Никто, кроме нас! - Верещагин Олег Николаевич - Страница 42

– Чего? – я засмеялся. – Перегрелся?

– А чего? – он сел. – Все равно просто так валяемся. Чего мы, не сдвинем ее, что ли? Тут и осталось-то километра полтора. Вон же цех. Видно даже.

Я хотел ему сказать, что он придурок. Но вместо этого соскочил наземь и хлестнул Витьку по коленке сорванной былинкой:

– Пошли, впрягайся…

…Вообще-то это было довольно тяжело. Ну – трудно, в смысле. Не совсем уж трудно, но нелегко – да еще по жаре. Но Витька шел рядом, встряхивал мокрыми от пота лохмами и чему-то улыбался. И я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Улыбаюсь, хотя пот тек по спине (мокрыми насквозь были даже трусы), попадал в рот, в глаза и даже в уши.

– Ник, – Витька посмотрел на меня сбоку и снова улыбнулся. – Вот, послушай. Я стихи сочинил.

И, раньше чем я успел хоть как-то отреагировать на это сенсационное заявление, он начал читать – без выражения, просто говорить, глядя на дорогу впереди:

– Во-от… Ну, я стою, гляжу, там перчатки. Боксерские, в смысле. Больше никого нет, будний день… А продавец с каким-то своим знакомым ля-ля. А этот знакомый держит в руке диск. Я краем глаза смотрел, но все равно видел – там классика такая, Вивальди.

– А, знаю… – Дашка смотрела на меня смеющимися глазами.

– Во. А я не знаю до сих пор, – я сел удобнее, булькнул ногой в воде. – И этот, в смысле, знакомый спрашивает у продавца: «А ты чего это, классику слушаешь?» А тот ему: «Не, просто когда сюда пацанва набивается – я этот диск ставлю, и они сразу сдергивают».

– Признайся, что анекдот! – засмеялась она, толкая меня плечом, на котором еще не высохли капли воды после купания.

У меня мгновенно пересохло не только во рту, но и в кишках. Плечо было твердым, горячим и… и еще каким-то. Обалденным, в общем. Я нашел в себе силы и замотал головой:

– Честно – нет! А вот еще. Витьку – ну, Витьку знаешь, Фалька, дружка моего?

Она кивнула.

– Вот, мы один раз тусимся на спортплощадке, вдруг он подваливает – а одет под кислотника. Тут все оранжевое, тут все зеленое – вырви глаз. Мы обалдели. А он говорит: «Да не, пацаны, я так одеваться не люблю, просто когда я так одет, предки меня с собой никуда не тащат вечером…»

– Анекдот! – взвизгнула Дашка, шлепнув меня по колену. – Коль, ты трепло! Это анекдот!

– Правда! – округлил я глаза.

– Перекрестись! – потребовала она.

Я смутился:

– Ну… я некрещеный…

– Правда, что ли? – удивилась она.

– Ну… вообще-то крещеный… В смысле – меня крестили, все, как положено… Но я ни крестик никогда не носил, ни даже не думал про это… – я посмотрел на Дашкин серебряный крестик, который лежал точно между… и выругал себя за тормознутость, вынудив отвести глаза.

Мы сидели в ветвях здоровенной ивы, наклонившейся над самой водой – так, что с нижней толстенной ветви можно было опустить ноги до колен. Остальная масса – вырвались искупаться – орала, брызгалась и плюхала как бы за пределами окружавшего нас со всех сторон зеленого шатра. Сейчас бы самое время… Дашка была так близко, казалась такой веселой и доступной… Ну я же не маленький, в самом деле, и сегодня ночью – через четыре часа каких-то! – я полечу на настоящее боевое задание! А если я не вернусь?! Тогда чего?!

Я выдохнул и положил ладонь – правую – на Дашкину грудь. Левую. Слегка сжал пальцы.

А потом увидел ее глаза.

– Пусти, – сказала она тихо.

И у меня даже в мыслях не возникло ослушаться. Я убрал руку. Ладонь горела, храня ощущение… но еще больше у меня горело лицо.

– Уходи, – так же тихо приказала Дашка.

Я поднялся в рост на иве.

– Стой.

Я так и не сделал первого шага, послушно замер.

– Сядь.

Я опустился обратно, глядя на черную воду, закручивающуюся возле наших ног водоворотами.

– Коль, зачем?

– Ты… – горло стало узеньким, а слова – огромными и шипастыми. – Ты мне… нра… – я глотнул, пискнул чем-то. – Нрав…вишься.

– Тогда зачем ты так? – требовательно спросила она.

Я глупо пожал плечами.

– Думаешь, девчонкам это по душе?

Я опять дернул плечами и сказал:

– У м-мммм… меня никого не было. Я даже не целовался. Ни разу. Я думал, что… – мне стало так стыдно, что я всерьез подумал соскользнуть с ивы и больше не всплывать.

– Что девчонкам это нравится? Когда вот так хватают? – спокойно, с каким-то холодком в голосе, допытывалась Дашка, покачивая ногой в воде. Вокруг ноги обвилась длинная водоросль.

«Издевается», – тоскливо подумал я.

И ответил:

– Пацаны говорили…

– Или врали, или им попадались такие девчонки. Такие тоже есть, – какой же у нее спокойный был голос… – Хочешь – отведу. Хоть общупайся. Они против не будут. И вставить дадут, если захочешь. Без вопросов. Потренируешься…

– Даш… – мучительно подавился я. – Можно, я пойду?

– Иди, – ответила она. Или приказала?

Я встал. Перешел на берег. Стараясь, чтобы никто меня не заметил (получилось), отошел подальше, забрался поглубже в камыши. Сел там на какую-то склизкую корягу.

И в первый раз за последние четыре года заревел, обеими руками размазывая по лицу слезы.

Ветер этой ночью был прохладным. Даже хорошо, потому что меня лихорадило. Я дрожал, как мокрый щенок. И все это видели, я был уверен.

Летели «Жало» Дороша-старшего и Фалька, наш с Витькой Барбашовым «Ставрик» и – как прикрытие – «Гриф» Андрюшки Ищенко и Олега Гурзо. Нас провожал – как техник – сам Димка Опришко. Больше никого – Колька настрого пресек все эти проводы-встречи.

Мы переодевались в ангаре. Держа в руках ботинки, я спросил Витьку:

– Слушай… где тут это… ну…

– Что? – он проверил, как «ходит» забрало шлема.

– Ну, это… – Я решился: – Земли где можно набрать?

– Я лично со двора взял, – не удивился он, показывая небольшой пластиковый пакетик.

Я расстроился – по-настоящему. И пробубнил:

– Ну а я-то… где?

– Знаешь… – он внимательно посмотрел на меня. – Возьми моей. Тут на двоих хватит. У нас же один экипаж. И вообще. Родина ведь тоже одна. Ага?

– Давай! – обрадовался я.

Витька улыбнулся. Протянув мне пакетик, тихо сказал:

– Батя тоже взял, когда уходил… Но его привезли и похоронили. Хорошо, что хоть так…

… – Готов?

– Готов. – Я проверил страховочный ремень, застежку шлема (с поднятым забралом), рычаги управления, гнезда с бутылками с зажигательной смесью… – Готов, – повторил я.

«Чах», – сказал мотор. «Чах-чах-чах… чах-чах-чах-чах-чах… тррр…» Дробный звук превратился в ровное посвистывание. Подбросило – несильно. Качнуло – влево-вправо. Темнота побежала рядом, как большой молчаливый пес.