Никто, кроме нас! - Верещагин Олег Николаевич - Страница 63

Мы не договаривались – во сколько встать, и меня никто не будил. Проснувшись, я увидел, что Санька и Светик не спят. Он сидел и проверял магазины к винтовке, а она наливала воду в чайник. Пахло земляничным листом.

Я вышел из дома. Было еще почти совсем темно, туманище, прохладно. Где-то снова грохотал пролетающий самолет. Я отлил за углом полуразвалившегося сарая, умылся из канавы с неожиданно теплой водой, посидел немного, думая о том о сем. А когда вернулся, то и Ленок не спала, и Темыч с Генком поднялись. Смешно и дико, но о Дрыне никто не говорил и, по-моему, даже не вспоминал.

Девчонки разлили нам чай в консервные банки. Мы съели по две галеты – из тех, что принес Генок. Он сам сидел хмурый – кажется, пока меня не было, просился с Санькой и тот, похоже, ему отказал.

Пока мы с Темычем обувались, Санька со Светиком вышли. Потом, когда на выход двинулся и я, то увидел их. И остановился в дверях.

Они стояли в тумане недалеко от крыльца. По пояс. Неподвижно стояли, молча, ничего не делали, хотя мне сперва показалось, что они целуются. На самом деле Санька, чуть нагнув голову, просто смотрел в лицо Светику. А она свое лицо подняла и тоже… тоже просто смотрела. И еще Санька держал ее руки – обе сразу, спрятав в своих – у себя на груди.

Они были… не знаю. Не умею сказать. И не хочу говорить. Я только попятился, впихнул обратно зашипевшего что-то матерное Темыча и громко сказал, рискуя разбудить мелких:

– Ленок, дай там это…

– Что? – удивленно спросила она. У нее были красные глаза.

– Это! – повторил я. – Тьфу, блин, забыл из-за вас. Чего стоишь, Тем? Пошли!

– Совсем съехал, – тоже не очень тихо сказал Темыч.

В общем, когда мы вышли, Светик уже шла обратно к крыльцу. А Санька ждал нас около канавы.

Мы опять почти не говорили, как три недели назад, когда шли по лесу все вместе, не зная, куда. Но сейчас были другие причины.

Винтовки мы несли в руках, наготове. За прошедшее время мы худо-бедно с ними разобрались и даже научились разбирать – не полностью, но разбирать. И чистили после каждой стрельбы – слюной, это Темыч где-то то ли читал, то ли слышал, что оружие можно чистить слюнями. И он же сказал, что винтовки говно. Это было правдой, они нередко осекались, и мы долго мучились, прежде чем догадались, что такая пупочка сбоку у приклада – специально для того, чтобы запихать в патронник недошедший патрон. А какое оружие припер вчера Геныч – мы вообще не знали.

У нас было по две гранаты, у Саньки – пистолет. И у всех ножи, точнее – штыки. И снова странно. Мы ничего не обсуждали, ни о чем не спорили. Как будто все заранее решили. И как будто никак иначе быть не могло.

Может, и правда не могло.

Мы шли долго. Сперва по заросшей дороге, которая когда-то вела в деревню. Потом совсем лесом, потом вышли на просеку. Полностью рассвело, солнце целиком вылезло из-за горизонта. Я, если честно, даже подумал – заблудимся, не вернемся же. И как раз когда я это подумал, впереди замаячил просвет.

Нет, это оказалась не деревня, про которую рассказывал Геныч, а дорога. Асфальтовая, по другую ее сторону – метрах в сорока от нас – лежали несколько сброшенных под откос легковых машин, сгоревших, черных. А слева – метров за сто от нас, от кустов, в которых мы стояли, – ехала еще одна машина. Небольшая, оливково-зеленая, с развевающимся голубым флажком. В ней сидели трое: двое спереди, один сзади, опершись локтем на задранный в небо пулемет…

…Мы их убили.

Мы стреляли стоя, не прячась, когда машина почти поравнялась с нами. Винтовки мягко выговаривали «ду-дут, ду-дут», почти не отдавая в плечо. Мне в лицо летели гильзы Санька. Машина перевернулась и, падая, перерезала пополам уже мертвого водителя. Пулеметчик, которого выбросило из автомобиля попаданиями в грудь, лежал на дороге. Третий долетел почти до наших кустов и рухнул в траву.

«Ду-дут, ду-дут», – продолжал стрелять Темыч, пока Сашка, обжигая пальцы, не пригнул ствол его винтовки к земле.

«Бум!» Машина загорелась неярким пламенем, без киношного взрыва.

Мы стояли и смотрели, как она горит. Потом пошли на дорогу.

Пулеметчик оказался огромным негром. Определить, к какой армии принадлежали убитые, мы сначала не могли – флажок на машине был ооновским. И только когда я рассмотрел на разодранном пулей рукаве того, который долетел почти до наших кустов, тоже негра, зелено-бело-зеленый флажок, то машинально сказал:

– Нигерийцы.

– Один хер, – Санька уже потрошил патронную сумку убитого.

Мы с Темычем подобрали два «калаша» и пробовали подлезть к джипу, но не смогли – бледное пламя было очень сильным.

– Гранаты возьмите, вон там висят…

– Тихо! – выдохнул Темыч. – Мотор!

Мы, не сговариваясь, дернули обратно в кусты. Но остановились почти сразу. Переглянулись. Лица у моих дружков были возбужденными и испуганными.

– Один, – прошептал Темыч, как будто нас могли услышать. – Давайте еще, а?

– Посмотрим, – так же шепотом ответил Санька, и мы, крадучись, вернулись к дороге.

Грузовик – большой открытый старый «Бивер» (так сказал Санька, который увлекался разными ездящими штуками) – появился минут через пять. В кузове были сложены какие-то ящики. На них сидели двое негров, был установлен пулемет, в кабине виднелись еще двое. Я покосился на Саньку. Тот, перекатывая в ладони две маленькие гранаты, смотрел на замедляющий ход грузовик азартными глазами, потом сказал тихо:

– Когда рванет – стреляйте по всему сразу.

– Ты куда?!. – Темыч не договорил – Санька канул в кусты.

Мы переглянулись.

Грузовик остановился метров за пятьдесят от нас. Из кузова спрыгнул и, пригибаясь, пошел вперед, к трупу пулеметчика на дороге и горящему джипу, солдат. Второй встал и, пригнувшись, навел на кусты – точно на нас – пулемет. Мы замерли.

Негр прошел половину расстояния, все медленней и медленней. Потом – мы ничего не заметили, без всякого перехода – в кузове дважды грохнуло, пулеметчик исчез, и мы опять начали стрелять. Темыч в негра на дороге, а я как-то сразу сообразил и ударил по кабине, точно в лобовое стекло.

Из правой двери кто-то выпал, прыжками ринулся прочь и упал, словно на стену наткнувшись. Со стороны водителя стекло медленно осыпалось внутрь. Застреленный Темычем лежал на дороге – спиной к нам, так как бросился обратно.

Снова все получилось быстро и просто. Даже странно быстро и просто…

… – Хавка! – Темыч выбросил на дорогу один из ящиков. – Хавка-а-а, гля, пацаны, сколько хавки! Бля, бля, бля-а-а! – он даже заскулил. – Не унесем же!

– Брось! – Санька передал мне в руки тяжелый пулемет, как у немцев в фильмах про войну. – Брось на хрен, оружие берем, боеприпасы, а жрачки – потом, сколько сможем!

– Да куда нам столько оружия?! – Темыч, откусывал от большой сухой печенины, давясь, отпихивая локтем винтовку, и другой рукой набивал печенье в карманы.

– Оружие бери, чмо! – крикнул Санька.

Темыч поперхнулся… и стал потрошить «лифчик» убитого в кузове пулеметчика.

– Скорее, не может быть, чтобы не засекли все это… – Санька посмотрел на небо. – Фляжки надо взять, «лифчики» снять, давай, ну?!

Когда мы начали спешить, руки сами затряслись, пальцы стали путаться в застежках и креплениях… Ворочать мертвых было не противно – никак вообще, как будто это лежали манекены, мы один раз еще тогдагрузили в какой-то магазин, подрабатывали…

Конечно, еду мы взяли тоже. Потом я думал, что все-таки, наверное, был прав Темыч, лучше было взять побольше еды, ну и боеприпасы, а не само оружие. Но тогда я не хотел возражать Саньке, мне казалось правильным то, что делал и говорил он.

Мы нагрузились тяжело. Килограммов по двадцать пять каждый. Я столько никогда в жизни не таскал далеко, а ведь нам предстояло возвращаться домой… Будь мы поопытней, мы бы попутали следы и спрятали часть груза где-нибудь в стороне. Но в тот момент мы были пьяны от удачи, от того, как все оказалось легко… и еще от чего-то, от какого-то непонятного, никогда раньше не испытанного ощущения. А раз неиспытанного – то и названия ему мы подобрать не могли.