Ключи к полуночи - Кунц Дин Рей - Страница 34

В замешательстве Марико произнесла:

– Но как отец мог решиться на такое в отношении своей дочери? Как он мог быть счастлив, если не мог видеть ее? Как он мог радоваться полноте жизни, если не мог разделить с ней ее будущее?

– Здесь, в Японии, – сказал Алекс, – вы понимаете преемственность поколений. Вы очень сильно чувствуете ценность семьи. Но это не всегда так в других частях мира. Там, где я родился, у некоторых родителей инстинкты львов-одиночек: в определенных обстоятельствах они способны на определенный каннибализм, они пожирают своих отпрысков. Вижу, вы сомневаетесь, но я говорю вам это из собственного опыта. Мои родители были алкоголиками. Они почти уничтожали меня как эмоционально, так и физически. Они били, резали меня и причиняли мне вред сотнями разных способов. Они были зверями.

– У нас тоже иногда встречаются такие.

– Но гораздо реже.

– Даже один – слишком много. Но то, что сделал отец Джоанны… Это выходит за рамки моего понимания, – произнесла Марико, глубоко опечаленная мыслями об этом.

Алекс улыбнулся так очаровательно, что на мгновение Марико пожалела, что не встретила его раньше Джоанны. Он сказал:

– Это выходит за рамки вашего понимания, потому что вы так утонченно цивилизованы, Марико-сан.

Она покраснела и приняла этот комплимент медленным кивком головы.

– Но есть кое-что, что вы не принимаете в расчет, – сказала Джоанна Алексу. – Сенатор нанял вас, чтобы найти его дочь. На эти поиски он истратил целое маленькое состояние. Зачем он так делал, если все это время знал, где она находится?

Подлив себе еще чая, Алекс сказал:

– Чтобы запутать следы, вот почему. Он играл роль понесшего тяжелую утрату отца, который не остановится ни перед чем и не пожалеет ничего, чтобы вернуть своего ребенка. Кто мог заподозрить его? А он мог позволить себе играть в такие дорогие игры: у него намного больше миллионов, чем у меня.

Джоанна помрачнела:

– То, что он сделал со мной, если он сделал это со мной, не было игрой, – сказала Джоанна.

– Здесь я не спорю с вами, – произнес Алекс.

Тогда, пару минут назад, Алекс взял руку Джоанны, теперь она непроизвольно коснулась его. И снова Марико, держа двумя руками свою чашку чая, с наслаждением наблюдала за ними. Джоанна сказала:

– Алекс, тогда в среду днем, в такси, когда вы впервые упомянули это имя – Томас Шелгрин – вы дали ясно понять, что он не нравится вам.

– Или я не доверяю ему, – сказал Алекс.

– Почему нет?

– Он манипулирует людьми.

– Разве не все политики такие?

– Я не обязан любить их за это.

– Но они всегда будут с нами.

– Также мы все когда-нибудь встретим смерть, но иногда я чувствую себя лучше, если отгорожусь от нее. Шелгрин более гладкий, чем большинство политиков. Он скользкий.

Алекс взял себе сэндвич, поколебался и, не кусив, положил его на место. Кажется, он потерял аппетит.

– Я общался с Шелгрином достаточно долго и в жизни никогда не видел более расчетливого и так тщательно контролирующего себя человека. В конце концов, я подсчитал, что он пользовался всего лишь четырьмя выражениями лица, которые надевал на публике: трезвый, внимательный взгляд, который он использовал, когда хотел внушить, что внимательно прислушивается к взглядам избирателей; отеческая улыбка, которая морщила все его лицо, но не проникала ни на микрон глубже; строгая холодность, когда он хотел выказать себя много работающим, деловым парнем; и печаль, которой он пользовался, когда умерла его жена, когда исчезла его дочь, и всегда, когда его звали произнести речь на похоронах кого-нибудь, кто внес большой вклад в его избирательную компанию. Думаю, манипулирование людьми доставляет ему удовольствие даже больше, чем среднему политику. Для него это что-то вроде мастурбации.

– Фу-у! – произнесла Джоанна.

– Извините, если я выразился несколько сильно на его счет, – сказал Алекс, – но я так чувствую. А сейчас впервые предоставилась возможность рассказать кому-нибудь. Он был солидным клиентом, поэтому я всегда скрывал свои чувства. Но несмотря на все деньги, какие он истратил на поиски Лизы, и несмотря на все его слезы по поводу пропажи его маленькой дочурки, я никогда не верил, что он был настолько опустошен этим похищением, как хотел, чтобы все думали. Он казался… пустым. Когда смотришь в его глаза, там холод, пустота.

– Тогда не лучше ли нам прекратить? – спросила Джоанна.

– Прекратить что?

– Все это расследование, которое мы сейчас ведем.

– Мы не можем. Не сейчас.

Джоанна нахмурилась.

– Но если сенатор оказался таким, как вы говорите… если он способен… ну, возможно, самым лучшим для нас было бы забыть его. Теперь я немного знаю, почему я жила отшельником, почему я страдала. Как вы сказали, я была запрограммирована. И я совсем не обязана знать что-либо еще. Я могу жить, и не зная, как это было сделано и кто это сделал, и зачем.

Марико взглянула на Алекса.

Их глаза встретились.

"Ему не нравится, что Джоанна говорит больше, чем я", – подумала она.

Марико заговорила первая.

– Джоанна, сейчас ты можешь говорить так и верить в это. Но позже ты изменишь свое мнение. Каждый должен знать, кто он и каково его предназначение. Каждый должен знать, зачем и каким образом он попал туда, где он сейчас находится. Иначе нет оснований для роста и перемен и ни к чему дальнейшее путешествие по жизни.

– Кроме того, – сказал Алекс, избрав менее философский подход, – теперь слишком поздно уходить в сторону. Они этого на позволят. Мы узнали слишком многое. Когда я переехал к вам и нанял охранника для палаты Уэйна, и когда мы позвонили в Англию, мы зашли слишком далеко. Мы ступили на тропу войны. По крайней мере, так теперь это выглядит для них. Поэтому теперь мы мишени.

Джоанна удивленно вскинула брови.

– Вы думаете, они могут попытаться убить нас?

– Или хуже, – сказал Алекс.

– Что может быть хуже?

Алекс отодвинул стул и встал. Он подошел к небольшому окну, повернулся к женщинам спиной и задумчиво посмотрел на Гайон и темный город за ним. Затем он повернулся и сказал:

– Вы хотите знать, что может быть хуже. О'кей. Может быть, однажды мы все проснемся в разных частях света, каждый с новым именем, новым прошлым и новой памятью. И мы не будем знать, что когда-то были Джоанной Ранд, Марико Инамури и Алексом Хантером.

Джоанна болезненно побледнела, как будто бледный лунный луч просочился сквозь окно и ничего в комнате не осветил, кроме ее лица.

– Сделают ли они это снова? – спросила Марико.

Алекс пожал плечами.

– Почему нет? Это очень эффективное средство заставить нас замолчать. И действуя таким образом они не оставляют никаких трупов, чтобы волновать полицию.

– Нет… нет, – тихо, затравленно произнесла Джоанна, – все, что происходит со мной в Японии, все, что я есть и кем хочу быть, все это стерто из моего мозга.

Марико вздрогнула.

– Но почему? – задала вопрос Джоанна. В расстройстве она ударила кулаком по столу так, что зазвенели чашки и блюдца… – Почему все это случилось? Это безумие. В этом нет ни капли смысла.

– Неправда, – сказал Алекс, – в этом даже очень много смысла для людей, которые это сделали.

– Для нас это тоже имело бы определенный смысл, если бы мы знали то, что знают они, – сказала Марико.

Алекс кивнул.

– Правильно. И мы не будем в безопасности, пока на самом деле не узнаем то, что знают они. Как только мы поймем, что двигало ими при превращении Лизы в Джоанну, мы сможем разоблачить их. Мы выступим в прессе. Что-нибудь вроде: похищенная дочь возвращается в семью живой через много лет. И когда мы сделаем так, когда поставим похитителей в центре внимания общественности и сделаем их уязвимыми для правосудия, когда у них не останется никаких тайн, тогда у них не будет повода схватить нас и сыграть в их грязную игру с изменением имени.

– Не будет повода кроме мести, – произнесла Джоанна.

– Пожалуй, – допустил Алекс. – Но, возможно, для них это будет уже неважно, раз игра окончена. Но если это важно, то мы рассмотрим и этот вариант. Сейчас мы действительно в серьезной опасности, пока ищем следующий шаг, и это будет продолжаться до тех пор, пока у нас не будет достаточно фактов, чтобы предать эту историю огласке, и пока у них будет шанс остановить нас.