Отродье ночи (Шорохи) - Кунц Дин Рей - Страница 31

— Но если бы ты продавал картины две в месяц, даже в половину их реальной стоимости, то имел бы намного больше, чем в полиции, — рассуждал Мишель.

— А если не удастся продать ни одной картины, — ответил Тони, — чем заплатить за квартиру?

Мишель обратился к Хилари:

— У него все комнаты забиты картинами. Он сидит на мешке денег, но даже пальцем о палец не ударит.

— Он преувеличивает, — сказал Тони Хилари.

— Я сдаюсь, — воскликнул Мишель. — Может быть, вам удастся его переубедить? — потянулся Мишель к Хилари и, уже уходя, добавил: — Двадцать один.

— Двадцать три, — повторил Тони.

По дороге домой Хилари спросила:

— Почему не попробовать предложить картины какой-нибудь галерее?

— Не возьмут.

— Но ты даже не обращался никуда.

— Хилари, картины не так хороши...

— Но фрески замечательны.

— Существует разница между искусством и размалевыванием ресторанов.

— Те фрески — настоящее искусство.

— Я повторяю, ты не специалист и не можешь судить об этом.

— У меня есть знакомый владелец галереи, Стивенс. Почему бы не показать работы ему?

— Мне тяжелы отказы.

— Могу поспорить, он не откажет.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

— Но почему?

— Мне надоел этот разговор.

— Ты тяжелый человек. О чем же поговорить?

— Давай поговорим о погоде или выясним, не хочешь ли ты меня пригласить на стаканчик бренди?

— Не согласишься ли ты зайти на стаканчик бренди?

— С удовольствием. А какая марка?

— "Реми Мартин".

— Самая лучшая, — улыбнулся Тони. — Но не поздно?

— Если не зайдешь, мне придется выпить одной.

— Я не могу этого позволить. Никогда не прощу себе, что так обидел тебя.

Они сидели на тахте у камина и смотрели на огонь, потягивая «Реми Мартин».

У Хилари слегка кружилась голова от выпитого и от близкого присутствия Тони. Ей было легко с ним. Привлекательный мужчина. Высокий. Смуглый. Сильный. Основательность и самоуверенность полицейского. Очень нежный и чуткий. Она уже представляла себя в его объятиях, когда приятное течение мыслей было прервано телефонным звонком.

— Черт! — воскликнула Хилари.

— Неприятный звонок?

Хилари упорно смотрела на телефонный аппарат, который звонил не переставая.

— Хилари.

— Я уверена, это он.

— Кто он?

— Мне звонят...

Телефон не умолкал.

— Мне постоянно звонят и молчат в трубку. Я думаю, это какой-нибудь маньяк, прочитавший в газете о Фрае.

Звонки не прекращались. Хилари поднялась и неуверенно подошла к аппарату. Тони встал рядом.

— Это он. Кто бы еще звонил так долго, — сказала Хилари.

Тони поднял трубку.

— Алло!

В ответ — молчание.

— Дом Томас. Говорит инспектор Клеменса.

Раздались частые гудки.

— Повесил трубку. Наверное, не ожидал. Следует сменить номер.

— Да, я уже решила сделать это.

— Я позвоню утром в понедельник в телефонную службу и скажу, чтобы поставили другой номер — так решили в полиции.

— Это возможно?

— Конечно.

— Спасибо, Тони.

— Не волнуйся. Считается, что по телефону пугают людей мелкие хулиганы. На преступление они обычно не идут.

— Обычно?

— Почти никогда.

— Не очень утешительно.

— Может быть, я еще останусь не надолго? Вдруг позвонят?

— Спасибо. Но я верю тебе. Это не опасно. Если бы он что-то задумал, то не стал бы звонить, а пришел бы сюда. Тем более ты отпугнул его: он подумал, что у меня дома дежурит полиция.

— Тебе вернули пистолет?

Она кивнула.

— Я сделала все так, как мне сказали: зарегистрировала оружие и заплатила штраф — теперь все в порядке.

— Сегодня он тебе вряд ли позвонит.

— Да, конечно.

Им стало неловко.

— Ну... я лучше пойду.

— Да, уже поздно, — согласилась Хилари.

— Спасибо за угощение.

— Спасибо за ужин.

Уже в дверях Тони спросил:

— Что ты делаешь завтра?

Хилари улыбнулась.

— Ничего.

— Прекрасно. А что бы ты хотела?

— Полагаюсь на тебя.

Он задумался.

— Проведем вместе день?

— Почему нет?

— Хорошо, я заеду в 12 часов.

— Я буду ждать...

Он поцеловал ее в губы.

— До завтра.

— До завтра.

Она проводила его и закрыла дверь.

Всю субботу тело Бруно Фрая пролежало в похоронном бюро. После ухода Джошуа Райнхарта Эврил Таннертон и Хари Олмстед переложили мертвеца в красивый, отделанный снаружи бронзовыми пластинками и шелком изнутри, гроб. Они надели на труп белый саван, положили руки вдоль тела и накрыли его по грудь бархатным покрывалом. Таннертон уже не рассчитывал как-то приукрасить мертвеца. Хари Олмстед считал, что нехорошо предавать тело земле, не загримировав и не попудрив его, но Таннертон, наконец, убедил его, что косметика уже не поможет серо-желтому лицу Фрая.

— Кроме того, — закончил Таннертон, — мы последние, кто видит его на этой земле. Гроб закроется и больше не будет открываться.

В 10 часов вечера они накрыли гроб крышкой и защелкнули замки. Олмстед ушел домой к жене, болезненной маленькой женщине, и сыну, тихому, задумчивому мальчику. Таннертон поднялся наверх: он жил в этом же доме, над мертвецами.

Ранним субботним утром Таннертон отправился на сером «линкольне» в Санта-Розу. Он собирался вернуться к 10 часам в воскресенье. Поскольку не предполагалось никаких прощаний с покойником, то не было необходимости оставаться в бюро: его присутствие потребуется только во время похорон.

У него была женщина в Санта-Розе. Последнее увлечение в длинной цепи похождений. Таннертон гордился количеством побед.

Ее звали Хелен Виртиллион. Красивая тридцатилетняя женщина, худая, с крупной упругой грудью, доставляющей немалое удовольствие Таннертону.

Одни любовницы переставали с ним встречаться, когда узнавали, чем он занимается, другие, наоборот, бывали заинтригованы его необычной работой.

Таннертон знал, почему он нравится женщинам. Если мужчина имеет дело с покойниками, то его окружает подобие некоего ореола таинственной связи со смертью. Он, несмотря на веснушчатое мальчишеское лицо и веселый характер, оставался загадкой для любовниц. Они бессознательно ощущали себя бессмертными в его объятиях, словно Таннертон получал от мертвых этот сверхъестественный дар. Так некоторые женщины выходят замуж за врачей, думая, что таким образом смогут избежать многих болезней.

Ранним утром в воскресенье в похоронном бюро поднялся шум, но ничего этого Таннертон не слышал.

В комнате, где стоял гроб, зажегся свет, но Таннертон ничего этого не видел.

Крышка гроба была снята и отброшена прочь. Комнату наполнили крики ярости, боли, но Таннертон ничего об этом не мог знать.

Утомленный после бессонной ночи с Хелен Виртиллион, Эврил Таннертон приехал из Санта-Розы почти в 10 часов.

Он не стал заглядывать в гроб.

Вместе с Хари Олмстедом он отправился на кладбище и подготовил все к двухчасовой церемонии: они разложили канаты для опускания гроба и украсили все вокруг цветами.

Вернувшись, Таннертон протер бархаткой блестящие поверхности гроба. Водя рукой по его углам, он вспоминал упругость груди своей любовницы.

Он не заглянул в гроб.

В час Олмстед и Таннертон поставили его на катафалк.

В час тридцать они приехали на кладбище. Вскоре появился Джошуа Райнхарт и несколько местных жителей. Учитывая богатство и общественный вес покойного, присутствующих было до неприличного мало.

День был теплый. Высокие деревья бросали прямые тени через дорогу, катафалк медленно двигался в меняющихся полосах солнечного света и тени.

Гроб был поставлен на канаты рядом с могилой, и пятнадцать человек собрались вокруг для короткой службы. Хари Олмстед встал за укрытый цветами пульт, с помощью которого гроб опускался в могилу. Эврил читал духовные стихи. Пришедшие были в основном те владельцы виноградников, что имели деловые отношения с Бруно Фраем, поэтому они считали своим долгом присутствовать на похоронах. Никто не плакал. И ни у кого не было ни желания, ни возможности заглянуть в гроб.