Никогда не называй это любовью - Иден Дороти - Страница 71

Еще он добавил, что не сомневается в том, что месяц тому назад один из членов консервативной партии мог выйти вперед и заявить, что письма поддельные, а Пиготт убит в Мадриде из-за достопочтенного представителя от города Корк.

Раздался сдержанный смех, намного сдержаннее, чем обычно позволяли себе в парламенте по отношению к членам ирландской партии. Этим и закончилось длительное и утомительное дело, и Кэтрин, сидящая на женской галерее, скрывала за вуалью слезы, струящиеся по ее щекам, – слезы гордости и восторга.

Она бесконечно устала, на какое-то время ей показалось, что человеческие фигуры перед нею слились в бесформенную, безликую, темную массу, похожую на стаю ворон, которые с громким карканьем дерутся, готовые разорвать на куски самую слабую из них.

Глава 21

Странно, но их мысли были настолько созвучны, что, когда Кэтрин спросила, счастлив ли Чарлз, – ибо таких оваций она никогда еще не слышала, – он ответил:

– Целую неделю эти овации сидят у меня в глотке. Эти приветственные вопли очень напоминают мне крики и завывания толпы, которая при мне однажды пыталась линчевать человека.

Кэтрин невольно задрожала от ужаса.

– Не надо так думать. Лучше наслаждайся своей популярностью.

– Я буду, конечно, наслаждаться, отчасти меня это даже забавляет, но этим меня не купишь. Никогда. Ведь они просто испытывают чувство вины из-за своей ошибки по отношению ко мне. Чисто английское преклонение перед законами. Я рад, что у ирландцев есть религия, поскольку в Ирландии очень мала надежда, что там будут так поклоняться законам.

– Хорошо, по крайней мере ты принимаешь эти овации с огромным достоинством. Я горжусь тобой.

Он улыбнулся и крепко сжал ее руку.

– Я счастлив, что наконец-то вызвал в тебе гордость за меня. Но не очень-то радуйся их бурным аплодисментам. У меня предчувствие, что очень скоро ты узнаешь их с совсем другой стороны.

– Почему ты так говоришь? – воскликнула она с тревогой.

– Потому что у меня нет никаких оснований доверять им. Да, меня забросают приглашениями. Да, со мной захотят побеседовать в Клубе Восьмидесяти. Думаю, это большая честь, хотя я мог бы совершенно спокойно обойтись без этого. И я принимаю их приглашение только потому, что мне выпала удачная возможность заставить их выслушать меня.

– А что еще тебе предстоит?

Он неохотно ответил:

– Сэр Чарлз и леди Рассел устраивают в мою честь прием. Мне очень хотелось бы отказаться, но я не могу. Сэр Чарлз вел мое дело и сделал для меня очень много, особенно когда с таким блеском провел перекрестный допрос Пиготта. Так что мне придется выразить ему свою благодарность.

Чарлз нежно поцеловал ее, правда по ее взгляду чувствовалось, что сейчас она не очень расположена к ласкам. Ее обижало и даже раздражало, что она публично не разделяет с ним его триумф. Почти всем было известно о ее роли в жизни Парнелла, а все-таки ей приходилось оставаться в тени, ее игнорировали: никого не должно оскорблять присутствие женщины с подорванной репутацией.

Чуть раньше подобной ситуации, наверное, вообще не возникло бы, поскольку Парнелл не принимал участия в светской жизни. Но теперь его имя было у всех на устах, он стал как бы всеобщей достопримечательностью и был вынужден часто появляться на публике. А Кэтрин обречена тихо сидеть дома и ждать, когда он вернется с мероприятий, на которых присутствовали ее родственники. Там мог появиться ее брат, сэр Ивлин Вуд, или ее тетя с дядей – лорд и леди Хадерли.

Кэтрин старалась не выказывать своих истинных чувств. Но, оставаясь в одиночестве и ожидая его возвращения, она думала только о том, сколько еще времени они будут жить этой неестественной жизнью, то есть она будет сидеть за пяльцами и мысленно представлять себе роскошные экипажи, подъезжающие к ярко освещенным особнякам с широко распахнутыми дверями, с дворецкими на ступенях. Она словно воочию видела вечерние туалеты дам, слышала мягкий шорох шелков и тафты, когда светские леди плавно выходили из карет, представляла ослепительный блеск их бриллиантов. Кэтрин теперь почти ничего не знала о самой последней моде: оказывается, треугольные рукава на платьях, казавшиеся ей раньше нелепыми и чуть ли не безобразными, стали последним писком, равно как и крошечные турнюры, иногда не больше изящного изгиба осиной талии.

Этим летом ей самой не мешает купить несколько красивых платьев, хотя бы для того, чтобы по вечерам надевать их дома. К чему ей беспокоиться об изысканных приемах и балах? Она достаточно насмотрелась на них в молодости и прекрасно знала, что состоят они из бессмысленной болтовни и ни к чему не обязывающей учтивости. Мужчины с подозрением смотрели на нее, когда она выказывала желание поговорить с ними о чем-нибудь серьезном, а женщины с их вечно колышущимися веерами, кокетливыми улыбками и бесконечной фальшивостью во всем утомляли ее до смерти. Поэтому теперь она предпочитала тихие и спокойные вечера наедине с Чарлзом.

Но не те вечера, когда она сидела в полном одиночестве, ожидая его возвращения с какого-нибудь светского раута! Тогда она испытывала страшное отчаяние и ей было нестерпимо больно. Правда, стоило ему переступить порог дома, сбросить пальто и цилиндр, воскликнув при этом, до чего же ему надоела вся эта светская болтовня, как она тут же ощущала прилив небывалого счастья и вновь все ее сомнения и переживания улетучивались. Более того, она даже с жалостью начинала думать обо всех этих светских дамах, присутствующих на званых вечерах, где они тщетно искали свое счастье.

Ее очень обрадовало, что весной Вилли наконец оставил ее в покое. Она возблагодарила за это Господа. Вилли продолжал писать ей бесконечные письма, полные жалоб и упреков, но полностью отказался от своих попыток увидеться с ней. И, получая время от времени кое-какие деньги, он имел совесть не показываться ей на глаза.

Но вновь вмешалась рука судьбы! Тетушка Бен скончалась, и всей семье пришлось собраться вместе. Естественно, прибыл и Вилли. Ведь тетушка Бен была очень богата. И каждый, помимо формальных выражений сочувствия, про себя думал о том, что написала старая леди в своем завещании…

Кэтрин, любившая тетушку пылко и нежно, до самой кончины старушки оставалась рядом с ней. Тетушка лежала на огромной кровати с пологом на четырех столбиках и выглядела такой хрупкой, что казалось, она вот-вот воспарит в воздух. Однако ясный ум не покидал старую леди до самой последней секунды.

Занавеси были раздвинуты, поскольку ей хотелось видеть небо – светло-синее небо, знаменующее наступление лета. От окна раздавались звуки машущих крыльев, ибо совы вновь свили над ним свои гнезда. Марианна, верная служанка тетушки Бен, говорила, что совиные гнезда – предзнаменование того, что ее любимая хозяйка очень скоро покинет этот бренный мир. И Кэтрин тщетно объясняла простой женщине, что совы вьют свои гнезда на этом окне уже более семидесяти лет. Но Марианна упрямо стояла на своем:

– Это знак того, что грядет печальный час.

И действительно, этот час неумолимо наступал. Слуг призвали к смертному одру, чтобы навеки попрощаться с хозяйкой.

Они с торжественным видом по очереди подходили к кровати умирающей. Все они души в ней не чаяли. По воскресеньям тетушка Бен всегда отпускала их в церковь, а нанимая кого-нибудь к себе на службу, она запоминала имена своих слуг навсегда. Она сочувствовала им, когда кто-нибудь заболевал, она знала обо всех их семейных делах, о радостях и невзгодах, о свадьбах и рождениях детей. Она не упускала ни одной мелочи, и, хотя в последние годы редко спускалась из своей спальни в гобеленовую залу или в погожий денек на несколько минут выходила подышать свежим воздухом, ей было известно обо всем, происходящем в доме. Она была доброй и хорошей хозяйкой, и они пришли, чтобы попрощаться с нею. Те, кто помоложе, тихо всхлипывали, шмыгая носами, а старый Джеймс, верный тетушкин кучер, никого не стесняясь, плакал навзрыд.