для него, но тоже не смогла этого сделать.

— Может, трубка снята с рычага? — предположил Тони.

— Кажется, нет.

— Что вы можете сделать?

— Я сообщу, что номер неисправен. Его проверят.

— Когда?

— Этот номер принадлежит пожилому человеку или инвалиду?

— Нет.

— Тогда это сделают в обычном порядке. Один из наших работников зайдет по адресу часов после восьми.

— Спасибо.

Он положил трубку на рычаг. Тони сидел на краю постели и смотрел на скомканные простыни, где лежала Хилари, потом вновь перечитал запись в телефонной книжке, где был записан номер Хилари.

— Неисправен?

Конечно, при переключении телефонов могла произойти ошибка. Могла. Но вряд ли: это почти исключено. Вдруг он вспомнил об анонимных звонках, продолжавшихся целую неделю. Обычно такие люди имеют сложности в общении с женщинами; почти все, что звонят таким образом, трусливые подлецы, им и в голову не придет мысль о насилии. Обычно. Почти без исключения. Как правило. А вдруг этот мерзавец — исключение из общего правила — один из тысячи, который действительно опасен.

За окном еще царила ночь. Вдруг запищала какая-то птица. Это был пронзительный писк, сжимающий сердце: птица порхала с ветки на ветку, точно кто-то, безжалостный и голодный, преследовал ее. Лоб Тони покрылся испариной. Он вскочил с постели. Что-то случилось с Хилари. Что-то случилось. Очень страшное.

Хилари задержалась в магазине, покупая продукты, и поэтому приехала домой через полчаса после прощания с Тони. Она проголодалась и почувствовала приятную усталость. Хилари уже мечтала о сырном омлете, украшенном мелконарезанной петрушкой, и о нескольких часах сна. Хилари поставила «мерседес» у дверей дома, не стала загонять его в гараж.

Автоматическая поливальная установка с шипением распыляла воду по глянцевитой траве газона. Вверху, среди пальмовых крон, шелестел ветер.