Карпинский - Кумок Яков Невахович - Страница 27

В раннем детстве врачи обнаружили у него чахотку, и родители увезли на воды в Германию (отец, видный чиновник, в старости удостоен был звания почетного гражданина города). Там Коля рос и русскую грамматику учил по немецкому учебнику; когда же исполнилось одиннадцать лет, процесс в легких как будто бы заглох, и мать решилась вернуться с ним в Петербург. Определили его в реальное училище. Однако едва приступил к занятиям, кашель возобновился и на щеках зардел болезненный румянец.

Погребов вспоминал, что однажды родителей вызвал директор училища и посоветовал мальчика забрать, иначе-де ему вовсе станет худо, как бы даже не умер. И они уж сами к тому склонялись, чтобы вновь его везти за границу, но что-то в мальчике страшно переменилось, что-то восстало, и они наткнулись на решительный его отказ. Он сорвал с шеи теплый шарф и сбросил на пол шубейку. Он скинул рубаху и пустил из крана холодную воду...

С тех пор ни разу в жизни не надел он зимнего пальто, ни одного дня не начал, не обтершись мокрым полотенцем, отказался от сладостей и сдобы; он выработал для себя правила жизни и никогда не изменял им. Правила были суровы, и, быть может, призрак Рахметова витал перед мысленным взором юноши, как перед взором тысяч других юношей тогда. Николай спал на жесткой койке, укрывшись грубым шерстяным лоскутом, обходился парою брюк да потертым пиджаком, питался картофелем, не потреблял спиртного и, как Рахметов, имел единственную слабость — не сигары, он не курил — крепкий чай. Любил, считал целебным напитком. Все. Других слабостей иметь он себе не позволял.

Как «политический» он проходил по делу Александра Ульянова. Однако принадлежность к заговору с целью цареубийства доказана не была (и он действительно не был к тому причастен) — ответ держал за распространение прокламации «К обществу», составленной Ульяновым. Прокламации хранились в его квартире, но при обыске жандармы их не нашли. Приговор был сравнительно мягок: три года ссылки.

Вот почему Александр Петрович Карпинский, с которым Погребова познакомили после отбытия наказания и долгих поисков работы, не мог душевно не пожалеть его... У Александра Петровича к тому времени было множество учеников, но этот, пожалуй, самый необычный. «Карпинский просматривал, — вспоминал Погребов, — неукоснительно все печатавшиеся статьи в корректуре и всегда делал весьма ценные и интересные замечания. Каждому из авторов он давал чрезвычайно четкие объяснения и большей частью сообщал их также мне как секретарю Комитета и техническому редактору его изданий. И вот эти-то почти ежедневные собеседования с Александром Петровичем и его разъяснения по целому ряду весьма разнообразных вопросов расширяли мои знания по геологии и давали такую школу, такую возможность учиться у Карпинского, какую вряд ли кто-либо другой имел».

Библиотека Геолкома состояла теперь из тысяч томов на десятках языков и стараниями Никитина доведена была до образцового порядка, но этот порядок надо было поддерживать; ежедневно поступали из разных стран бандероли с книгами и отправлялись в разные страны русские издания; все следовало фиксировать, заносить на карточки. Переписка Геолкома росла из года в год и требовала внимательной проработки. Погребов читал корректуру «Трудов» и «Известий», но брался также, чтобы заработать немножко денег, править корректуры монографий геолкомовцев, брался за переводы, чертежи...

Вскоре Геолком доверяет ему самостоятельные исследования — и он изучает устья рек Русской равнины, входит в особую комиссию, которой поручено отыскать источники водоснабжения столицы, нужды которой в питьевой и технической воде все возрастают. Домой возвращается едва к шести часам, к обеду — время, когда собирается вся большая семья; отобедав, удаляется в комнату свою, ложится на кожаный диван, подкладывает под голову кожаную подушку (на этом диване до конца дней своих будет спать, на нем и смертный час встретит) — отдыхает до одиннадцати вечера, потом встает к чертежной доске, которая заменяет письменный стол... Работает до четырех ночи.

Аскет, он не выносит роскоши — увы, под это понятие подпадают предметы или потребности, которые другим кажутся естественными и необходимыми, например, желание жены учить детей музыке и танцам. Разговоры за обеденным столом не всегда спокойны. Семья выдержала лютое испытание ссылкой, но не выдерживает испытания бытом... Она распалась — Погребов живет один.

Впрочем, давно уже настоящим домом его стала маленькая комнатка библиотекаря, вторая дверь налево во втором этаже геолкомовского особнячка. А комнатка эта — своеобразным клубом Геолкома, в котором постоянно толпился народ. «Опять митинг», — ворчал директор, проходя по коридору, а сам нет-нет да заглянет послушать. А.И.Погребова так и называет в своих воспоминаниях: «Это был клуб... Николай Федорович не курил, но его комната была самая прокуренная...» Она запомнилась всем посетителям Геолкома. Н.И.Берлинг, гидрогеолог, пишет о «знаменитой характерной для жизни Геологического комитета на 4-й линии комнате секретаря и библиотекаря, где была вечная сутолока и обсуждались всякие наболевшие вопросы... Жизнь Николая Федоровича никак нельзя отделить от политической жизни того времени».

Несомненно, особый аромат, особую привлекательность комнате придавало то, что в ней царствовала книга, для всех столь обожаемая. «Я всегда любил книгу, — вспоминал академик Д.В.Наливкин, — а тогда просто благоговел перед ней. То, что все книги подчинялись Николаю Федоровичу, ставило его на необыкновенную высоту и еще увеличивало уважение к нему. Было ясно, что он сам «болел книгой». Каждая новая покупка, новая партия книг, полученных из-за границы, доставляли ему самое большое удовольствие. Отказ в деньгах на книги он переживал как личную обиду, как преступление и боролся до полной победы. Особенно гордился Николай Федорович собранием геологических карт — одним из лучших во всем мире уже тогда».

Вскоре в Геолкоме произошло примечательное событие: принята первая женщина — Александра Ивановна Фролова. По измененному штатному расписанию библиотекарю полагался помощник; вот на эту должность и взяли Фролову, имевшую опыт библиотечной работы.

В 1910 году Николай Федорович и Александра Ивановна поженились. Женитьба преобразила Погребова. Исчезла его замкнутость, неподатливость. Он окружил жену вниманием, заботился о детях, их было трое: два сына и дочь. Приобрел даже участок на Карельском перешейке и поставил дом на берегу быстрой неширокой реки Сестры. Мог ли он думать, что этот водный поток, который он исследовал как гидрогеолог, разрежет пополам сердце — и семью; в первом случае, так сказать, символически, во втором — в самом прямом смысле. В 1918 году, когда определялась государственная граница между СССР и Финляндией, она прошла как раз по реке Сестре. Николай Федорович был в это время в Петрограде, а Александра Ивановна с детьми на даче. Она не знала и предположить не могла, что назначена последняя дата перехода границы, и когда утром следующего дня приблизилась к реке, то увидела на обоих ее берегах вышагивающих пограничников...

Увидеть мужа больше не привелось.

Лишь младший сын Николай Николаевич Погребов смог в 1957 году вернуться на Родину. Но отца давно уже не было в живых.

...Он снова один, но не одинок; на работе окружают люди, в квартире кто-то вечно живет, у кого нет пристанища: нуждающиеся студенты, какие-то дети, которых он воспитывает, а иных и усыновляет, и, конечно же, старые друзья-революционеры, освобожденные из тюрем; им подыскивает работу — по возможности, у себя в Геолкоме; например, составлять библиографические справочники (в этом качестве перебывали Лукашевич, Панкратов, Бибергаль, Ольга Фигнер и другие известные народники). Словом, коммуна, у каждого свои обязанности: кто готовит обеды, кто стирает белье, убирает в комнатах, а по воскресеньям гурьбой вываливают во двор — пилить и колоть дрова.

Он часто болеет: донимают приступы тропической лихорадки, которую подхватил на изысканиях близ Баку и от которой избавиться так и не смог; в 1919 году перенес оспу, через три года — брюшной тиф. Он никогда не обращался к врачам; если же их приводили друзья, он со вздохом позволял осмотреть себя, но от микстур и лекарств решительно отказывался. Друзья пытались также приучить его носить перчатки, галоши, шапку, теплое пальто, но из этого ничего не вышло. (В 1936 году геологи Ленинграда торжественно отмечали его 75-летие. Свою ответную речь он начал так: «Если бы я принимал какие-нибудь меры, чтобы сохранить жизнь, если бы эти мероприятия помогли, я мог бы считать это своей заслугой, но никаких мероприятий я не принимал: я не виноват, что мне 75 лет».)