Цена счастья - Иден Дороти - Страница 7

Но необходимо понять, как драматически сложились их судьбы; они были детьми разведенных родителей, а бездушная мать, кажется, просто забыла об их существовании.

Жозефина, чья зловещая тень едва не омрачила брачную ночь Эммы, казалась ей теперь еще более коварной, эгоистичной и мелкой особой. Возможно, настанет время, когда Эмма убедит Барнаби: он обязан добиться опеки над детьми, чтобы они смогли жить в любви и безопасности. Это его отцовский и человеческий долг.

* * *

Эмма еще раз взглянула через плечо на маленькие, загадочные, как у сфинксов, лица близнецов. И ее мечты сразу же развеялись. Она подумала о детях, которых могла бы иметь сама; рыдания подступили к ее горлу.

Барнаби пытался разрядить гнетущую обстановку: не умолкая, что-то говорил ровным спокойным тоном, обращал внимание спутников на старинные соборы, памятники знаменитых людей, мелькающие за окнами автомобиля; рассказывал о романах, которые собирался написать…

— Сложность моего жанра состоит в умении искусно варьировать методы убийства, — разъяснял он. — Даже у профессионального убийцы возможности, приемы расправиться с жертвой весьма ограничены. Ничего, Кортландс в конце ли — в высшей степени подходящее, вернее, вдохновляющее место для создания детективно-трагических сюжетов, заранее предупреждаю тебя об этом.

И вдруг до них донесся звонкий голосок Мегги с заднего сиденья:

— А Сильвия там будет, папа?

— Разумеется, нет, — отрезал Барнаби. Эмма с любопытством взглянула на него.

Сильвия? В памяти всплыл утренний телефонный разговор и задевший ее вопрос, произнесенный детским голосом: «Вы одна из женщин моего отца?»

— Тогда кто будет за нами присматривать? Неужели она?

Эмма почувствовала, как две пары враждебных глаз сверлят ей спину. Она повернулась и ласково произнесла:

— Меня зовут Эмма. Мне бы хотелось, чтобы вы называли меня именно так.

— За вами обязательно будут присматривать, — вмешался Барнаби. — Я найму кого-нибудь на место Сильвии.

— Женщину, которая тоже сбежит? — иронизировала скептически настроенная Мегги.

— Будем надеяться, что нет. Сильвия, — заметил Барнаби, обращаясь к Эмме, — покинула нас внезапно. Но я отношу этот необъяснимый побег к вызывающей манере поведения, характерной для современных молодых девушек

— Ты хочешь сказать, что она исчезла, никого не предупредив? — спросила Эмма.

— В общем, да. Однако не будем осуждать Сильвию. Возможно, справляться со своими обязанностями было выше ее сил. — И Барнаби многозначительно посмотрел на близнецов.

— Она была просто дура, — отчеканила, не задумываясь, Мегги.

— А мне она нравилась, — робко прошептала Дина.

Мегги свирепо ткнула сестру пальцем под ребро, и послушная Дина тотчас умолкла. Эмма умоляюще взглянула на Барнаби.

— Дорогой, мы все продрогли и устали. Думаю, нам пора остановиться и выпить чаю.

Вскоре они увидели придорожное кафе, и Эмма, все еще дрожа от пронизывающего ледяного ветра, безжалостно исхлеставшего ее, когда она вышла из машины, повела детей умываться. Она с грустью подумала, что в это самое время они с мужем должны были лететь в Мадрид. Вместо этого Эмма оказалась в холодном, неопрятном туалете с двумя странными, угрюмыми девочками, испытывавшими к ней явную антипатию. Неужели свечи, те красные праздничные свечи, которые освещали их с Барнаби мир счастливых влюбленных, погасли навсегда?

Она села перед испачканным мутным зеркалом и увидела в нем измученное, поблекшее, бледное, как у девочек, лицо. Сможет ли Барнаби любить ее, если она так убийственно выглядит?

Мегги пустила в раковину сильную струю воды. Девочка не была грязной, но из чувства противоречия решила помыться особенно тщательно. Дина стояла за спиной Эммы, переминаясь с ноги на ногу. Кудрявая прядь черных волос упала ей на глаза. Она выглядела маленькой, беззащитной и очень несчастной.

— Что с тобой, Дина? — забеспокоилась Эмма. — Тебе что-нибудь нужно?

Дина отчаянно замотала головой. Мегги снова пустила воду, стараясь производить как можно больше шума. Воспользовавшись этим, Дина вдруг спросила громким шепотом:

— Это правда, что мама умерла?

— Умерла? — ужаснулась Эмма. — Ну конечно, нет. Как тебе пришла в голову такая чудовищная мысль?

— Мегги говорит, что она мертва.

— Но откуда Мегги может это знать, если тебе ничего не известно? Ты просто доверчивая, наивная девочка…

— Потому что на прошлые каникулы она тоже за нами не заехала, — перебила Эмму Дина. — И еще Мегги говорит, что папа не женился бы на другой женщине, если бы мама была жива.

Мегги повернула к ним мокрое лицо:

— Если мама умерла, папа должен был взять нас с собой хотя бы на похороны. Мы уже не маленькие. Мы знаем, что люди умирают, даже мамы и папы.

— Но, Мегги, дорогая, твоя мама не умерла. Она в Южной Америке. Разве ты забыла? — Внезапно ей самой показалось совершенно невероятным, чтобы такая утонченная и изнеженная особа, как Жозефина, отправилась в далекую экспедицию к верховьям Амазонки. — Конечно, папа сказал бы вам, если бы что-нибудь случилось с вашей мамой, — уже не столь уверенно продолжала она. — Разве он стал бы вас обманывать?

— Возможно. Папа иногда врет, — обличила отца непреклонная Мегги. Она взглянула на Эмму широко раскрытыми, правдивыми глазами; лицо девочки покраснело от холодной воды. — Вы должны иметь это в виду, — предупредила она молодую женщину, словно взрослая.

Глава 4

Барнаби сказал, что Дадли и Руперт знают об их приезде, но предупредил Эмму, чтобы она не ожидала от его братцев особого гостеприимства. На самом деле Кортландс не был поместьем. Скорее его можно было назвать большой фермерской усадьбой, некогда процветавшей, но теперь запущенной главным образом по вине Дадли, который неумело вел хозяйство. Руперт увлекался политикой и большую часть времени проводил вне дома, предпочитая жизнь отшельника: он не придавал никакого значения семейному уюту. Одной из его странностей была глубокая неприязнь к слугам; казалось, он их побаивался. Этот замкнувшийся в себе джентльмен утверждал, что не собирается наводнять дом посторонними людьми, призванными заботиться о его скверной персоне.

Поэтому хозяйство вели старая миссис Фейтфул, экономка, которая прежде была няней Дадли, и жена наемного работника, жившая с мужем в отдельном коттедже.

— Мы не можем даже надеяться на то, что эта 'троица способна обслуживать всех нас, — озаботилась Эмма.

Но Барнаби обещал же пригласить гувернантку для детей. Это был предел «роскошеств», на который мог согласиться педант Дадли. Кроме того, Кортландский затворник был почти болезненно застенчив, особенно с женщинами.

— В таком случае мы поступаем эгоистично, совершая форменное нашествие на Кортландс, — забеспокоилась щепетильная Эмма.

— Кортландс принадлежит мне в той же мере, в какой ему и Руперту, — не согласился Барнаби. — Мы унаследовали его втроем в равных долях. Если не иметь в виду наших, как ты выражаешься, «нашествий», домом всецело распоряжается Дадли. Тебе не кажется, что это мы, напротив, проявляем великодушие? И потом — что бы мы стали делать с детьми в тесной лондонской квартире?

Эмма понимала, что муж прав. Но у нее возникло неодолимое желание вернуться в город; ей показалась такой неприветливой эта хмурая сельская усадьба с голыми деревьями, на ветвях которых из-за поздней весны только завязывались еле заметные почки, пустующими полями, черневшими в сумерках. Она вновь подумала об Испании, сияющем солнце, вине и музыке. Вспомнила о лондонской квартире Барнаби, оставленной сегодня утром, но уже казавшейся такой далекой, будто она видела ее во сне. Даже о своей девичьей комнате в доме тети Деб она вспоминала с несвойственным ей трепетом: она казалась теперь Эмме единственным надежным пристанищем, оставшимся у нее в круто изменившемся, почти ирреальном жестоком мире. Она ощущала, как мирные детские глаза пронизывают ее с заднего сиденья машины, отчего у нее по спине побежали мурашки. Эмма непроизвольно содрогнулась.