Отродье ночи (Шорохи) - Кунц Дин Рей - Страница 39

— Я дилетант.

— Фу.

— Довольно сносный дилетант.

— Который умеет вывести из себя другого человека.

— Я не хочу говорить об искусстве.

Он включил радио: передавали Бетховена. Потом пошел в угол и сел на диванчик. За ним поднялась Хилари, села рядом.

— А о чем ты хочешь поговорить?

— О фильмах.

— Правда?

— Может, о книгах.

— Точно?

— Или театре.

— Единственное, о чем ты хочешь ^поговорить, — это о случившемся сегодня.

— Об этом мне хочется говорить в последнюю очередь. Я надеюсь все забыть.

— Ты думаешь, забиться под панцирь, спрятаться — это выход?

— Именно так.

— Когда мне не хотелось никого видеть, помнишь, ты сказал, что нельзя человеку уйти в себя, в горе, порвать связь с внешним миром. Тогда ты спас меня.

— Я ошибался.

— Нет.

Он закрыл глаза и ничего не сказал в ответ.

— Мне уйти?

— Нет.

— Если хочешь, я уйду. Ничего страшного.

— Пожалуйста, останься.

Они молча сидели с закрытыми глазами, потягивая виски и слушая музыку. Оранжевые лучи заходящего солнца медленно тускнели, и тени неслышно расположились по углам комнаты.

В понедельник вечером Эврил Таннертон обнаружил, что кто-то побывал в похоронном бюро. Он узнал об этом, когда спустился в подвал, где находилась хорошо оборудованная столярная мастерская. Он увидел, что одна из рам оклеена липкой лентой и выбито стекло. Окно располагалось на уровне земли и закрывалось на щеколду; чтобы открыть ее, неизвестный использовал ленту. Окно было небольшое, и нужно постараться, чтобы пролезть в него, но это как раз кому-то удалось сделать.

Не может быть, чтобы кто-то забрался сюда в пятницу вечером. В тот день Таннертон работал в мастерской, заканчивая один заказ: шлифовал шкафчик для охотничьих ружей. Да и в светлое время суток, когда он был дома, вряд ли кто-то осмелился бы выдавить стекло. Следовательно, это произошло в субботу, ночью, когда он уехал в Санта-Розу к Хелен Виртиллион. Дом был пуст, конечно, если не считать мертвого Бруно Фрая. Очевидно, грабитель знал, что бюро не охраняется, и проник внутрь.

Грабитель? С какой стати? Грабитель? Но ничего не было тронуто ни на первом этаже, в похоронном бюро, ни на втором, в его собственных комнатах. Он, конечно, заметил бы пропажу сразу, еще в воскресенье утром. Кроме того, оружие оставалось на месте, не прикоснулись и к богатой коллекции монет. Грабитель в первую очередь набросился бы на них. А в столярной мастерской, справа от выбитого стекла, лежали очень дорогие, ручной работы, инструменты стоимостью в несколько тысяч, но и они были там, где Таннертон оставил их в пятницу.

Ничего не украдено. Ничего не разбито. Что это за грабитель, разбивает стекло только для того, чтобы посмотреть на вещи?

Эврил в недоумении посмотрел на куски стекла с налепленной лентой, потом на разбитое окно, обвел взглядом подвал и только тут понял, что именно пропало. Исчезли три мешка извести по пятьдесят фунтов каждый. Прошлой весной они с Хари Олмстедом разрушили старую деревянную веранду перед домом, купили два грузовика земли, утрамбовали ее и построили новую кирпичную веранду. Они разломали потрескавшиеся бетонированные дорожки и кирпичом выстелили новые. Тогда остались три мешка извести. В этом году Эврил собирался устроить площадку с задней стороны дома. Теперь мешки исчезли. Почему грабитель предпочел дорогим винтовкам, ценным монетам эти три мешка извести?

Это обстоятельство, ничего не прояснив, только еще больше запутало Таннертона. Он глупо уставился в пустой угол, где раньше стояли эти мешки.

Таннертон почесал затылок.

— Странно.

Сидя в сгущавшихся сумерках, рядом с Хилари, Тони вдруг понял, что говорит о Фрэнке. Он услышал самого себя где-то посередине фразы, и потом слова безудержным потоком полились из него. Он говорил, прерывая речь только, чтобы отхлебнуть виски. Тони вспоминал, как познакомился с Фрэнком, как было сложно поначалу понять друг друга, вспомнил вечер в «Болт-Хоул» и их, к сожалению, слишком короткую запоздалую дружбу. Наконец, когда Тони перешел к событиям последнего дня, голос его начал дрожать. Он закрывал глаза и видел грязный кафельный пол на кухне Бобби Вальдеса, где кровь Фрэнка смешалась с ярко-красным студенистым соком. Он начал говорить о том, как взял Фрэнка на руки и начал его баюкать, и задрожал, затих. Ему было холодно, лед сковал сердце, выстудил тело. Скорчившись на диванчике, почти невидимый в темноте, Тони зарыдал: горячие слезы побежали по мраморно-безжизненным щекам и закапали на пол.

Хилари взяла его за руку, платком принялась вытирать лицо, потом обняла Тони и поцеловала в щеки, в глаза.

Хилари обняла его, чтобы утешить, и не более того, но против их воли смысл объятий начал меняться. Тони положил руки на плечи и стало не ясно, кто же утешаем и кто утешает. Его руки гладили спину Хилари, вверх-вниз; Тони почувствовал упругость тела Хилари, очертания фигуры под блузкой. Руки Хилари блуждали по плечам Тони, гладили лицо. Она поцеловала Тони в уголок рта, и Тони ответил ей страстными поцелуями. Их языки встретились, и поцелуи стали горячими и влажными. Дыхание участилось, и сердца забились в ожидании.

Одновременно они поняли, что происходит, и замерли, вспомнив убитого Фрэнка. Если отдаться своим желаниям, то это одно и то же, что хихикать на похоронах. Им вдруг пришло в голову, что они бездумно и страшно богохульствуют. Но желание оказалось столь сильно, что преодолело все сомнения о праве на любовь в эту ночь.

Они целовались так жадно, как никогда в своей жизни не целовались. Руки Хилари требовательно двигались по телу Тони, и тот отвечал на ее прикосновения. Тони понял, что их любовь — это хорошо. Любовь — не богохульство над мертвым, а вызов самой смерти. Их любовь — это огромная животная потребность доказать, что они живы, и причащаются к великим таинствам жизни.

Ничего не говоря друг другу, Тони и Хилари встали и пошли в спальню. Уходя из гостиной, Тони зажег в ней лампу, ее свет лился в дверной проем и неясно освещал кровать. Мягкий полусвет. Теплый и золотой. Свет ласкал Хилари, подчеркивая загар нежной кожи, добавляя блеску ее черным как смоль волосам и мерцая в ее больших глазах.

Они стояли у кровати и целовались. Тони начал раздевать ее. Тони расстегнул блузку и снял ее, разъединил крючки на бюстгальтере. Хилари дернула плечами и он бесшумно упал на пол. У нее была красивая грудь — высокая и полная. Крупные, плотные соски. Тони склонился и поцеловал их. Хилари взяла его голову в ладони, привлекла и прижалась ртом к губам. Тони отбросил пояс и расстегнул молнию на джинсах. Они скользнули по длинным ногам, Хилари сделала шаг, освобождаясь от одежды и туфель.

Тони опустился перед ней на колени и вдруг увидел на животе рубец от шрама. Он начинался на животе и, изгибаясь, шел к бедру.

Однако это не был операционный след — едва заметный аккуратный шов хирурга. Тони приходилось видеть зажившие пулевые и ножевые раны и, хотя свет был тускл, он понял, что это след либо от револьвера, либо от лезвия. Мысль, что Хилари когда-то очень страдала, пробудила в Тони жалость, желание укрыть и обласкать ее. Он, ничего не говоря, нежно коснулся губами рубца и почувствовал, как живот Хилари напрягся. Он понял, что Хилари стесняется. Ему хотелось сказать, что от этого ее красота не меньше, а наоборот, для него она становится больше и дороже.

Тони снял с нее трусики, и Хилари шагнула через них. Медленно, медленно он провел рукой по длинным роскошным ногам, вдоль упругих изгибов икр, вверх к гладким бедрам. Тони поцеловал блестяще-черный треугольник, волосы пощекотали лицо. Выпрямившись, Тони сжал ладонями ее ягодицы, губы вновь встретились. Поцелуй длился несколько минут.

Хилари, отбросив простыню, легла в постель. Тони быстро разделся. Голый, он лег рядом и обнял Хилари. Их руки переплелись и изучающе двигались по телам, касаясь рук, плеч, ног. Тони чувствовал напряжение в членах, когда их касалась Хилари.