Луна над заставой - Кузьмин Лев Иванович - Страница 5

Они пошучивали, поглаживали молчаливых собак. Они говорили о трудной теперь по осенним ночам дороге, всё почему-то упоминали сержанта Парамонова, а когда сержант и сам вылез из кабины, то все его окружили, все одобрительно, очень по-дружески засмеялись: «Вот, Парамонов, ты теперь и дважды именинник!»

А ещё они говорили о камышах, о реке, о кабанах. И если бы в их разговоре то и дело не проскакивало слово «тревога», если бы не так холодно и опасно взблескивало при луне стрелковое оружие за плечами парней, то Тане вполне можно было бы подумать, что это и не пограничники вовсе, а только что вернувшиеся с поля усталые охотники.

Но Таня была мала и так не подумала. И ей ещё хорошо помнился тот Васин рассказ с жутковатым началом, и она, оглядывая тёмный, с тёмными фигурами бойцов плац, сказала маме:

— Папа где? Все приехали, все здесь, а папы нет…

Мама тоже заоглядывалась, пошла было расспрашивать Парамонова, да тут, совсем в другой стороне от машин, раздался и папин голос.

Из двери, из прихожей домика упал на тёмную землю косой свет, оттуда донеслось:

— Ау! Куда исчезли мои хозяйки?

Таня сразу обрадовалась:

— Он сам нас потерял! Он сам нас ищет!

И они вбежали в освещённый домик. Они чуть не запнулись в прихожей за свой всё ещё так и не разобранный чемодан, а папа сидел в передней комнате у стола, смотрел на них, тихо улыбался.

Был он без фуражки. Фуражка лежала на скатерти рядом, а сам он облокотился на край столешницы, — он тоже, как видно, устал, но глаза его смотрели всё равно ласково.

Таня ткнулась лицом к нему в тугую, плотно облегающую крепкое тело, гимнастёрку. Она услышала, как пахнет от гимнастёрки какой-то горьковатою травой, ночною влагой, бензиновым дымом; услышала, как папа положил на её, Танино, узкое плечо свою ладонь и сказал:

— Вот теперь-то вы заступили на пограничную службу полностью.

— Как заступили? Мы ничего ещё и не сделали… — пробормотала Таня ему в гимнастёрку, а папа ответил по-прежнему улыбчиво, мягко:

— Нет, сделали. Ждали меня с задания. Это ваша служба и есть. Причём, уверяю, нелёгкая.

— Видим! Поняли, что нелёгкая… — улыбнулась и мама, но тут же добавила: — Только всё равно она не такая трудная, как твоя.

Папа вновь посерьёзнел:

— Да-а уж… Если бы нынче не Парамонов, то мне и всей нашей группе сейчас шутить не очень-то бы пришлось.

— А что — Парамонов? И почему бойцы говорят: он два раза именинник? — спросила быстро Таня, и папа ей ответил:

— Говорят бойцы правильно.

Тут, не отпуская от себя Тани, но больше взглядывая на маму и называя её, конечно, не по имени-отчеству, а просто Натой, он стал показывать рукой на скатерти, как на карте; стал, волнуясь, говорить:

— Вот, Ната, представь: это — наша застава, это — река, далеко за рекой застава соседняя. И с той заставы радируют: у них по всему участку, по камышам, всполошились кабаны. А что сей переполох может означать?

— Не знаю… — пожала плечами мама, и папа сразу объяснил:

— Кабанов кто-то мог взбудоражить нарочно! А сам под шумок пытается перейти границу в каком-нибудь неожиданном месте. Ну, а где это неожиданное место?

— Снова не знаю… Откуда мне знать? — ответила, как бы извинилась, мама, а папа даже пристукнул ладонью по столу:

— Вот! Вот этого не знали до поры и наши соседи. Потому и радировали нам: «На всякий случай и как можно быстрее прикройте наш фланг!» И мы, ясно-понятно, мчим как только можем, да ведь фланг-то соседский — я тебе уж показывал! — на том, на левом берегу. А река в этом месте — омут на омуте, а подходы к ним — обрыв на обрыве, причём один круче другого. И объезжать их надо вверх по броду, который вы и сами с Таней видели сегодня. В общем, получается — надо нам сделать изрядный крюк, а сосед всё радирует: «Быстрей да быстрей! Похоже, на левом фланге, на стыке на самом, нарушитель и пойдёт!» Но куда уж быстрей-то? Мы и так в кабине, как космонавты, едва кто за что держимся; рация из рук у меня чуть не вылетает; я показываю на неё Парамонову, кричу: «Слышишь, что сосед передаёт?» «Так точно, слышу!» — кричит он, да только скорости ему больше не добавить, и так летим на самой на последней. «Эх, — переживаю я, — небывалое дело, можем опоздать!» И тогда Парамонов оборачивается ко мне — глаза большущие, фуражки на голове давным-давно нету — кричит ещё громче, сердито: «Опоздать не должны! Я тут знаю один прямой ход… Разрешаете?» Ну, расспрашивать бойца в такой обстановке некогда, в такой обстановке в бойца мне приходится только верить, и я отвечаю ему: «Знаешь, так давай, тем ходом и жми!»

Тут папа смолк на миг, потом, как бы сам себя осуждая, крутнул этак головой и продолжил:

— Ох, если бы мне известно было тогда, что у Парамонова за «ход» на уме! Ни за что бы я ему, наверное, согласия не дал… Но тут, повторяю, обстановка… И как только я махнул ему: «Давай!», так он на секунду притормозил, той, второй, замыкающей машине отсигналил: «Делай как я!», да и опять ухватился за руль. Ухватился, пригнулся, попёр долой с дороги через кусты, через лужайки прямо к реке, прямо к тем омутам, к обрывам. И нет чтобы рулить туда, где берег всё-таки пониже; так нет — мчится, газует к самой крутизне. Орёт нам всем, кто в кабине: «Держись!», и не успели мы ахнуть, чувствую: летим над рекой по воздуху. «Ну, — думаю, — конец! Ухнем к рыбам!» И, конечно, ухнули… Брызги над нами — столбом. Да Парамонов опять орёт, только теперь не нам, а уже машине своей: «Давай жми, выноси, тот берег рядом!» И ведь в самом деле она вынесла нас, а вслед за ней и вторая машина над омутом, над чёрной водороиной тоже метров пять по воздуху до мелкого места пролетела да и выкатилась рядом на твёрдое… Привстали мы отдышаться. Парамонов фуражку в кабине у себя под ногами ищет, на меня поглядывает: «Как, мол, оно?» А я на него сгоряча: «Ну, сержант! Ну, рискач! Почему сразу толком не объяснил? Машины могли угробить! Операцию могли сорвать!» А он мне: «Никак нет. Я не рискач, и машины мы с вами утопить не могли. Вы же сами учили: ко всему готовься заранее. Вот я к этому месту всё и приглядывался. Как днём еду мимо, так и посмотрю. Один раз даже до трусов разделся, с шестом тут лазил, высоту и глубину промерял… А сегодня, видите, всё и пригодилось!» Ну, что тут скажешь? Ничего! Благодаря парамоновскому «ходу» примчались мы на место тютелька в тютельку, и, как нам вскоре отрадировал сосед, нарушитель от злости, что везде всё перекрыто, пошёл напропалую чуть ли не у самой ихней заставы, да там и влопался. Вот и выходит: Парамонов — именинник!

— Но это лишь во-первых именинник… — сказала Таня. — А во-вторых?

— А во-вторых, у Парамонова сегодня день рождения. Если силёнок у вас ещё осталось, пойдём его поздравим. Бойцы для Парамонова затевают чуть ли не целый бал.

Мама сказала:

— Обязательно поздравим! Только нам надо хотя бы немножко переодеться. Давай сюда наш чемодан.

И она отстегнула замки, тугая крышка подскочила, и оттуда, из набитого всякой всячиной чемодана, выпала одна голубая банка, выпала вторая банка, а за ними с тяжёленьким жестяным рокотом — ну совсем как игрушечные паровозики! — покатились по ровному полу и все остальные банки со сгущёнными сливками.

— Это что за молочно-продуктовый эшелон? — опешил папа. А мама сконфуженно принялась банки ловить, подбирать, ставить на стол.

— Извини! Нам сказали, на заставе ничего такого нет…

— А у вас — есть. Даже Пестрёнка есть! — развела руками Таня и хотела с пола одну банку тоже подхватить. И папа эту банку нацелился подхватить. И тут они стукнулись головами, присели друг против дружки и давай смеяться.

Смеялись, смеялись, наконец папа махнул на голубую груду:

— Ладно! Раз привезли — значит, привезли. На заставе ничего попусту не пропадало. Собирайтесь быстрей да и айда к Парамонову.

И мама с Таней унесли лёгкий теперь чемодан в другую комнату, быстро переоделись, немножко прифрантились, и вот вместе с папой пошли поздравлять Парамонова.