Незнакомцы - Кунц Дин Рей - Страница 6

Контора смахивала на языческий храм огня. Уже с половины седьмого утра, едва лишь Эрни вошел в нее, горели все осветительные приборы: люминесцентная приземистая лампа на гибкой стойке, стоявшая на дубовом письменном столе в глубине конторы, отбрасывала бледный прямоугольник на зеленое пресс-папье; в углу, возле картотеки, сиял латунный торшер; по другую сторону стойки, где для клиентов были выставлены вертящийся стенд с открытками, стеллажи для рекламных проспектов, журналов и газет, игральный автомат и бежевый диванчик, на маленьких столиках сверкали целых три лампы, по 75, 100 и 150 ватт; с потолка струился матовый свет двухрожковой люстры, и, конечно же, целое море дневного света проникало в комнату через огромное, во всю переднюю стену, окно, смотревшее на юго-запад. Падая на белую стену за диваном, золотистые лучи предзакатного солнца придавали ей янтарный оттенок, рассыпаясь на сотни слепящих мелькающих огоньков в сиянии настольных ламп и вспыхивая в медных медальонах орнамента столиков.

Когда Фэй была рядом, Эрни не включал одновременно все лампы, опасаясь получить нагоняй за неоправданный перерасход электричества, но старался не смотреть на выключенные светильники, во всяком случае, если Фэй не было поблизости: вид негорящей лампочки угнетал его. В присутствии жены он был вынужден стоически терпеть это неприятное для него зрелище, чтобы не выдать себя, поскольку был уверен, что она не догадывается о его фобии, развившейся всего четыре месяца назад, и не хотел огорчать ее. Эрни не знал причины этого не поддающегося объяснению феномена, но был уверен, что рано или поздно одолеет его, так что незачем было и унижаться из-за временного недоразумения, а тем более попусту трепать нервы Фэй.

Он упорно не желал поверить в то, что это не пустяки. За всю свою жизнь он болел всего несколько раз и лишь однажды лежал в госпитале, схлопотав две пули — в спину и чуть пониже — во Вьетнаме, в первые же дни службы. В его семье никто не страдал психическими расстройствами, и поэтому Эрнест Юджин Блок был абсолютно уверен, что не станет первым из всего семейства полудохлым хлюпиком, не вылезающим из психушки: черта лысого он так просто сдастся! Да он готов с кем угодно биться об заклад, что пересилит эту напасть, выгонит из себя дурь и вновь станет здоровым как бык.

Началось все в сентябре со смутного беспокойства, возникавшего с приближением сумерек и не оставлявшего его до рассвета. Поначалу оно охватывало его не каждую неделю, потом все чаще и чаще, пока к середине октября уже каждый вечер он не начал испытывать странную подавленность. В начале ноября подавленность переросла в страх, а две последние недели он уже точно знал, что темнота таит в себе непреодолимый ужас. Вот уже десять дней, как он старался не выходить из дома с наступлением сумерек, и рано или поздно Фэй должна была обратить на это внимание.

Эрни Блок был настолько могуч, что никому и в голову не приходило, что его вообще можно чем-то напугать. Шести футов ростом, плотного, основательного телосложения, он полностью соответствовал своей фамилии[7]. Его жесткие седые волосы, подстриженные бобриком, высокий лоб, открытое волевое лицо производили приятное впечатление, хотя и казались высеченными из гранита, а толстая шея, массивные плечи и бочкообразная грудь и вовсе делали его похожим на сказочного великана. Игроки школьной футбольной команды, в которой он играл не последнюю роль, прозвали его Быком, а в морской пехоте, где он служил двадцать восемь лет, уйдя в отставку всего шесть лет назад, никто, даже из старших по званию, не обращался к нему иначе, как «сэр». Да у них челюсти бы отвисли, узнай они, что у Эрни Блока каждый вечер перед закатом потеют от страха ладони.

Вот почему он так тщательно закрашивал и полировал дубовую стойку в своей конторе, стараясь отвлечься от мыслей о неминуемом закате, пока не завершил работу без четверти четыре пополудни. Между тем дневной свет из золотистого стал янтарно-оранжевым, а солнце начало клониться к западу.

В четыре часа появились первые гости, супружеская пара примерно его возраста, мистер и миссис Джилни: они возвращались домой в Солт-Лейк-Сити после недельного отпуска в Рино, где гостили у сына. Он поболтал с ними о том о сем и не без сожаления отдал ключи от номера.

Солнечный свет окончательно обрел оранжевый оттенок, чисто апельсиновый, без малейшей толики желтого цвет; реденькие высокие облака из белых суденышек превратились в золотистые и алые галеоны, скользящие на восток над бескрайними просторами штата Невада.

Спустя минут десять снял номер на два дня мужчина с мертвенно-бледным лицом — он отрекомендовался специальным представителем Бюро землепользования, выполняющим особую миссию в районе.

Вновь оставшись один, Эрни старался не смотреть на часы.

Он также заставлял себя не глядеть на окна, потому что день за ними безвозвратно угасал.

«Никакой паники, — убеждал он себя. — Я был на войне, видел худшее из того, что только может увидеть человек, и Господь уберег меня, оставил живым и невредимым, и я не собираюсь расклеиваться лишь потому, что приближается ночь».

Без десяти пять закат из апельсинового превратился в кроваво-красный.

Сердцебиение у Эрни участилось, ему казалось, что его грудная клетка вот-вот раздавит, словно пресс, жизненно важные органы. Он сел в кресле за стойкой, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.

Потом включил радиоприемник: иногда музыка помогала. Кенни Роджерс пел об одиночестве.

Солнце коснулось горизонта и плавно исчезало из виду. Малиновый вечер поблек до ярко-голубого, а затем стал фиалковым, что навеяло воспоминания о сумерках в Сингапуре, где Эрни в молодости два года служил в охране посольства.

И наконец сумерки все-таки наступили.

Потом стало еще хуже: пришла ночь.

И тотчас же автоматически вспыхнули синие и зеленые огни неоновой рекламы и фонари за окном, но это не подняло Эрни настроения: он был во власти ночи.

Вслед за угасшим солнечным светом резко упала температура воздуха. Но, несмотря на это, Эрни Блок вспотел.

В шесть часов в комнату вбежала Сэнди Сарвер из закусочной при мотеле — маленького гриль-бара с весьма скудным меню, где гости и голодные водители грузовиков могли на скорую руку подкрепиться. По предварительному заказу проживающим в «Спокойствии» подавали в номер легкий завтрак: сладкие булочки и кофе. Вместе со своим мужем Недом тридцатидвухлетняя Сэнди управлялась в гриль-баре со всеми делами, жили же они в трейлере в поселке, куда уезжали каждый вечер на своем стареньком «Форде».

Когда Сэнди распахнула дверь, Эрни от неожиданности вздрогнул: у него было странное чувство, что следом за ней в контору впрыгнет, словно пантера, темнота.

— Я принесла ужин, — сказала Сэнди, поеживаясь от холодного воздуха. Она поставила на стойку картонную коробочку, где находились поджаренная булочка с сыром, картофельная соломка, пластмассовая упаковка салата из капусты и банка пива.

— Спасибо, Сэнди, — поблагодарил ее Эрни.

Сэнди Сарвер ничего выдающегося собой не представляла: невзрачная, измученная, неряшливая. Хотя, если ее подкормить и слегка привести в порядок внешность, она еще могла бы выглядеть привлекательной. Ноги у нее были худые, но стройные, да и фигурка тоже ничего, хотя и плоская; зато красивая лебединая шея, изящные руки и подкупающая грациозность, с которой она виляла при ходьбе кормой, вполне компенсировали ее недостатки. Волосы она мыла мылом, а не шампунем, и от этого они были тусклыми и тонкими. Она никогда не пользовалась косметикой, даже помадой, не следила за ногтями. Но при всем при том у нее было доброе сердце, щедрая душа, и поэтому Эрни и Фэй искренне сочувствовали ей и желали лучшей доли в жизни.

Иногда Эрни беспокоился за нее, так же, как привык волноваться за свою дочь Люси, пока она не вышла за Фрэнка и не стала совершенно счастлива. Он чувствовал, что с Сэнди Сарвер что-то произошло в прошлом, что она перенесла какой-то тяжелый удар, который если не сломал ее, то навсегда придавил к земле, приучил не высовываться, ходить с опущенной головой и не строить заоблачных планов, чтобы оградить себя от разочарований, боли и людской жестокости.