Дверь в декабрь - Кунц Дин Рей - Страница 46

На подъездной дорожке стоял черный «Порше». В ярком и резком свете фонарей плавными изгибами длинного корпуса автомобиль напоминал какого-то жука.

Дэн нажал на кнопку звонка, достал полицейское удостоверение, подождал, сутулясь под холодным ветром. Позвонил снова.

Дверь открылась, но на чуть-чуть, сдерживаемая цепочкой.

Половина очаровательного личика уставилась на него: роскошные черные волосы, фарфоровая кожа, один большой и ясный карий глаз, половина точеного носа с аккуратненькой ноздрей, половина полных, чувственных губ.

— Да? — спросила женщина.

Голос мягкий, с придыханием. И хотя такой голос могла даровать ей природа, тем не менее он звучал фальшиво, картинно.

— Реджина Хоффриц? — спросил Дэн.

— Да.

— Лейтенант Холдейн. Полиция. Я бы хотел поговорить с вами. О вашем муже.

Она сощурилась, разглядывая удостоверение.

— Каком муже?

Он уловил новые нотки в ее голосе: уступчивость и слабость. Похоже, требовалась только команда, и она сделала бы все, что у нее попросили бы.

И он не думал, что это как-то связано с его принадлежностью к полиции. Он подозревал, что такой она была всегда и со всеми. Вернее, стала такой после того, как Вилли Хоффриц изменил ее психику.

— Вашем муже. Вильгельме Хоффрице.

— Ох. Одну минуту.

Она закрыла дверь, и последняя оставалась закрытой десять секунд, двадцать, полминуты, дольше. Дэн уже собрался позвонить вновь, когда услышал, как изнутри снимают цепочку.

Дверь распахнулась. Реджина отступила назад, и Дэн прошел мимо трех чемоданов, стоявших по одну сторону двери. В гостиной сел в кресло, а она устроилась на диване. Скромность что манеры, что позы тем не менее оказывала очень сильное эротическое воздействие.

Но при всей красоте Реджины чувствовалось, что с ней что-то не так. Слишком уж подчеркивала она свою женственность. Идеально уложенные волосы, безупречный макияж создавали ощущение, что она приготовилась к съемке рекламного ролика компании «Ревлон». Кремовый, до пола, шелковый халат плотно облегал талию с тем, чтобы подчеркнуть высоту грудей, плоскость живота, пышность бедер. Кружева украшали лацканы, манжеты, подол халата. На нежной шее у нее было золотое плетеное ожерелье в форме ошейника. Такие ожерелья, плотно облегающие шею, были в моде многие годы тому назад. В наши дни большинство женщин такие украшения не носили, но среди садомазохистских пар на них по-прежнему был спрос, потому что они рассматривались как символ сексуальной подчиненности. И хотя Дэн видел Реджину только минуты, он знал, что она носит золотой собачий ошейник, дабы показать свою мазохистскую сущность, ибо раздавленность и покорность ее души наглядно читались и в том, как смиренно она двигалась (словно ожидая, причем с радостью, удара, пощечины, даже пинка), и в том, что избегала встретиться с Дэном взглядом.

Теперь же она ждала вопросов.

Какое-то время он молчал, прислушиваясь к дому. Цепочку Реджина сняла не сразу, вот он и заподозрил, что в доме она не одна. Должно быть, с кем-то проконсультировалась и, получив разрешение, впустила детектива в дом. Но царящая в доме тишина вроде бы говорила о том, что в других комнатах никого нет.

Полдюжины фотографий стояли на кофейном столике, все Вилли Хоффрица. По крайней мере, именно он смотрел на Дэна с трех, повернутых к нему. Все то же ничем не запоминающееся лицо, все те же широко посаженные глаза, те же пухлые щечки и толстый нос, которые он уже видел на водительском удостоверении, найденном в бумажнике одного из мужчин, убитых в Студио-Сити прошлой ночью.

— Я уверен, вы знаете, что ваш муж мертв, — наконец нарушил затянувшееся молчание Дэн.

— Вы про Вилли?

— Да, про Вилли.

— Я знаю.

— Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

— Не уверена, что смогу помочь вам, — говорила она мягко, кротко, не отрывая взгляда от своих рук.

— Когда вы в последний раз видели Вилли?

— Более года тому назад.

— Вы развелись?

— Ну…

— Стали жить раздельно?

— Да, но… не в том смысле, что вы имеете в виду.

Ему очень хотелось, чтобы она посмотрела на него.

— Тогда скажите, что имеете в виду вы.

Она нервно поерзала на диване.

— Мы никогда не… регистрировали наш брак.

— Не регистрировали? Но у вас же его фамилия?

Она кивнула, продолжая разглядывать свои руки.

— Да, он позволил мне изменить мою.

— Вы пошли в суд, изменили фамилию на Хоффриц. Когда? Почему?

— Два года тому назад. Потому что… потому что… вы не поймете.

— А вы попробуйте мне объяснить.

Реджина ответила не сразу, и Дэн, ожидая, пока она заговорит, оглядел комнату. На каминной доске над белым кирпичным камином увидел еще одну галерею фотографий Вилли Хоффрица: восемь штук.

И хотя в доме было тепло, у Дэна, когда он смотрел на аккуратно расставленные, в серебряных рамках, фотографии убитого психолога, создалось ощущение, что он перенесся в январскую ночь в Скалистых горах.

— Я хотела показать Вилли, что полностью принадлежу ему, полностью и навсегда.

— Он не возражал против того, чтобы вы взяли его фамилию? Не говорил, что благодаря этому вы сможете подать на него в суд, потребовать алименты?

— Нет, нет, я бы никогда такого не сделала. Он знал, что тут ему опасаться нечего. О, нет. Невозможно.

— Если он хотел, чтобы вы носили его фамилию, почему не женился на вас?

— Он не хотел жениться. — В голосе слышались разочарование и сожаление.

И хотя Реджина сидела, опустив голову, Дэн увидел, как грусть, словно внезапно возросшая сила тяжести, потянула лицо вниз.

Однако любопытство свое Дэн еще не утолил.

— Он не собирался жениться на вас, но хотел, чтобы вы носили его фамилию. Чтобы показать, что вы… принадлежите ему.

— Да.

— Взять его фамилию… все равно что поставить на себя клеймо?

— О, да, — сипло прошептала она, и при воспоминании об этом странном акте покорности на ее лице расцвела улыбка истинного наслаждения. — Да. Все равно что поставить на себя клеймо.

— Похоже, он был чудный парень, — сказал Дэн, но она не уловила иронии в его голосе, поэтому Дэн решил ее встряхнуть, вывести из образа побитой собачонки. — Господи, да он же был законченным самовлюбленным эгоистом!

Она вскинула голову, наконец-то встретилась с ним взглядом.

— О, нет! — Она нахмурилась. Говорила без злобы или нетерпения, с теплотой, всеми силами стараясь исправить, как ей представлялось, неправильное восприятие характера покойного. — Нет. Только не Вилли. Такого, как Вилли, больше не будет. Удивительный человек. Я бы сделала для него все, что угодно. Все. Уникальный человек. Вы его не знали, а не то не сказали бы о нем дурного слова. Не смогли бы. Не смогли бы, если б знали Вилли.

— Однако есть люди, которые его знали, и они отзывались о нем далеко не лестно. Я уверен, вы в курсе.

Она вновь уставилась на свои руки.

— Все они завистливые, ревнивые, злобные подонки. — Голос остался прежним, мягким, сладким, невероятно женственным, словно ей запретили марать свою женственность резкостью тона или каким-либо иным проявлением злости.

— Его вышибли из ЛАКУ.

Она промолчала.

— Из-за того, что он сделал с вами.

Реджина продолжала молчать, избегая встретиться с Дэном взглядом, но опять заерзала на диване. Халат открылся, обнажив идеальной формы бедро. Синяк, размером с монету в полдоллара, темнел на кремовой коже. Два синяка поменьше виднелись у колена.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Вилли.

— Не буду.

— Боюсь, вы должны.

Она покачала головой.

— Что он делал с Диланом Маккэффри в Студио-Сити?

— Против Вилли я не скажу ни слова. И мне все равно, что вы со мной сделаете. Посадите меня в тюрьму, если хотите. Мне наплевать. — Она говорила спокойно, но чувствовалось, что решение окончательное и обжалованию не подлежит. — Слишком много сказано о Вилли плохого людьми, которые недостойны лизать ему ботинки.