Баба Яга и ее внучки Ягобабочки - Кузьмин Лев Иванович - Страница 19

— А вот почему… — говорит Салим. — Живу я, как ты знаешь, — в богатстве. У меня на пастбищах — табуны коней. У меня в кладовых — любого добра не пересчитать. Ем и пью я всё, что ни пожелается, одеваюсь и обуваюсь не хуже падишаха, — а вот покоя мне в моём собственном доме всё равно нет как нет… Вместе с богатством-то пришла в дом ко мне и целая куча родственников. Все они у меня вечно чего-то просят, все они вечно друг на друга всякую ерунду доносят, шумят, ссорятся. А пуще скандалят — моя жена, да мать жены, да тётка жены. Ничем на них не угодить, ничем не унять! Просыпаются с руганью, день проводят в ругани и засыпают, бранясь… А вот у тебя там, за стеной, на твоём небогатом дворе я каждый день только и слышу что песни да весёлый смех! В чём тут дело? Ведь у тебя тоже есть и жена, и, поди, мать жены — твоя тёща. А они — не ссорятся, а они не обижают, видно, и тебя… Так в чём же, ответь, ваша тайна счастливая?

Примолк Салим, пригорюнился, на Рахмета уставился во все глаза.

А тот поглядел на глинобитную стену, за которой находился его собственный двор, и плечами пожал.

— Этак вот сразу, — говорит, — я не могу ответить… Дай подумаю… Может, и вспомню, какой такой счастливый секрет прижился в моём доме.

Налил Рахмет себе полную чашку крепкого чая, стал думать, вспоминать. Салим тоже налил себе чашку чая, тоже стал пить-прихлёбывать, ждать ответа.

Выпил Рахмет одну чашку чая, выпил вторую чашку чая, винограда покушал, халвы покушал, а секрет вспомнить всё ещё не может.

Салим торопит:

— Ну что ж ты? Неужели про собственный дом не знаешь ничего?

— Как не знаю? Всё знаю! А вот секрета, на котором держится радость моей семьи, припомнить не могу. Наверное, всё выходит само собой, без особой причины…

Но вот когда Рахмет выпил крепкого чая третью чашку, когда он встал и начал уже откланиваться, то вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

— Догадался! Вспомнил! Есть у нас в доме такой секрет!

— Говори скорей! Говори! — замахал руками Салим.

— Имеются у нас в доме две жемчужинки… Две совсем-совсем маленькие… Но наверняка они-то и дают нам счастье. Они-то и радуют всю мою семью и меня. Так радуют, что ты вот, уважаемый сосед, и слышишь через эту глухую стену весёлый наш смех!

— Всего лишь две? Всего лишь навсего две маленьких-премаленьких жемчужинки?! — так и подпрыгнул Салим и для верности переспросил: — А если у меня в доме их станет не две, а больше?

— Чем больше, тем лучше! — улыбнулся Рахмет, отвесил поклон ещё раз и пошёл отдыхать домой.

А Салим едва утра дождался. На рассвете, на заре, кинулся на базар. Обменял там у знакомого купца кошель золота на кошель крупных, белых жемчужин и, прибежав к себе обратно, кричит жене, кричит тётке жены, кричит своей тёще:

— Полно дрыхнуть! Выходите в сад! Расстилайте ковёр! Сейчас нам всем будет куда как весело!

Но жена, тётка жены и Салимова тёща лишь раскрыли глаза, так мигом и за ругань.

Причём бранят теперь не друг дружку, а самого Салима:

— Поднял нас в этакую рань!

Они ругаются, а Салим хохочет:

— Ничего! Стелите, стелите ковёр… Сейчас вы у меня всю ругань позабудете навек! Сейчас вы у меня станете добренькими, весёлыми, как птички!

Но только он высыпал из кошеля жемчужины на ковёр, так такой тут снова поднялся скандал, — хоть убегай! Жена выхватывает жемчужины у тётки, тётка выхватывает у тёщи, а тёща отнимает жемчужины у той и у другой.

«Перестарался я… Лишку насыпал жемчугов!» — подумал Салим.

Разнял он скандальниц с великим трудом, отнял всё обратно, — выдал теперь жене жемчужину одну-единственную, тётке тоже одну-единственную и тёще — одну.

«Вот теперь будет порядок! Вот теперь в моём доме наступит радость!»

Но и тут ничего доброго йе получилось.

Жена косится на тётку, думает, что у тётки жемчужина будто бы покрупней; тётка косится на тёщу, тёща — на свою дочь.

Косились, косились, да и опять свара началась.

Нахмурился Салим, сам рассердился:

— Видно, обманул меня мой сосед! Пойду, его накажу!

Хлопнул своею калиткой, барабанит кулаком в калитку Рахмета.

А тот будто ждал: калитку раскрывает, Салима приветствует:

— С добрым утром, уважаемый сосед! С добрым утром! Ты насчёт наших жемчужинок? Желаешь проверить, есть ли они в моем доме на самом деле или их нету? Есть, есть! Проходи, смотри!

И Рахмет кричит:

— Эй, жена! Эй, бабушка! А ну-ка, покажите соседу наших милых жемчужинок, а то он их ни разу и не видывал!

И тут раскрылась в домишке Рахмета дверь, и оттуда выходит весёлая Рахметова жена, выходит старенькая, с доброю улыбкой Рахметова тёща-старушка.

Сами они выходят и выводят через порог за ручки маленьких-премаленьких, хорошеньких-прехорошеньких, румяных да ясноглазых мальчика и девочку.

Мальчик с девочкой смеются, глядят на Салима приветливо, ласково лепечут:

— Здравствуй, дядя!

А Рахмет, их отец, сам весь так и цветёт:

— Вот они — наши жемчужинки! Вот от них и счастье в нашем доме! Это они не дают нам ссориться, это они заставляют нас только радоваться… Ну что, сосед? Разве я тебя вчера обманул?

И Салим, глядя на девочку и на мальчика, вздохнул, развел руками. Ответил тихо:

— Нет… В твоих вчерашних словах обмана не было ни капли!

Девочка-птичка

(из адыгейских сказок)

— Тиви-и… Вернись, Туцук! Вернись! — очень явственно, очень тревожно и нежно раздается в горных лесах голосок небольшой птички.

А здешние селяне говорят, что эта птичка была когда-то совсем не птичкой, а маленькой девочкой.

И всё случилось вот как.

Было у одной женщины двое ребятишек-малолегок. Сынишка и дочурка. Мальчика звали — Туцук, девочку — Куля. Очень они любили мать, а мать в них души не чаяла.

Жили они бедно. Мать за какую только работу не бралась, что только не делала, чтобы своих ребятишек прокормить, вырастить. Днём она служила по дальним усадьбам у богатых людей, а вечером, возвращаясь после трудов, по пути сворачивала с тропинки в лес. Там для своего очага она собирала хворост, разыскивала для Кули и Туцука даровые лакомства — дикие сочные груши, кисленькие яблоки, терпкую, алую калину.

Ну а дома, пока малыши угощаются немудрёными гостинцами лесными, мать разводила в очаге огонь и заваривала горшочек ароматной кукурузной каши.

В общем, и при такой бедности все бы ничего, так бы вот они и жили себе да жили, но однажды Куля и Туцук ждут мать с работы, а её — нет.

На дворе завечерело, смеркаться стало, а матери — нет.

Звёзды мигают на небе, на дворе и в доме темь-распротемь, а её все нет и нет.

Встревожился Туцук не на шутку. Он ведь чуть постарше был, он говорит Куле:

— Наверное, мама опять свернула по дрова в лес, да зашла не в ту сторону и заплутала…

Испугалась Куля, прижалась к братику:

— Ты что? Ты что? Может быть, мама вернётся, когда наступит утро?

Стали они ждать, когда наступит утро.

А утро наступать не спешит.

А в тёмном дому от остылого очага, от холодной золы нежилым духом пахнет, — издрожались ребятишки от этой сумрачной тишины, от страха, от голода, от неизвестности.

Наконец забрезжило утро. Наконец зарделась заря, но долгожданных шагов всё равно не слыхать.

Матери не слышно и не видно, хотя ребятишки и вышли за ограду, за калитку, — смотрят на извилистую от леса к их дому тропинку.

Смотрели, смотрели — Туцук вздохнул, говорит:

— Побегу, Куля, искать я маму сам…

— Ой, не беги, пожалуйста, не беги! — заплакала Куля. — Ты тоже в лесу заплутаешь!

Но Туцук как сказал, так и сделал. Побежал он через утренний туман к лесу, только белая его рубашонка замелькала на тропинке.

А потом не стало видно в тумане и этого белого пятнышка.

Куля стоит у калитки, плачет одна.

Плакала она, плакала, очень долго заливалась, и вот сквозь слёзы видит — Туцук плетётся обратно.