Никто, кроме нас! - Верещагин Олег Николаевич - Страница 53

– Давай, – удивленно и обрадованно сказал он и заерзал на лавке, ойкнул, опять сморщился.

Я встал:

– Ты ложись и слушай. А я буду читать сидя…

Прорвавшиеся окруженцы отходили на отдых через Упорную. Мы с Дашкой шли на площадь, куда всех «героев» собирал атаман, когда на окраине вдруг поднялся крик, шум, даже вой какой-то. Мы рванули туда.

Первый, кого я увидел – ну, так мне показалось, – был Витька Фальк.

Витька шагал голый по пояс, с перебинтованным левым плечом, и ударами «калашникова», хрипло матерясь, подгонял двух здоровенных турок, которые, закатывая наполненные каким-то мраком черные глаза, волокли, надрываясь, огромный «Браунинг». На Витьку они старались не оглядываться. По-моему, он внушал им даже не ужас, а нечто беспредельное и необъяснимо жуткое. Оказывается, с подбитого мотопланера он буквально скатился к туркам в пулеметную ячейку, ударом какого-то бруса по горлу уложил насмерть успевшего схватиться за оружие офицера, сорвал с его снаряжения гранату и, угрожая ею, заставил пулеметчиков сперва огнем перебить и отогнать своих, окружавших место падения аппарата, а потом тащить «Браунинг» к казакам. Тогда его и зацепило в плечо.

За Пашкой буквально волоклась его мать. Он тоже шел с оружием и то вежливо отцеплял с уговорами женщину, то целовался со своей девчонкой, то с братьями. Увидев меня, он махнул рукой и крикнул:

– Сгорел наш «Жало», блин!

А Витька, толкнув пленных в руки казакам (те пошли почти с радостью, чуть ли не рысью!), побежал ко мне, навалился и стал целовать и обнимать. Я сперва обалдел, а потом ответил тем же. Мы «расклеились» через полминуты и свирепо огляделись – никто не смеется?

Никто не смеялся.

Никто.

Обращение Шевырева к нам было кратким и ясным, как божий день.

– Молитесь. Завтра атаман Громов по ваши души приезжает.

С этим мы и разошлись. Если честно, я почему-то здорово перепугался. Мы же ничего плохого не сделали (я уж не мыслил категориями «подвига» – плохого не сделали, и слава богу!), так за что ж «по наши души»?! Мама родная, и, кстати, мама-то все время плачет… Может, знает что-то, о чем мы еще не знаем?! Бли-и-ин, а если посадят?!

В таком состоянии я сунулся было на двор, но на полпути был перехвачен Дашкой. Она стояла на дороге, как заслон враждебным силам – и взяла меня за запястья. Молча. Потом подняла на меня глаза. И положила голову мне на грудь.

И все куда-то улетело. Мои проблемы… война… даже мама.

Все-все-все улетело.

Мы стояли посреди пыльной полевой дороги и не слышали, как гремит на юге канонада – «миротворцы», озверев от потерь, пытались вернуть то, что им отродясь не принадлежало.

– Даш-ка-а… – прошептал я в ее волосы. – Я же даже прощения не попросил…

Она вскинула лицо.

– Женька Битцев литр крови потерял, – сказала тихо. – Мы с девчонками и сиденье, и ниже отмывали… от этой крови. У Андрюшки Ищенко шесть ребер сломано, сотрясение мозга, трещина в черепе… А если завтра тебя убьют?

– Нам завтра, может, вообще летать не разрешат… – пробормотал я.

Дашка засмеялась – некрасиво перекосив рот:

– И тебя это остановит?

– Нет, – честно ответил я.

– Тогда поцелуй меня, – просто сказала она.

Громов прибыл в полдень. Мы уже час ждали на площади – одетые в полную форму, но в совершенно вареном состоянии. По-моему, у всех были примерно те же мысли, что и у меня: о наказании. И, собственно, все, что мы делали, представало перед нами в ином свете: как некая дикая партизанщина, возможно – даже срыв каких-то важных и проработанных планов… Поэтому, когда Громов в сопровождении кучи офицеров и нескольких вызывающе-шикарных конвойцев вышел на крыльцо правления – Колька отчетливо сказал рядом со мной:

– Пи-пец.

Да ужжжжжж… Походило на то. Атаман рассматривал нас тяжелым, пристальным взглядом крупнокалиберной снайперки. Слева на вынесенных скамьях сидели казачьи старики – те, которые хоть самого атамана могут приговорить к порке по обычаям круга – меня уже просветили…

– Значит, это вы и есть? – спросил Громов. – Ну, чего молчите, вояки? Старший-то у вас имеется? Атаман или кто там… Атаману с атаманом поговорить не грех, пусть выходит!

Колька – вскинув голову и совершенно обреченно, – шагнул вперед строевым: раз, два, три. Отчеканил:

– Сотник Радько!

– Со-отник? – протянул Громов, оглядываясь на своих офицеров. – О как. Да, мил друг, за сотника-то люди по десять лет корячатся. А ты, значит, самоприсвоился… угу… – он спустился с крыльца. – База под Краснодаром – тоже ваше дело?

Колька кивнул.

– Да ты отвечай, как положено.

– Так точно! – Голос у Кольки был отчаянно-высокий.

– И по мелочи разное там?..

– Так точно!

– А Зорана Джинджича [21]не вы убили? – вкрадчиво осведомился Громов.

– Так т… – Колька поперхнулся. – Не мы-ы!!! – он ошалело посмотрел на атамана.

– Жаль, – крякнул тот. – Если б вы – точно б тебя на свое место поставил. А раз не вы – подожду…

– Издеваетесь… – выдохнул Колька обреченно, опуская голову.

– Голову подними, сынок, – тихо сказал атаман. Тихо, но все услышали.

И, когда Колька поднял голову, Громов вдруг положил ладони ему на виски и поцеловал в лоб. Развернул, приобняв за плечи, поставил рядом с собой.

– Ура, казаки!

И мы покачнулись – всем строем – от обрушившегося со всех сторон громогласного: «Ура!!!» Оно гремело и катилось, снова и снова, никак не могло остановиться, пока Громов не поднял руку. В наступившей тишине подтолкнул Кольку обратно в строй. Лицо Радько горело, глаза были потусторонние, но двигался он четко.

– Война идет, братья казаки. Чем окончится – мы знаем. Победой, – твердо сказал атаман. – А вот когда– вопрос посложней. Но кончится. И тогда всем дадим, что заслужено – сполна. А пока… – он кивнул, подошел один из офицеров, с большой коробкой. – Пока – что могу. Как атаман. И кубанский и терский, потому как Шевцов, атаман терский, пал позавчера смертью храбрых в бою…

Вокруг раздались возгласы, видимо, терцы этого еще не знали.

– У меня такое право есть… В общем, так, – он переждал что-то, и я вдруг понял: ему просто тяжело говорить. – Тем, кто в налете на Краснодар и авианосную группу участвовал – Героя. Остальным – не важно, где они бились, на земле или в воздухе – Георгия четвертой и третьей степени разом… Радько Николай!..

…У вас такое было?

Я просто ничего не понимал. Мне казалось, что я живу в каком-то сне, и реальность окончательно отодвинулась в невероятную даль. Журчал цифровик в чьих-то руках. Снова и снова. А на моей груди висела маленькая золотая звезда на черно-желто-белой ленточке. Совсем небольшая, я вам говорю.

Ну не могло же этого быть по-настоящему?

Знаете, когда я смог убедить себя, что это – по-настоящему? Когда, немного опомнившись, вспомнил, какие у атамана были глаза. Когда он прикреплял мне звезду.

Как у любого из нас после вылета. Только мы поспим – и все. А у него эта усталость наверное – навсегда.

– Мне известно, что двое из вас – в станичной больнице, – сказал Громов, когда наградил последнего. – Отсюда я отправлюсь к ним.

– Господин атаман, разрешите обратиться! – вдруг шагнул вперед Колька. Громов кивнул. – Господин атаман, а как же… дальше?

Вот оно.

Вот когда я вернулся в реальность.

– Дальше? – атаман обернулся, поглядел вокруг. – А что дальше…

– Дальше-то мы как? – напряженным голосом спросил Колька. – Ну. Наша сотня.

– Повоевали, хватит… нам оставьте… – попытался пошутить Громов.

Но Колька вдруг крикнул:

– Тогда берите награды обратно! А нам разрешите воевать!

– Воевать!

– Забирайте награды!

– Что мы – за них воевали?!

– Сорок километров до линии!