Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена - Страница 23

Писарев был знаком с господином Бакуниным еще по Петербургу, входил и в его кружок, но свою работу в нем посчитал недоразумением и бесполезной тратой времени. Кружок развалился и без его помощи, когда Бакунин, отличавшийся огромным себялюбием и неисправимой гордыней, вызвал на дуэль своего давнего друга и товарища по кружку господина Каткова, после чего вынужден был бежать в Германию, и уже безвозвратно.

Бакунин интересовал начальство Писарева, прежде всего, из-за своих связей с поляками. Однако революционное брожение во Франции на какое-то время переместило центр профессиональных интересов руководства капитана, и Писарев приехал в Париж, где негласно был подчинен ведомству Киселева, что означало для него повышение. Хотя на первых порах Писарев вынужден был делать в столице Франции то же, что и в столице России. Европа в целом потрясла его воображение настолько, что Писарев впервые стал серьезно задумываться о невозвращении.

Теперь-то он понимал, почему этот город и эта жизнь манили к себе русских, как магнит, и привораживали буквально всех — от родовитых дворян до высоколобых разночинцев. Писарев застал Париж и светское общество в самый разгар их цветения при Луи-Филиппе. Отверженный в силу своей профессии на родине, где он никогда не был завсегдатаем богатых салонов, и вынужденный вращаться в кругу «библиотечных крыс» из университета и чиновничьих кабинетов, во Франции Писарев получил приказ надзирать за русскими, принятыми в высшем парижском свете или что-то около того.

В его обязанности входило наблюдение за дворянами, попавшими во Франции под влияние католической церкви. Таких, как удалось выяснить Писареву, было немало и среди влиятельных и богатых дам, и даже среди сотрудников Министерства иностранных дел. Тут была, к примеру, жившая в Сен-Жерменском предместье госпожа Софья Петровна Свечина, чей салон считался центром обновленного католицизма и куда частенько во время своих командировок в Париж заглядывал весьма известный дипломат граф Павел Петрович Убри, тоже замеченный в симпатиях к иной вере.

Писарев обожал салоны и светскую жизнь и не хотел расставаться со службой, приносившей ему не только карьерный рост, но и огромное чисто человеческое удовольствие. И когда грянула революция, и прежний рай рассыпался в одночасье, как карточный домик, Писарев пришел в ужас, вполне отчетливо осознавая, что теперь ему придется вернуться туда, с чего он начинал, — в кружки, которые в Париже именовались более высокопарным словом «клубы», и куда зачастило большинство проживавших за границей русских либералов.

И поэтому, когда граф Киселев предложил ему выполнить важное государственное поручение, успешное выполнение которого может существенно продвинуть его по служебной лестнице, Писарев немедленно согласился. Поручение проходило по ведомству Министерства иностранных дел, а не III Отделения, а значит, в случае благополучного его исхода Писарев мог рассчитывать на перевод в этот круг блестящих особ и большой политики.

Но позже выяснилось, что его работа состоит в том, чтобы сопровождать министерского сотрудника, помощника Киселева, и нести за ним саквояж с неизвестным Писареву содержимым. За саквояж, как ему было наистрожайше сказано, Писарев отвечал головой. Конечно, дело оказалось совсем не такое, на какое он рассчитывал, и миссия отправлялась не в другое европейское государство, а в соседний квартал. Но, взяв себя в руки, Писарев все же рассудил, что это, наверное, лишь начало, и был готов даже такое незначительное поручение выполнить с максимальной ответственностью. А там, глядишь, его приставили бы и к более серьезному заданию.

Однако хорошее настроение улетучилось сразу, едва Писарев увидел чиновника, которого должен был сопровождать. Им оказался памятный ему барон Корф, заносчивый дуэлянт, который не только потрепал ему нервы во время своей отсидки в крепости, но и нанес оскорбление, публично ударив при их случайной встрече на одной из улиц Петербурга. Конечно, тогда Писарев и мечтать не мог, чтобы отомстить выскочке-барону, но теперь мысль о мести немедленно зародилась в нем.

Нет, у него не было никакого конкретного плана, когда они с Корфом отправились на ту встречу в трактире. Писарев видел, что барон узнал его, но виду не подал. Писарев помнил, что прежде Корф считался неплохим игроком, а значит, не стоило рассчитывать на то, что он тотчас выдаст свое отношение к сопровождающему. И в действительности это было Писареву на руку — давало фору во времени, чтобы затеять интригу, от которой Корф пошатнется, а быть может, навсегда распростится с карьерой и семьей.

Писарев прежде не встречался с Корфом в Париже, но догадывался, что тот живет здесь не один. Несколько раз в салонах мелькало знакомое лицо дамочки Анны Платоновой, артистки, которую на концертах звали мадемуазель Анни Жерар, а однажды краем уха Писарев услышал, как к ней обратились иначе — баронесса Корф.

Да, Писарев мечтал о реванше, но он не думал, что эта возможность предоставится ему так скоро. Вот уж воистину — пути Господни неисповедимы! Кто же мог предполагать, что не успеют они и двух шагов сделать по направлению к месту встречи с таинственным знакомым Корфа, как из переулка хлынет толпа вооруженных людей, и тихая улочка превратится в поле боя!

Честно говоря, не о такой смерти для барона думал Писарев, не такую картину рисовало его богатое воображение. Он представлял Корфа в кандалах, исхудавшего и кашлявшего кровью после допросов в подвалах III Отделения и жесточайшего этапа. Писарев желал своему обидчику медленной гибели — не столько физической, сколько общественной и моральной. Он хотел видеть его униженным, вычеркнутым из жизни общества, лишенным всех прав и надежд на будущее.

Но судьба распорядилась иначе. Последнее, что заметил Писарев до того, как толпа поглотила и увлекла за собою барона: его удивленное лицо и глаза, в которых читался призыв о помощи. Писарев видел, как Корф сопротивлялся давившим на него людям. Они наступали со всех сторон, и барон попеременно оказывался то среди вооруженных ремесленников, то среди обозленных сопротивлением солдат национальной гвардии. Однако вся эта вакханалия длилась недолго, и вскоре поток сражавшихся людей, дым от выстрелов и крики ненависти и боли поглотили Корфа. Писарев, успевший отступить в едва приметную нишу в стене, смотрел, закрывшись плащом, как солдаты идут по трупам и раненым, усеявшим своими телами злополучную улицу.

А потом он побежал — быстро-быстро, виляя, как заяц, и прижимая к себе данный ему на хранение саквояж. И лишь оказавшись далеко от места бойни, остановился у какого-то разграбленного и разбитого дома, где решил спрятаться и переждать, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Смерть барона — а в том, что Корф мертв, Писарев не сомневался — была для него полнейшей неожиданностью. Но вместе с тем его тревожила мысль о невыполненном поручении, от которого зависела его карьера. Хорошо еще, что ему удалось сберечь саквояж. «Да, кстати, — подумал Писарев, — а что же такое он охранял ценою своей жизни?» Писарев взломал печать на ручке, открыл саквояж и ахнул.

Вот это настоящая удача! Сумма денег, лежавших в саквояже, потрясла Писарева, и тогда, остыв через какое-то время от первого потрясения, он почувствовал невероятный прилив сил, мысли лихорадочно заработали. Писарев чувствовал себя графом Монте-Кристо, который волею обстоятельств оказался владельцем огромных сокровищ и теперь мог сам решать свою судьбу.

Поначалу Писарев собрался бежать — под шумок его не скоро хватятся, — но потом испугался. Нет, это слишком мелко и глупо. У него в руках оставались сейчас миллионы, так не лучше ли припрятать их пока, а исчезновение денег свалить на пропавшего, вернее, погибшего Корфа? Во-первых, он отомстит, а во-вторых, сам останется незапятнанным. А то, что ему удастся оправдаться, он не сомневался — опыт у него по этой части был огромный. И тогда он хорошенько закопал саквояж в развалинах дома, потом упал на землю и катался среди золы и грязи, пока одежда его и руки не покрылись коркой пыли и не пропитались запахом гари, и, лишь удовлетворившись результатом, с разбегу несколько раз стукнулся головой о стену здания. Несильно, конечно, но достаточно для того, чтобы голова, закружилась, затошнило, а на лбу выступила кровь.