Рукопашная с купидоном - Куликова Галина Михайловна - Страница 3

– Знаешь, нам надо пожениться.

Он разогнулся и медленно повернулся к ней. На лице у него появилось такое изумление, как будто Лайма только что подкралась сзади и стукнула его по голове.

– Зачем? – спросил он и захлопал глазами. – Разве сейчас нам плохо?

– Нам хорошо, но будет еще лучше, – заверила она его.

– Не понимаю, почему. – Болотов пошел пятнами, словно аллергик, понюхавший герань.

Лайма не ожидала, что предложение пожениться его так потрясет. Растерянность ему совсем не шла. Он был высокий, широкоплечий, осанистый. Крупный нос, резко очерченные скулы и бескомпромиссный подбородок дышали силой. Карие глаза лучились теплом. Иными словами, выглядел он героически. Его вполне можно было принять за полярника, альпиниста или капитана дальнего плавания. Казалось, что он мужественен, отважен и великодушен. На самом деле Болотов был деловой, страшно нравственный и даже слегка занудный. Никаких дальних плаваний он не нюхал, в горы не ходил и совсем не любил кататься на лыжах. Должность заведующего отделом продаж его вполне устраивала.

– Видишь ли, мне хочется ребенка, – бесхитростно сообщила Лайма. – Да и тебе нужно обзавестись семьей. Для солидности. Ты же озабочен карьерным ростом, верно? А в такой большой корпорации, как ваша, на это очень даже обращают внимание.

Болотов сел на диван и некоторое время тупо смотрел в пол, пытаясь переварить мысль о женитьбе.

– Брак – это очень большая ответственность, – наконец заявил он.

– Мы оба – весьма ответственные люди. Ты не находишь? Кроме того, другие женятся...

– И разводятся.

– Мы тоже разведемся, если что, – ободрила его Лайма.

– Ну нет, – возразил он уже более твердым голосом. – Жениться, так жениться. У меня это будет на всю жизнь. Женитьба – процесс необратимый. Как в химии.

– Будем жить вместе, пока кто-нибудь из нас не выпадет в осадок, – согласилась Лайма.

Болотов юмора не оценил и воскликнул:

– Боже мой, Лайма! Ты иногда просто поражаешь меня своим легкомыслием!

Лайма хмыкнула. Легкомыслие! Ненавистное слово. Ее мать навсегда отбила у нее желание совершать необдуманные поступки. Мать жила, как бабочка-однодневка, и глупо умерла, вывалившись на крутом повороте из мчащегося автомобиля. Не пристегнулась, не захлопнула дверцу, не подстраховалась... На похоронах женщины шептались: «Она была такая легкомысленная!»

Лайма старалась продумывать все серьезные шаги на несколько ходов вперед. Брак с Болотовым обкатывала в уме много месяцев и решила, что дело того стоит. Конечно, она в него не влюблена сейчас так, как в самом начале знакомства. Но это нормально. Сильные эмоции вредят браку не меньше, чем навязчивая теща и бдительная свекровь. Лучше пусть все будет спокойно и просто. Предсказуемо.

Лайма катила перед собой коляску с задремавшим Петей и внимательно смотрела по сторонам. Чужой ребенок – страшная ответственность! Насколько Лайма помнила, Соня постоянно с ним что-нибудь делала – кормила, переодевала, мыла, укачивала, посыпала детской пудрой, обтирала влажными салфетками... Не-ет, с младенцем ей ни за что не справиться. Что угодно, только не это.

На улице роскошествовало лето. Опьяневшее от вседозволенности солнце норовило заглянуть в каждое встречное окно и, отражаясь от стекол, слепило глаза и плавило мостовую. Старый асфальт казался безжизненным и бесцветным, а свежий, недавно уложенный, сделался каким-то особенно черным и, казалось, собирался потечь густой рекой. Прохожие шли навстречу шаркающими походками, а воробьи валялись на газонах, словно подстреленные.

Пройдя сто метров, Лайма взмокла и уже готова была по-собачьи высунуть язык. К счастью, Сонин дом утопал в зелени, и она с наслаждением нырнула в тень, словно в прохладную воду. На скамейке возле подъезда никого не было, и навстречу никто не попался, так что ей пришлось самой затаскивать коляску в лифт.

В квартире Сони царил сумасшедший беспорядок, Лайма даже оторопела. За те три дня, что нянька оставалась здесь с ребенком одна, она успела насвинячить по полной программе. Лайма не знала, за что хвататься. Водруженный в кроватку, Петя хотел «на ручки» и орал при этом, как маленький ишак. Взгромоздившись «на ручки», он возился, пускал слюни, хватал Лайму за нос, лез ей пальцами в рот и мочил подгузники. Разговаривать по телефону не представлялось возможным.

Она все-таки исхитрилась набрать номер Любы Жуковой и прокричала в трубку:

– Люба, приезжай немедленно к Кисличенко. И привези кого-нибудь, кто сможет до завтра посидеть с ребенком. Или хотя бы до вечера.

– А где Соня? – немедленно спросила та.

– Соня три дня как не ночует дома. Скорее, Люба, я просто в отчаянии.

Она с трудом попала трубкой на рычаг и с Петей на руках принялась бродить по квартире – туда и обратно. Ходить просто так было глупо, да и страшные мысли сами собой лезли в голову. Чтобы не терять времени даром, Лайма решила по мере возможности обследовать помещение. Вдруг найдется какая-то записка или клочок бумаги с криво нацарапанным телефонным номером, или еще что-нибудь полезное? Что-нибудь, что поможет отыскать Соню или хотя бы подскажет, куда она отправилась три дня назад.

Записка нашлась сразу. Она лежала на журнальном столике, придавленная будильником. Впрочем, как выяснилось тут же, ее написала не Соня, а нерадивая нянька. «Софья Аркадьевна ушли в пятницу в восемнадцать часов. Оделись в синюю юбку и такой же жакет. Накрасились и уложили волосы. Сказали, что Петин папаша не знает, что он – папаша. Они решили ему сказать, чтобы он помог растить мальчика». Нянька говорила о Софье во множественном числе, что, вероятно, должно было продемонстрировать степень ее уважения к хозяйке.

Итак, в пятницу, в шесть часов вечера, Соня ушла из дому. А в половине седьмого Лайма засекла ее на троллейбусной остановке возле метро. Неужели она последняя видела ее целой и невредимой? Вернее, они с Болотовым вместе.

В пятницу после работы Алексей заехал в Центр культуры и предложил поужинать в каком-нибудь ресторанчике. Они сели в его машину и тронулись в путь. Движение было жуткое, автомобили еле плелись по шоссе, тычась друг в друга носами, поэтому-то Лайма и сумела разглядеть Соню на тротуаре.

– Ой, Кисличенко! – воскликнула она. – Алексей, давай ее подвезем. Смотри, какая толпа на остановке.

– Если только она не собирается на тот конец све-та, – проворчал Болотов, сворачивая в сторону и подавая короткий сигнал.

Он не любил попутчиков и никогда никого не подвозил, если не вынуждали обстоятельства. Лайма это отлично знала, но проигнорировать подругу просто не могла. Соня подбежала к машине и наклонилась к окошку.

– Ребята! – воскликнула она. – Привет, привет! Вы куда?

– А ты куда? – задала контрвопрос Лайма. Соня выглядела нарядной и даже губы накрасила яркой помадой, чего обычно никогда не делала. И еще надела туфли на высоких каблуках. – Если не очень далеко, мы тебя подбросим.

– Класс, – сказала Соня и забралась на заднее сиденье. – Мне близко. Но только в другую сторону. Ладно, ладно, Леш, не дергайся. Я минутку с вами поболтаю и вылезу.

– Я и не дергаюсь, – пожал тот плечами. – Сонь, как скажешь, так и сделаем.

С подругами Лаймы он был терпелив, как добрый учитель с непонятливыми учениками. Лайме хотелось, чтобы он проникся к ним настоящей симпатией, но Болотов всегда был очень сдержан в проявлении чувств. Даже свою сестру он, казалось, навещает раз в месяц только потому, что так заведено между родственниками.

– Если тебе в другую сторону, чего же ты тогда тут стоишь? – засмеялась Лайма.

– Жду одного человека, – призналась Соня, поправляя прическу двумя руками.

От нее разило лаком для волос. Вероятно, она во что бы то ни стало решила донести себя до цели красивой.

– О-о! – буркнул Болотов. – Кажется, тут пахнет мужчиной.

– С чего ты взял? – зарделась она. – Ничего подобного.

– Сонь, это не тот стоматолог, который приглашал тебя в театр? Ты с ним встречаешься?